Тень врага
Шрифт:
— Разве что недуг пациента имеет магическое свойство.
— То есть? — Я нахмурился.
— То есть, душевное расстройство произошло в результате магического вмешательства. Разум пациента был поврежден магически — как могли бы повредить его руку или ногу. Понимаете?
— Понимаю, — медленно проговорил я.
— Но, разумеется, ни о чём подобном в случае с госпожой Ивановой и речи не идёт, — торопливо продолжил врач.
— Почему?
— Н-ну… — Он развёл руками. — Даже мне, человеку несведущему, понятно, что это какое-то запредельное злодейство! Ужасающая жестокость. Я вообразить-то себе не могу
— Ясно, — сказал я. — То есть, вы не предполагаете, что её могли лишить разума магически, просто потому, что в вашем понимании ничего подобного не сделал бы никто и никогда. Я верно понял?
— Верно. Но…
— Спасибо. Не провожайте. Выход найду сам.
Через полчаса я вошёл в клинику Клавдии.
— Костя! — Она поднялась мне навстречу из-за стола в своём кабинете. — Я не ждала тебя так рано. Думала, ты приедешь ближе к вечеру…
— Обстоятельства изменились. — Я подошёл к ней. — Мне снова до зарезу нужна твоя помощь.
— Но, Костя… — Клавдия казалась абсолютно обескураженной. — Врач, с которым ты разговаривал, прав. Я и представить себе не могу человека, который сотворил бы такое! Это очень серьёзная, запретная магия!
— А я и не прошу тебя представлять этого человека. Чем меньше ты знаешь о нём, тем лучше для тебя. Я прошу помочь госпоже Ивановой. Справишься?
Клавдия нахмурилась.
— Я попытаюсь помочь — при условии, что ты расскажешь, во что ввязался. Если ты прав, и безумие этой женщины — насланное, то… То это очень серьёзно, Костя.
— А я — сотрудник очень серьёзной организации, — напомнил я. То, что работаю под началом Витмана, после операции в Кронштадте перестало быть для Клавдии секретом. — И не имею права разглашать детали своей работы — даже если бы захотел. Ты ведь мне тоже не сказала бы, что лечишь цесаревича — если бы я сам об этом не узнал. Верно?
Клавдия отвела глаза. Пробормотала:
— Это вовсе не потому, что я тебе не доверяю!
— Знаю. С тебя просто взяли подписку о неразглашении. — Я взял её за руки. — Я сейчас — в точно такой же ситуации. И мне очень важно узнать, кто и для чего закрыл разум этой женщины. Помоги мне. Пожалуйста.
— Клавдия Тимофеевна! — Знакомый врач, увидев Клавдию, прямо-таки расцвел. — Слов нет, чтобы передать, как я счастлив вас видеть!
— Я тоже рада встрече, Аристарх Петрович, — Клавдия улыбнулась. — Что там с вашим новым оборудованием? Получили?
— Получили, в полном объеме! Премного благодарен вашей милости за содействие!
— Не стоит, право. Я не сделала ничего такого, чего не сделал бы любой другой на моем месте.
— Ох, Клавдия Тимофеевна. — Врач покачал головой. — Да если бы любые другие были хоть на сотую долю такими, как вы — мир наш давно обратился бы в райский сад. Вообразите только — новое оборудование, которое нам удалось раздобыть с вашей помощью, сократило очередь пациентов втрое! Люди, которые ожидали проведения обследований не раньше осени, поступили в стационар уже сейчас…
Не знаю, как долго он продолжал бы рассказывать о новом оборудовании, попутно осыпая Клавдию комплиментами, если бы не вмешался я.
— Аристарх Петрович. Мы с Клавдией Тимофеевной
хотели бы ещё раз посетить госпожу Иванову.— Конечно. — Врач не удивился. — Больные уже закончили обед, готовятся ко сну. Госпожа Иванова должна быть у себя в палате… Идёмте, я провожу.
Он сделал приглашающий жест. Мы с Клавдией пошли за ним.
Палата госпожи Ивановой находилась на первом этаже. Врач, постучав в дверь и не дожидаясь ответа, вошёл.
Госпожа Иванова сидела на кровати — всё так же с ромашкой в руках. Рядом с ней сидела нянька и расчёсывала госпоже Ивановой волосы. При виде нас она удивленно опустила руку с гребнем. А госпожа Иванова даже не заметила, что мы пришли.
— Любит — не любит, — донеслось до меня. — Любит — не любит…
Оторванные лепестки падали на пол.
Я повернулся к врачу.
— Мы должны остаться тут втроём. Госпожа Иванова, Клавдия Тимофеевна и я.
— Но… — начал врач.
— Дело государственной важности. — Я вынул из-под рубашки медальон тайной канцелярии, показал врачу. — Прошу вас покинуть помещение и не впускать сюда никого — до тех пор, пока я не разрешу.
— Понял, — пробормотал врач. Приказал няньке: — Выйди.
— Тихий час ведь, Аристарх Петрович, — удивилась та. Она медальон не видела, а если бы и увидела — не уверен, что поняла бы, что это за штука такая. — Ихнему сиятельству отдыхать надо…
— Выйди, — другим тоном, с нажимом повторил врач.
Больше нянька не возражала. Поспешно пложила гребень на стоящую рядом с кроватью тумбочку, поправила на плечах госпожи Ивановой шаль и вышла.
— Полагаю, нет смысла вас предупреждать, что о нашем с Клавдией Тимофеевной визите не стоит сообщать никому? — спросил я у врача.
— Д-да, — пробормотал он. — Безусловно. Я понимаю.
— В таком случае… — Я выразительно посмотрел на дверь.
— Не волнуйтесь, Аристарх Петрович. — Клавдия тронула врача за рукав. — Мы не причиним госпоже Ивановой вреда.
Врач грустно улыбнулся.
— По чести говоря, плохо себе представляю больший вред, который можно ей причинить. Не в её состоянии привередничать, уж простите мой профессиональный цинизм… — С этими словами он удалился.
Я плотно закрыл за врачом дверь.
— Любит — не любит, — мелодично пропела госпожа Иванова, бросая на пол лепестки. — Любит — не любит…
Клавдия подошла к ней. Окликнула. Женщина ожидаемо не шевельнулась.
— И вот так она — с Рождества, — сказал я.
— Да, я поняла.
Клавдия придвинула к кровати Ивановой стул, села на него. Коснулась висков женщины ладонями, заставляя её поднять лицо. Голубые бездонные глаза смотрели куда-то мимо нас. Руки продолжали отрывать лепестки. Губы шевелились, бормоча своё «Любит — не любит».
— Мне, возможно, понадобится твоя помощь, — сказала Клавдия.
— Готов. — Я встал рядом с ней.
— Придержи её голову. Важно, чтобы она не отводила взгляд.
Я положил ладони на затылок женщины. Клавдия убрала свои. Я почувствовал, что помещение наполнила знакомая магия. Почувствовал даже направление её потока.
Я действительно стал намного сильнее; для того, чтобы влить в этот поток свою магию, уже не нужно было прикосновение — это вдруг отчетливо понял. Достаточно будет одного лишь моего желания.