Тени колоколов
Шрифт:
Из Москвы посол Пражмовский прислал письмо. Русский царь, мол, не стал пугать стрельцами восставших казаков, сам с войском отправился в Смоленск, сегодня-завтра вступит в бой с ними. Таким образом, Москва разорвала Поляновский договор, у Радзивилла дела также плохи. Правда, он взял в плен одного украинского атамана.
Канцлер развернул донесение Радзивилла, лежащее на столе. Снова начал читать витиеватые строки: «С помощью Иезуса и Марии разгромили большое войско полковника Кривчевского у города Лоева, а самого его, тяжелораненого, взяли в плен. Лучшие лекари ухаживают за ним, наказал им за любые деньги поднять его на ноги. Хотел подослать ему хитрого батюшку,
Донесение заканчивалось так: «В Киев никак не прорвусь — со всех сторон зажимают восставшие смерды. Здесь ходят слухи, что большое русское войско направилось к Смоленску…».
Канцлер положил письмо, задумался. Сейчас на крымского хана, Ислан-Гирея, надо поднажать. Возможно, и сам король поднимет воинов…
Лещинский потер уставшие глаза. Хватит сомневаться! Разгромят Хмельницкого, тогда он покажет сенаторам, где земляные черви живут!
Воспоминания о сейме испортило его настроение. Канцлер давно хочет его разогнать, да сил никак не хватает. Король — ярый защитник сейма.
Лещинскому захотелось подышать чистым воздухом. Вышел в парк, на широкой лавке вытянул опухшие ноги. Легкий ветерок дул ему в лицо. Недолгий приятный отдых! Полночь. Даже птицы уже спят. Неожиданно невдалеке послышались голоса. Канцлер прислушался.
— Стась, а Стась? — спросил кто-то. — На что нам эта война? У меня нет даже сломанного талера, дом как у крота — без окон и дверей, жена с утра до вечера на пана спину ломает, дочь от удушья умерла… За что под пули-то идти?
— Тихо говори, пустоголовый. Услышат — не сдобровать! — учил другой голос.
— О-о-ох, дружок, с Украины панов метлами гонят, а мы на их выручку идем. Что нам до этой Украины? Пусть живут, как хотят…
— Пусть черти воюют на этой войне, она и мне не нужна, — согласился второй голос. — Своих панов проучить тоже надо.
От злости канцлер затрясся. Жди от таких побед!.. И не удержался, закричал:
— Эй, кто там языками чешет? Охрана где, дармоеды?
Голоса пропали. К Лещинскому с зажженным фонарем подбежал рейтар, другой ринулся в кусты — там никого не было. И шороха не слышно. Убежали, черти, или спрятались. Разве в темноте найдешь?
«Всех рабов на виселицу! Пусть знают, кто здесь хозяин!..» — В бессильной злобе канцлер бегал по дорожке сада, пока охрана прочесывала кусты. Потом до утра крутился на постели, никак не мог успокоиться. Какая уж здесь победа, когда в королевском парке подданные болтают о том, что не хотят воевать?
Сегодня в Грановитой палате Никон собрал бояр на совет. Прочитали письмо оскольского воеводы о наступлении противника и сейчас думали-решали, как быть. Направить или нет на границу новые полки? Отрывать ли мужиков от полевых и других работ? Бояре, понятно, переживали только о себе: на кого оставят поспевающие хлеба?
На пороге палаты, словно каменные изваяния, стояли, не шевелясь, стрельцы. У каждого на плече — острая сабля, у пояса — кинжал. Бояре дремали на широких лавках. Да и как не задремлешь? Несмотря на лето, все в шубах, на головах — меховые высокие шапки. Лица бородатые, отекшие от непомерной еды и безудержного пития.
В глазах Никона сверкают злые искры, морщины на лбу резко обозначились. По всему было видно: он недоволен. Конечно, государственные дела вести — не на базаре торговать. Одним взглядом Россию не окинешь. А тут ещё за спиной старые
бояре синими губами пустословят. В церкви легче: потянешь за веревку — колокола во весь голос зазвонят, начнут оповещать людей. Боярам к чему беспокоиться об Отечестве — и в голодные годы их семьи белые калачи едят. Только оскольский воевода за Россию радеет, даже о себе забыл. Но таких, как он, мало. Вон Илья Данилович Милославский, царский тесть. Какой уж богатый — зять каждый месяц ему земли дарит — сейчас и он за столом упорно молчит. Разве пошлет на войну своих холопов? Толстыми пальцами схватился за скамью, и ее положил бы за пазуху. Нет, добровольно защищать землю-матушку никто из бояр не пойдет!Никон поймал хитрый взгляд Милославского, заскрипел зубами. Понял: боярина не согнешь. Хоть царь, его зять, самолично пошел против ляхов, не бросится на помощь, больше всего о своем богатстве печется.
Первым поддержал Никона князь Юрий Алексеевич Долгорукий. Человек он молодой, поэтому, возможно, и переживал:
— Смотрю на вас, все одного боимся: вдруг амбары опустеют. Сейчас нам не о них надо думать — о Родине. Шляхта нас сначала на куски разрубит, потом по частям сожрет. Стонем, жалуемся, — продолжил он, повышая голос, — а полки вражеские совсем близко.
Сказал он эти слова, и жар души его сразу же потух. Кто-кто, а уж Юрий Алексеевич хорошо знал, как поступят бояре при первой же опасности: нагрузят подводы добром — и в свои вотчины удерут, подальше от Москвы и врагов. Сам Юрий Алексеевич только сегодня утром обсуждал это со своим отцом. Князь Долгорукий так и сказал сыну: «Не проворонь час, когда из Москвы выезжать!». Тридцать сел у них по всей России — поди найди их!
Перед Никоном сгорбившиеся, одышливые старики подметали бородами каменный пол. Только князь Алексей Иванович Львов молча смотрел в окно. У него более двадцати тысяч десятин пашни, засеянной житом. Отпустит работников — останется без урожая. Повернувшись к Никону, он неожиданно сказал:
— Ладно… Мы в казну свое зерно отдадим. Вот наша помощь. А как монастырскую пшеницу вытащить? В каждом монастырском амбаре, слыхал, больше зерна, чем в пяти моих селах…
Никон только хотел что-то сказать, да боярин Бутурлин опередил его:
— Надо же, я не верил, что из Алексея Михайловича полководец выйдет! Может, мы зря тревожимся? Государь сам со всем справится. С ним такая сила! Враги увидят и разбегутся…
— Тогда письмо воеводы куда девать? Там прямо сказано: «Поляки каждую ночь нарушают тишину…». Не разбежались!
Бояре сидели, сжав губы. Никон снова задумался: «Не выручат они — к народу обращусь, всю Москву подниму. Смерды любят срывать с бояр шапки…»
Встал с кресла. Пришло время, когда нужно подвести итог и высказать свою волю. От стариков помощи не жди, свое они задарма не выложат.
— Тогда вот что, бояре, — жестко бросил Никон. — Завтра же к Стрелецкому приказу по десять лошадей приведете и по два воза муки. Поняли? — Когда увидел, что все молчат, зло добавил: — Не исполните — в соборе прокляну!
Темные его глаза расширились, борода дыбом встала.
Бояре не впервые слышат его приказы, но то при царе было. Сейчас Никон сам ведет себя, как Государь.
По палате сотни вздохов вспорхнули, лавки задвигались. Боярин Салтыков первым опустил голову, скрывая свой гнев. Не очень-то человек он умный, да понял: слабые так не скажут. «Душегуб приблудный, — недобро подумал он о Патриархе. — Вчера из дерьма вышел, нынче жить бояр учит! Ну погоди! Ты ещё, лапоть, узнаешь боярскую силу!» — Салтыков исподтишка наблюдал за Патриархом.