Тень Земли

– Земли хватает, можно прилечь. Можно и ямку выкопать, поглубже… – Поймав яростный взгляд Саймона, Кобелино сморщился и торопливо произнес: – А вот далеко ли – не знаю, хозяин. Спрошу. – Он оглядел шагавших и ехавших рядом людей и наклонился к щуплому подростку: – Эй, обмылок! До Фроськи еще сколько грязь месить?

Парень испуганно шарахнулся, а вместо него ответил пожилой мужчина, сидевший на костлявой кляче:

– Если таким ходом, кабальеро, будем к полудню. Да, к полудню, никак не раньше.

– А скажи-ка мне, старый козел… – начал Кобелино, но Саймон оттеснил мулата в сторону. Ему не нравилось, когда с людьми беседуют в подобном тоне.

– Ты из Харбохи, кабальеро? Как твое имя?

– Оттуда, беспредел меня возьми… – вздохнул пожилой. – Но я не кабальеро, добрый господин. Ты – кабальеро, у тебя оружие и лошадка справная, а мы с сыном, – он кивнул на паренька, – из простых, кормимся у реки. Имя мое – Толян, а фамилие нам не положено, чтоб о себе не возомнили. Мы и не мним – грузим, разгружаем, когда работа есть… Нет работы – рыбку ловим. Не трогают – живем, бьют – бежим…

– А почему ты не переедешь, Толян? В Ефросинью?

– Там таких, как я, – воз с тележкой. Да и какая разница, господин? У нас – погромы, во Фроське – поборы. «Штыки» тоже свое берут! У них обычай таков: не платишь, отдай сына али дочь. А могут и так взять, если захочется. Слыхал я, схватили девчонку – красавица, говорят, плясунья или циркачка, вот ихний главный и пустил на нее слюну – схватили, значитца, и отвели к паханито. А девка – ни в какой! Упрямая попалась. Добром не взять, а силой главный их не мог – он, вишь, поспорил с кем-то, что девка сама в постель к нему прыгнет. Ну и…

– И что? – спросил Саймон, холодея. Недавнее предчувствие опять кольнуло его – уже не смутное, а принявшее некую определенную форму. Возможно, связанную с девушкой, с этой плясуньей или циркачкой, про которую он слышал в первый раз.

– Что? – переспросил Толян. – А ничего. Исчезла девка. Пропала! Убили или в Разлом продали, а может, крокодавам… Те все-таки ближе…

– Если крокодавам, не жилец она, – усмехнулся Кобелино. Саймон велел ему заткнуться, потом спросил у пожилого:

– Места эти знаешь, Толян?

– Как не знать! К рассвету до Ромашек доберемся, поселок такой на двадцать домов, а дальше пойдут фермы да кибуцы. Мы с сыном – в кибуц, там руки завсегда нужны и от хребтин не откажутся, есть что на них взвалить. Перекантуемся с неделю, и домой. Эх, жизнь! Не жизнь, а хренотень пополам с дерьмом…

Саймон бросил взгляд на Мигеля. До рассвета оставалось часа три, Гилмор еле держался в седле, и было яснее ясного: если он и доедет до этих Ромашек, так в состоянии полного беспамятства. Ему полагалось сейчас спать, а не трястись по грязной дороге под проливным дождем.

– Поближе Ромашек есть жилье, отец?

– Есть, как не быть! От этой дороги другая отходит, к реке и рыбачьей деревне, а там можно баркас нанять – большой, только лошади не влезут. Туда через час доберешься, вот только… – Толян сделал паузу, подумал и закончил: – Если доберешься вообще.

– Что так?

– Дорога-то мимо крокодильих затонов идет. Ферма там, а где ферма, там и эти, в шляпах… – Он описал широкий круг над головой. – Запросто можно не добраться.

Поблагодарив, Саймон спросил, скоро ли развилка, и когда слева показался узкий грязный тракт, пришпорил жеребца и свернул к северо-западу. Его предчувствие становилось все сильнее и сильнее; он уже не сомневался, что должен здесь повернуть – даже в том случае, если их поджидает целый полк крокодильеров, оседлавших своих крокодилов. Пашка с Филином ехали позади, не возражая, не расспрашивая, придерживая Мигеля с двух сторон, а Кобелино, пустив лошадь рысью, нагнал Саймона.

– Хозяин, а хозяин… Не стоило б к ферме соваться… Особенно в такую ночь… Обуют нас по первое число, будем до седых волос на животах ползать…

Саймон взглянул на него.

– Обуют? Это как понять?

– Есть у них такое развлечение – не порешить человека вконец, а подвесить над прудом, чтобы зверюшки ноги отъели. Кому по колено, кому по яйца. Встречал я таких людей, рассказывали…

– А что еще рассказывали? Сколько людей на ферме? Кто спит, кто караулит? Ходят ли в окрестностях патрули?

– Этого не знаю, хозяин, не бывал я на их треклятых фермах. Лучше уж в Разлом попасть! Только думаю, что народа там немало. Сами крокодильеры – они зверюшек кормят да отстреливают, а еще работники их – мясники, коптильщики, возницы, дубильщики кож… Сотня-другая наберется.

– Мы их не тронем, – сказал Саймон. – Мы – мирные ранчеро из Пустоши, едем в столицу подзаработать. Мы и в Харбохе-то не были, объехали стороной.

– Думаешь, им это интересно? – буркнул мулат и отстал. Он был прав, но Саймона вело предчувствие. Ему говорили-и отец, и Наставник, и Дейв Уокер, и другие инструкторы, – что все в мире взаимосвязано, что события цепляются друг за друга, словно ветви с колючками, и что всякий свершившийся факт порождает множество следствий, которые тоже являются фактами, корнями ветвистых деревьев, приносящих самые неожиданные плоды. Он не раз убеждался, что это – истина. На Латмерике он не отрезал пальцев капитану Меле, и в Каторжном Мире Тида тот прострелил ему плечо; на Таити он познакомился с русской девушкой, разыскал ее в Москве, переспал с ней и опоздал на монорельс в Тулу, где мог погибнуть во время взрыва на Тульском Оружейном; в Басре он заключил пари, и следствием этого стала находка – диск с дневником Сергея Невлюдова, личности столь же таинственной, сколь легендарной. Иногда связь между такими событиями прослеживалась шаг за шагом и казалась закономерной, иногда закономерность подменяли случай, удача, везение, и Саймон не мог перебросить логический мост от одного факта к другому; но, так или иначе, связь существовала, и попытка разобраться в этом являлась самой занимательной из всех возможных игр. Например, сейчас: «Парадиз» – крокодильеры – Гилмор – необходимость отыскать жилье. Извилистый овраг! И что за новым его поворотом? Только ли рыбачья хижина да лодка, на которой они поплывут по Паране?

– Гляди, хозяин, – сказал Кобелино, втянув носом воздух и брезгливо сморщившись. – Гляди! Вот там, по левую руку!

В сотне шагов от них поблескивала мокрым антрацитом водная поверхность – еще не река, а озеро или большой пруд с едва заметными контурами пологих берегов. Пруд тянулся к северу, изгибаясь широким полукольцом и окаймляя полоску суши, ровную и низкую, с трех сторон окруженную водой. Саймон, видевший в темноте немногим хуже, чем в дневное время, мог различить там мостки и постройки с плоскими кровлями, сараи, заборы, решетчатую наблюдательную вышку и прикрытые навесами столбы – между ними что-то болталось, кажется, на веревках или шестах. От этого странного поселка тянуло мерзкими ароматами, дымом, вонью гниющих отбросов и кож, мокнущих в дубильных чанах. Этот букет был так силен, что перебивал запахи мокрой травы и почвы; чудилось, что в своих блужданиях путники набрели на свалку, торчавшую гнойником на болотистой плоской равнине.

Один из навесов, озаренный тусклым светом факелов, располагался ближе к ним, метрах в тридцати – строение без стен, просто крыша на высоких кольях, между которыми подвесили балку. Балка была длинной и выдавалась над поверхностью воды, словно большое удилище; канат, свисавший с ее конца, подчеркивал сходство. На этом канате болтался невод или сеть, а в нем – что-то темное, извивающееся, как червяк, – то ли приманка, то ли огромная рыбина, которую собирались вытащить на берег. Под этим сетчатым мешком вода будто кипела, и в ней временами мелькали разверстые пасти и бурые чешуйчатые тела.

– Тапирье дерьмо! – пробормотал Пашка. – Это что ж они делают, заразы? Рыбку ловят? Сетью? Подманивают на факелы? Ну-у, ловкачи!

– Не рыба там, – мрачно заметил мулат. – Нам бы в такую рыбешку не превратиться… Поехали отсюда, хозяин! Быстрей!

– Езжайте, – распорядился Саймон. – Езжайте, я вас догоню.

Предчувствия одолевали его с прежней силой, будто невидимая ладонь толкала к этому сараю у зловонного пруда и к человеку, что корчился в мешке.

– Но ты, хозяин…

Пашка ткнул Кобелино в бок кулаком.