Тенета для безголосых птиц

Вадька на мгновение задумался, стоит ли обижаться на сравнение винного музея с погребом, да еще удостоенном эпитета «паршивый». И решил, что не стоит.

– Это и есть мой роман, который я собираюсь писать всю жизнь, – Вадик обвел теплым взглядом свою коллекцию.

– М-да, – я почесал затылок. – Вот как бывает, когда бросаешь пить. Тут же начинаешь коллекционировать неоткрытые бутылки. Я так понимаю, когда бросаешь любить, то надо заниматься коллекционированием женщин?

Вадик громко расхохотался.

– Ну, до этого мне еще далеко. Кстати, я не только вина коллекционирую. А все напитки, так или иначе связанные с историей. Это ли не роман?.. Насколько я понял, наша славная Варя-Варежка ныне предпочитает слабые напитки? Похвально. Напитки слабого пола, к каковому она и принадлежит. Кстати, Моцарт был далеко не слабого пола, но тем не менее предпочитал пиво. Вот, пожалуйста.

Вадик с особой нежностью, открыл буфетик из красного дерева и продемонстрировал нам пивную батарею из сортов “Штигль”.

– Знаете, невежи, ваш коллега по искусству, некто Моцарт, этот безалаберный, бесшабашный и чуть-чуть сумасшедший гений, сидя в зальцбургском пивняке, брал в руку огромную запотевшую кружку этого пива, сладострастно сдувал с нее мыльную пену и задорно орал на весь бар: “Прост!” И пил за здоровье молодой жены… Сегодня тысячи австрийцев бесстыже следуют его примеру, чокаясь под сумасшедшую музыку Моцарта. И такой же шанс я даю и вам. Правда, вначале хочу уточнить: есть ли у вас молодые жены?

В ответ мы тактично промолчали. Впрочем, и запотевших кружек здесь не было в наличии. Вадик нас понял и, нарушив установившуюся паузу, тут же потянул за собой, к другому стенду.

– А это вам более близкое Бордо YAUT – BRION. Франция, девушки… Легкая страна, может быть, не очень умная, но никогда от этого не страдающая. И несмотря на это, вино довольно прямолинейное. Ему уже – двадцать. Еще молодой, даже юный возраст. Но одновременно в нем и опыт, и зрелость – само совершенство! Но это, видимо, не про вас. Поскольку вы еще занимаетесь таким детством, как сочинительство. Не проще ли в таком случае напиться обычной водкой?

Вадик откровенно издевался над нами. Хотя, пожалуй, и над собой. И я вдруг подумал, что этой бравадой о винах, он скрывал какую-то необъяснимую боль. Или – тоску. Словно по воле судьбы (или по собственной прихоти) он оказался по другую от нас сторону жизненной границы.

Мне вдруг захотелось поддержать его: «Ты тысячу раз прав, Вадим. Ты перешел на правильную сторону, где гораздо интереснее и менее мучительно. И, возможно, гораздо честнее…» Но так ничего и не сказал. Впрочем, Вадим в моих утешениях и не нуждался. Возбужденный, раскрасневшийся, этот вечный мальчишка вдруг чуть ли не подпрыгнул на месте и вскрикнул:

– Закуска! О Боже! Вот это оплошность! Мои нежные цыплята, я не дам вам сгореть синим пламенем! Милые мои други, выбирайте по вкусу и желанию, ничего не стесняясь и не жалея. Лучшее вино – выпитое вино. Это мой девиз, поскольку я уже давно не пью. Потому с удовольствием угощаю. О нет, нет, не стоит благодарности. Я не настолько уж и благороден. Есть бутылки, которые я ни в жизнь не откупорю. Например, те, что любили еще Кутузов и Наполеон… Зато, представьте, как повлияло это вино на нашу победу… Но об этом потом, так сказать – под закусочку.

И Вадька, сорвавшись с места, с легкостью одолел ветлявую лестницу и оставил нас наедине с его драгоценной коллекцией. В том, что она была весьма дорога, мы уже не сомневались.

Едва за ним захлопнулась дверь, компания дружно переглянулась. И все облегченно вздохнули. Пожалуй, Вадька перегрузил нас пламенной информацией.

– Ну, если это преисподня, – оживился Юрка, – я навсегда согласен стать покойничком.

– Покойник, мой дорогой, – трезво заметил Дроздов, – это всегда – навсегда.

– Учитывая, что могила-то братская, остаться здесь навсегда не так уж и печально, – Лада Мальевская оглядела всех, сверкая круглыми эстетскими очками.

– Особенно, если в братской могиле рядом с тобой очень даже симпатичные парни, – засмеялась Варя.

– И тем более, когда рядом с этими симпатичными парнями не менее симпатичные и более доступные… – сделав паузу, я благоговейно выдохнул под общий смех, – бутылки вина…

Я вертел в своих руках бутылку пива Моцарта, которым тот баловался не раз. Или с ним баловалась история, полная множества подобных небылиц. Мои товарищи тоже разошлись по погребу, в тишине рассматривая коллекцию. Каждый остался доволен своими репликами и словесными изысками. Вечер начинался традиционно, как и раньше… Хотя нам и впрямь стало казаться, что эти изящные произведения винодельческого искусства гораздо привлекательнее (и притягательнее) всех написанных и ненаписанных строчек. И мы потирали руки от предстоящего удовольствия, предвкушая хмельной роман с участием многочисленных персонажей из разных стран.

– Ну что ж, – Юрка поднял прохладную бутылочку «моцартовского» пива. – Выпьем за удовольствие жизни, если хотите – за довольную жизнь, если желаете – за жизненные довольства!

Мы чокнулись «Моцартом» и кто-то даже пожалел, что здесь не звучит его музыка.

– Ну, что ощущаете? – принял на себя роль хозяина Раскрутин, довольно утирая губы рукавом дорогого пиджака.

– Довольство, – съязвила Лада. Ее глазки заблестели и тут же забегали по всем сразу.

– Ну, и в чем же оно? – не понял ее иронии Женька.

– Думаю, только в том, что мы достигли всего, чего хотели в этой нелегкой, хотя, может, и не настолько тягостной, жизни, – мрачно, почему-то злясь на самого себя, ответил я вместо нее. – Черт, как быстро заканчивается Моцарт. Недаром он так рано умер.

– И чего же достиг ты, дружище? – Юрка внимательно изучал меня, успев осушить уже вторую бутылочку.

Я равнодушно пожал плечами.

– Самого главного – гармонии.

– Вообще-то гармонии достигают лишь в случае смерти, – тихо сказала Варя, так же внимательно глядя на меня.

– Варежка, – Юрка театрально бросился к ней и заключил в свои медвежьи объятия. – Значит ты все же не добьешь нас своим новым имиджем крутой великосветской дамы? Значит, ты все же – вне гармонии!

– Впрочем, как всегда, – Лада зло дыхнула сигаретным дымом на Варю.

– Варька, ну, неужели ты недовольна этой прекрасной и дурацкой жизнью? – не унимался Раскрутин.

Варя наконец-то вырвалась из его объятий, рассмеялась и, отставив пустую бутылку, забросила руки за голову. И встряхнула свои черные волосы. И закатила свои голубые-преголубые глаза. Что когда-то принадлежало лишь мне одному.