Тени кафе «Домино»

– Значит, вы с Вадимом пошли смотреть эту шлюху?

– А потом в «Домино», – тетя налила себе вторую чашку кофе.

– Значит, ты все видела?

– Что ты имеешь в виду?

– Своего любимчика Леонидова.

– Видела. Они чудная пара, и я очень пожалела, что ты ушла от него.

– Он ничего не мог мне дать.

– Мог, то, что дороже колец и чернобурых шуб.

– Что же это? – ехидно спросила Лена.

– Тебе говорить бесполезно. Знаешь, мир театра мал, как наша керосиновая лавка. Все уже знают, что ты с Левантовским ездила в загородный ресторан к цыганам. Значит, смена декораций.

– Тетя, ты же актриса, декорации те же, герои-любовники разные.

– Значит, Вадим Бартеньев получил отставку.

– Еще нет, но все может быть. Ты же сама намекала на его шальные деньги.

– Пей кофе. И положи Газету, Лена, о тебе писали значительно больше.

Лена взяла чашку, отхлебнула.

– А бутерброд?

– Тетя, посмотри, какие у меня намечаются бока.

– Не намечаются, а наметились кругом, надо сесть на диету.

– Не могу. Ужины после спектакля меня губят.

Пивная «Встреча»

Дым от дешевого табака висел под потолком пивной.

Страшное, гиблое место было пивная «Встреча».

Здесь играли в карты, сбрасывали краденое, пели и дрались московские уголовники, выгнанные с Хитровки.

Леонидов и Андрианов вошли в пивную и сразу же к ним подвалил человек в шелковой сиреневой рубашке и полосатых брюках, заправленных в лаковые сапоги.

– Господа богатые, купите Зильбер котелок «Мозер», с цепью.

– Носи сам, – резко ответил Андрианов.

– Не хотите заняться коммерцией, тогда с вас штраф – половина цены.

– Ты, Копыто, – сказал Андрианов, – совсем умишком тронулся, на кого прешь? Фраеры сюда не ходят.

Копыто пригляделся.

– Прощенья просим, господин Андрианов, давно не видел. Думал, померли Вы, ан нет, все при деле.

– Жив я, Копыто, и долго жить буду. Дел у меня много.

– Так мы что, мы Вам только здоровья да долгие годы желаем.

Из-за стойки вышел хозяин, которого в уголовной Москве прозвали «два Ивана».

– Почтенье, Орест Петрович, – он осторожно пожал руку Андрианову.

– Здравствуйте, господин Леонидов, большая честь для меня Вас принимать.

Он с силой сжал руку Леонидову.

Олег ответил.

Некоторое время они жали руки друг другу.

Зал затих, вокруг столпилась Хива, наблюдала за этим необычным соревнованием.

Хозяин первым убрал руку.

– Ну и ручка у Вас, господин репортер.

Он покачал головой.

– Уважаю.

– Да куда мне против Вас, Иван Иваныч.

– Ишь ты, и отчество наше знаете. Уважаю. Сивый на втором этаже вас ждет. Я приказал лучшее подать.

Они поднялись по лестнице на второй этаж.

На площадке некто в лаковых сапогах развлекался с проституткой.

– Да и запашок здесь, – сказал Леонидов.

– Не нравится, ходи в «Метрополь», – прохрипел кто-то невидимый.

Сивый ждал их в кабинете, стены которого были испещрены похабными рисунками.

Леонидов сразу же узнал его.

Высокий, седой, элегантный господин был завсегдатай бегов и частенько посещал «Домино».

– Что, Олег Алексеевич, не ожидали меня увидеть в этом притоне?

Сивый засмеялся.

– Честно, Глеб, не ожидал. Вы же говорили, что Вы с друзьями дипкурьеры.

– Мало ли что мы говорили. Другая у нас работа, совсем другая. Поэтому позвольте представиться заново – Глеб Алексеев, бывший студент-филолог Московского Университета, потом прапорщик, потом штабс-капитан, кавалер семи боевых орденов, чудом бежал от матросни в семнадцатом, потом бандит.

– Серьезная биография, – сказал Леонидов.

– А Вы не прогнозируйте, какое время, такая и биографии я. Давайте закусим, чем Бог послал.

Сели к столу.

Выпили. Закусили.

– Какое у Вас ко мне дело, Олег Алексеевич, я знаю. Господин Андрианов поведал мне о Ваших проблемах. Честно…

Глеб налил рюмку, выпил.

– Если по правде, – продолжал он, – то слова хранить все этой в тайне я никому не давал. Совесть моя чиста.

Глеб достал папиросу.

Закурил.

Затянулся глубоко.

И начал рассказ.

В июне это было. В июне восемнадцатого, Вы помните, какое это время – заговоры, голод, грабежи, беглые в трех конных переходах.

Однажды сторож Алексеевской больницы приносит мне письмо. Весточку печальную от моего фронтового друга, который мне жизнь спас, капитана Горомыслова. Он раненый, с ампутированной ногой лежит в больнице… …Застиранные занавески были опущены, и в палате было мрачновато и жутко.

Горомыслов полусидел на кровати, подложив под спину подушки, пальцами придерживал уголки нижней рубашки.

– Здравствуй, Глеб, – прохрипел он.

– Здравствуй, Боря, как ты?

– Ухожу. Дня три мне осталось, как говорил наш батальонный фельдшер антонов – огонь. Только не надо уверений, что я жить будут, не надо. Я тебя по делу позвал, честь мою ты должен спасти.

– Что надо сделать?

– Я должен был отвезти в Тобольск драгоценности, их собрали аристократы Питербурга и Москвы для спасения императора. Мне княжна Ольга, ты ее помнишь, сказала, что спрятаны они в келье Зачатьевского монастыря. Мне провожатого дали – Литовского гвардейского полка подполковника Лисовского. Пришли мы…

Горомыслов замолчал.

– Короче, когда я саквояж с драгоценностями взял. Он меня и грохнул.

Монахи меня сюда привезли, да заодно за гвардейцем присмотрели. Я знаю, где он.

– Где?

– Лесная, дом Сыромятникова, пятый нумер.

Глеб встал.

– Ты только не умирай, Боря. Поживи до утра. Я все сделаю.

У подъезда дома Сыромятникова, ныне, судя по вывеске, «Жилкоммуна № 5», сидел сторож, в армяке и драной солдатской папахе.

Глеб подошел к нему, достал портсигар, угостил папироской.

Сторож понюхал ее, спрятал за ухо.

– Табак у тебя, гражданин, довоенный, осмоловский.

– Табак, папаша, неплохой, ты мне скажи, кто в пятом номере проживает.