Тени колоколов
Шрифт:
И откуда ей было знать, что лето 1667 года станет для нее роковым. Вышло это так. По церковным обычаям, шестого августа проходило водосвятие. «Иордань» устраивалась для царя на Москве-реке, под Симоновым монастырем, для царицы же — в большом пруду под Коломной. Попробуй не искупайся — проклянут!
Мария Ильинична, хотя и чувствовала, что больна, лелеяла слабую надежду, что святое купание исцелит ее. Помолилась у ранней обедни, попросила у Бога себе облегчения, потом с огромным поездом, со всеми сестрами мужа, с дочерьми и придворными боярынями и остальным женским персоналом двора отправилась из Коломенского дворца на пруд.
Стояние в воде, пока шла служба, было довольно продолжительное,
Во вторник на Страстной неделе Мария Ильинична призвала к себе духовника: готовилась в последний путь. Вся семья собралась перед ее спальнею. Первым вошел к ней царь. Она слабой рукой указала ему место у своего изголовья и сказала еле слышно:
— Прости, коль я тебе не угодила чем-нибудь… аль сделала что-нибудь плохое. — Из глаз ее текли слезы, сама тяжело дышала. Алексей Михайлович вдруг вспомнил, как когда-то бояре хотели разлучить их из-за того, что она долго не рожала сына. И поэтому он всегда после рождения очередной дочери входил к ней, измученной родами, виновато пряча глаза, как и сегодня. Только сейчас их разлучить хочет сам Господь. — Обо мне не тоскуй, береги свое здоровье, — продолжала говорить она, с трудом переводя дыхание. — Коль пожелаешь, так женись, только в обиду моих детей не давай. — Долго молчала, о чем-то думая.
Затем добавила: — Вторая моя просьба, Государь: проклял нас Никон, так ты упроси святейшего простить нас, и пущай молится обо мне и моих детях. Я всегда его любила, как сестра по вере. Прогнал ты его с патриаршего престола — от того его имя ещё больше прославилось, и теперь он больше свят, чем когда-либо. Видишь, великие хулы на нас свалились, без его благословения от них не очиститься…
Алексей Михайлович, склоня голову, слушал ее. Наконец сказал:
— Облегчу его судьбу. Архиерея пошлю, пусть за ним, простым монахом, днем и ночью ходит…
— Не монах Никон, а Патриарх. Как был он святейшим, таким и останется.
— Поклонюсь ему, — слезно обещал Государь.
Потом к умирающей вошли золовки и ее дети. Каждому она сказала добрые слова, с каждым поговорила. Прислонившись к высоким подушкам, тихо помолилась и, обведя всех туманным взглядом, вытянулась, даже «ох» не успела сказать — умерла.
Рыдания и вопли огласили терем. Царь без чувств упал, лекари закружились вокруг него.
Царицу обмыли, одели парадно, набелили и нарумянили исхудавшее лицо, положили в гроб и снесли в Золотую палату. На смертном одре, обставленная свечами и покрытая парчою, она была похожа на сказочную спящую царевну. У ее изголовья читал псалтырь архиерей, люд в черном одеянии входил и выходил, плача. Шло последнее прощание.
В Новодевичий монастырь, усыпальницу цариц, гроб несли на плечах одни лишь бояре. Царь и царевич Алексей громко, во весь голос, рыдали. А уж простых людей сколько было — не сосчитать! За гробом с воплями шли нищие и калеки. Им казалось, что после смерти царицы все с голоду помрут, или свет перевернется. Они очень любили Марию Ильиничну, она в Москве славилась своим милосердием, открыла десятки столовых, где простой люд кормили бесплатно…
Узнав о смерти царицы, Никон себе места не находил. Днем и ночью молился, плача, одно твердил:
— К беде это, к беде…
Через два месяца с мешком денег в Ферапонтов монастырь прибыл Родион
Сабуров. У Никона он попросил от имени царя благословения Марии Ильиничне.Деньги Никон не взял, сказал с обидою:
— За царицу я и так денно и нощно молюсь. У Иисуса Христа прошу для нее светлого рая. Доброй души она была, великомученица Мария, светлая ей память! — Молчал, молчал и не выдержал: — Новых смертей ждите! Страна смрадом переполнилась! Так и передай Государю: Бог-судья ему то даст, что он сам на земле заслужил.
Сабуров по-волчьи завыл.
Ферапонтов монастырь расположен на северо-западе от Вологды, в краю округлых лесистых холмов и медлительных речек, теряющихся в лугах. В 1398 году на эту пустынную землю, безмолвие которой нарушалось лишь шумом дремучих лесов, пришел инок Ферапонт. В глубине чащи на холме он срубил келью и основал обитель. «Весьма красно место то и угодно на жительство паче иных мест…»
И случилось так, что основанный никому не известным Ферапонтом небольшой и, казалось бы, отрезанный от внешнего мира монастырь сыграл важную роль в истории и культуре Руси. То была пора, когда московские князья то силой, то хитростью расширяли свои владения, стремясь к объединению. Выходцы из московских земель заселяли костромские и вологодские дебри, основывая поселения и монастыри. Форпостом московской культуры на севере и стал Ферапонтов монастырь. Во времена Ферапонта образ жизни братии отличался простотой, упорным трудом, искренним благоговением: «Пение в церкви Божией, безмолвие по кельям, со всяким утверждением всякого рукоделия… иные книги пишут, друзии книгам учатся, иные сети плетут на рыбные ловления, друзии кельи делают… иные воду носящие и хлебы варения приготовляют…»
Конечно, житие «своим трудом» — не более чем красивая сказка. Те монастыри, у которых не было ни богатства, ни земли, существовали подаяниями. Не был исключением и Ферапонтов монастырь. Сюда шли жить не только простые монахи, но и постриженные царем бояре и знатные люди. Они приносили с собой немалые богатства.
Поэтому на монастырский двор ежегодно завозились стройматериалы, и обитель на глазах расширялась и крепла. В 1490 году при игумене Иосафе ростовские зодчие поставили каменную церковь Рождества Богородицы — стройный храм, окруженный открытыми галереями.
Вблизи монастыря песчаная дорога вьется вдоль заросшего осокой низкого берега озера, взбегает на бревенчатый мост через речку Паску и поднимается к монастырю. Миновав одну из арок Святых ворот, попадешь в тихий замкнутый дворик, затененный старыми деревьями. Отсюда открывается живописная панорама белых зданий вокруг собора Рождества Богородицы. Над вратами разместились две церкви: во имя Ферапонта и Богоявления. Богоявленская служит домовой церковью Никона. Здесь, в монастыре, он живет уже пять лет и каждое утро встречает, ворчливо ругаясь.
В Москве он был Патриархом, здесь, в северном крае, он напоминает себе птицу, пойманную в силок. В челобитных грамотах, которые он регулярно отправляет царю, жалобы, ворчания, претензии. Вот и сейчас он взял перо, пишет Государю: «…Ради всех моих вин отвержен я в Ферапонтов монастырь шестой год, а как в келье затворен — тому четвертый год.
Теперь я болен, наг и бос, и креста на мне нет третий год, стыдно в другую келью выйти, где хлебы пекут и кушанья готовят, потому что многия части зазорные не покрыты… руки больны, левая не поднимается, на глазах бельмо от чада и дыма, из зубов кровь идет смердящая… ноги пухнут, поэтому не могу церковную службу править, а поп один, и тот слепец, читать по книгам не видит, приставы ничто ни продать, ни купить не дают, никто ко мне не ходит, и милостыни просить не у кого…»