Тень

Не знаю, почему его слова меня взбесили, видимо, потому что были правдой.

— Я то может быть и сижу, только я себя вытащу. А ты так и будешь сидеть, тупой ублюдок! — зашипел я в лицо отшатнувшемуся гаишнику: — Ты настолько тупой, что даже не понимаешь, что ты делаешь. Надо же, денег ему дали! Вот пять лет получишь, как раз по году за каждую тысячу — появиться время почитать, за что ты их получил. А адвокат тебя, придурка тупого разводит, и деньги, что, якобы, для судьи предназначены, он себе заберет. Если случиться такое великое чудо и тебе дадут «условку», он деньги себе оставит, ну а дадут тебе пять лет… все равно себе оставит!

— Как пять лет?! — у бывшего инспектора сделалось обиженное лицо, как у ребенка, у которого вырвали изо рта сосательного петушка на палочке, что за пятнадцать копеек продавали на каждом углу дядьки с потертыми чемоданами: — ты же про три года говорил?!

— А я тебе врал, потому как ты лошара по жизни, а лошар надо…

Договорить мне гаишник не дал, бросился в драку, вымещая на единственном доступном неприятеле всю свою злость и обиду, ну, а мне было тоже что предъявить этой суке…

Через десять минут, когда я сидел на своей кровати, потирая саднящую скулу и слизывая кровь, текущую из разбитой о зубы губы, что-то меня такая тоска взяла…

Даже то, что мой соперник еле дохромал до кровати и сидел там, прижавшись к стенке и что-то злобно шипя, меня не радовало.

— Эй ты, быдло, иди сюда. — сам того не ожидая, подал я голос.

— Пошел на….

— Ладно, извини. — мне даже стало неудобно за свои последние слова: — Иди сюда, расскажу, как можно попробовать отскочить от суда.

Мой сосед пару минут повздыхал в темном углу своих нар, после чего, настороженно косясь на меня, держась за бок, похромал в мою сторону, постанывая при каждом шагу.

— Что хотел? — садиться на нары он не стал, настороженно замер рядом, держась рукой за стену.

— Садись ближе, кусаться не буду. — я демонстративно подвинулся: — Расскажи, ты каким числом рапорт на увольнение писал?

— Ты же сказал, что знаешь, как мне отскочить, а сам начал спрашивать…

— Слушай, не нужна моя помощь, да ради Бога… У меня привычки навязываться нет.

— Да ладно, что-ты. — сосед хватался за надежду, как за соломинку, потому, что у него, все равно, ничего не осталось: — В рапорте на увольнение написал дату — с двадцать третьего. Командир батальона написал 'Кадры. Не возражаю. Уволить с двадцать третьего".

— А мужика вы остановили когда?

— Двадцать четвертого, в два часа ночи.

— И-и-и? — я сделал такое счастливое лицо, как будто разговаривал с малолетним дебилом, с которым надо общаться исключительно лаской, но Сергей только недоуменно хлопал глазами.

— Ну ты и де…- я оборвал фразу — раз уж извинился, нарываться на новую драку не стоит: — Ну сам подумай — ты написал на увольнение на двадцать третье число, уверен, что кадры тебе уволили тоже двадцать третьим числом. Значит, в двенадцать часов ночи двадцать третьего июня одна тысяча девятьсот девяносто четвертого года ты, как в сказке про Золушку, из кареты превратился… ну?

— Что — ну? — этот тип в милицейской форме без погон меня совсем не понимал.

— Ты меня извини, но я все равно буду ругаться…- моего смирения надолго не хватило: _ ну почему ты такой дебил, что ничем не интересуешься? Ну я тебе пытаюсь в голову вложить мысль, что в двенадцать часов ночи ты из милиционера и должностного лица превратился в гражданина, а граждане взять взятку не могут. Понял?

— Почему не могут? — не сдавался Сергей: — Я же взял.

— Ты не мог взять взятку, потому, что ты не должностное лицо…- попытался я дать разъяснение по объективной стороне преступления: — Ты ровно в двенадцать ночи стал просто гражданином, а взятку можно дать только чиновнику или милиционеру, то есть, служащему, обладающему властными… Всё, не бери в голову.

— И что? Мне теперь домой можно? — осторожно спросил Сергей.

— Нет, домой нельзя…Потому, что… — я задумался, забарабанив пальцами по углу шконки: — Получается, что у тебя не дача взятки, а максимум мошенничество, но там сроки раза в два поменьше и сто процентов тебя, если и осудят, то, как «первоходу» условно дадут…

— Да как так-то! — взревел бывший инспектор, вскочив от переполнявших его эмоций и тут же взвыл, схватившись за колено: — Ну следователь там же тоже не дурак, почему он меня за взятку то посадить хочет?

— Да это как раз очень просто. Твой начальник решил перестраховаться, поэтому тебя задним числом уволил, это одна часть истории. А у следователя совсем другая история — милиционер, на служебной машине, в форме, при оружии, берет взятку –для него это классика, он на прочие бумажки не смотрит. А то, что формально ты уже был уволен — ему это даже в голову прийти не может. Ладно, пока помолчи, я подумаю, как тебе лучше это дело обыграть…

— А что тут думать! — тут же вылез со своим «особо ценным мнением» Сергей: — Завтра скажу следователю то, что ты мне сказал, и меня отпустят. Ты только еще раз повтори, а то я с первого раза не все запомнил.

— Ну и дурак. Если сегодня рот откроешь, значит за взятку сядешь. — я постучал бывшего инспектора по голове.

— Да что опять не так то? — возмутился мой сосед по камере: — Сам же сказал…

— Правильно, я сказал. Но, как только ты свой рот откроешь, следователь позвонит твоему начальнику, и они мгновенно все переиграют, переделав приказ на увольнение с двадцать третьего числа на двадцать четвертое, и тогда у них все будет «в ёлочку», и ты сядешь сто процентов. О том, что тут возникла такая правовая коллизия можно говорить только тогда, когда у тебя будут на руках приказ о твоем увольнении и трудовая книжка, где даты приказа об увольнении будут четко прописаны. Поэтому, тебе лучше больше ничего не говорить, от слова вообще, ссылаться на плохую память, а я, когда выйду, свяжусь с твоей женой, и мы с ней все порешаем, как тебя из камеры вытаскивать. Поэтому сегодня тебе лучше молча поехать в тюрьму и пересидеть какое-то время там.

— Но я не хочу в тюрьму! — запротестовал Серега: — Я там никого не знаю!

— Все, я тебя уговаривать не буду. Хочешь от срока отскочить, значит сегодня молчишь, и в СИЗО ждешь, когда тебя вытащат. Если что-то не устраивает — вытаскивай себя сам. Все, больше уговаривать тебя не собираюсь, счастливого пути.

Я отвернулся к стенке и, на этот раз, уснул окончательно, несмотря на попытки моего соседа продолжать обсуждать его дело. Больше всего ненавижу клиентов со своим, «особо ценным» мнением.

Утром, перед тем, как его забрали из камеры, Сергей долго сверлил меня своим взглядом, но я не обращал на потуги соседа никакого внимания. После себя бывший гаишник оставил бумажку с адресом, очевидно, своей жены.

Семь дней спустя.

— Ваша честь, я не понимаю оснований к моему задержанию. У следствия нет никаких оснований применять ко мне положения Указа президента по мерам противодействия организованной преступности. Я к понятию организованной преступности не подхожу ни по каким параметрам, не являюсь участником преступных групп, не имею связи с противоправными элементами, если не считать таковыми мою прошлую работу на различных должностях в Министерстве внутренних дел. Доказательства относительно участия в преступлении, которое мне вменяют, вообще смехотворны. Начнем с того, что отсутствует труп сотрудника милиции. Никаких доказательств, что он погиб нет. Никаких доказательств, что мною совершены какие-то противоправные действия в отношении пропавшего участкового в деле нет. Свидетели, показания которых я не опровергаю, указали то, что видели, как мы с участковым бежали в сторону болота и не противоречат данным ранее мной показаниям, что я пытался оказать помощь сотруднику милиции в задержании подозрительных лиц. Если содействие органам внутренних дел у нас в стране стало уголовно наказуемым, так и пишите об этом, а не приплетайте гипотетическое убийство. Не хочу бросить тень на пропавшего участкового, но по своему опыту работы в Дорожном РОВД могу сказать, что несколько месяцев прогула со стороны участкового или опера не является чем-то необычным и даже не всегда приводит к увольнению прогульщика. На этом я свое выступление заканчиваю, в окончании еще раз прошу суд признать меру пресечения, применяемую ко мне незаконной и избыточной. У меня все.