Тени Королевской впадины

— У нас нет выбора. На «Пенелопе», если узнают правду, нас живьем сожрут.

Капитан рывком поднялся:

— Вся ваша Европа — котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой.

Миллер умоляюще прижал руки к груди:

— Послушайте, Педро, и я с вами, ладно?

— Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, — бросил капитан.

— Вы же знаете, меня там ждут… А ваш риск будет хорошо оплачен.

— Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь.

Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан «Пенелопы» — свежий, подтянутый, улыбающийся.

— А, вы уже не спите? — сказал он. — «Пенелопа» сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, — обратился он к Миллеру, — а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок…

— «Якоб»? — спросил Педро.

— Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене?

— Приходилось.

— Ну как, договорились? — спросил капитан «Пенелопы».

— Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? — спросил Миллер.

— Дня три-четыре, пока примем груз пива.

— Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, — произнес штурмбанфюрер.

— Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! — воскликнул француз. — Можете располагать «Пенелопой», как своим собственным домом.

— Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег.

— Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, — поддержал его Педро.

— Делайте как знаете. — Француз махнул рукой, сдаваясь.

Они вышли на палубу.

«Пенелопа» по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом.

Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было.

Судно, застопорив ход, приближалось к причалу.

— Пожитки здесь оставите? — спросил француз.

— Пожалуй, с собой заберем, — с деланной небрежностью ответил Миллер, придвигая поближе свою поклажу.

На борту царили обычные для судна, прибывающего в порт назначения, оживление и суета. Матросы «Пенелопы» в предвкушении удовольствий, хотя и скудных по причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги. Матросы с «Кондора» держались отдельной кучкой. Педро и Миллер к ним присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке.

Уже совсем рассвело.

Миллер продолжал рассматривать приближающийся порт. Он увидел, как из-за угла серого здания показался грузовой трамвайчик, ползший по неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание.

Матросы с «Кондора» споро разобрали свои сундучки, повесив их на лямках за плечами на манер рюкзаков.

«Пенелопа» толкнулась о причал.

Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу.

— Странно, — пробормотал он, хмурясь. — Вымер Нильсен, что ли? Или все попрятались?

— Что будем делать? — спросил усатый помощник.

— Раз уж мы здесь, разберемся на месте, — решил капитан. — Пиво люди пьют при всех режимах…

Однако люди с «Кондора» не стали дожидаться, пока перекинут трап. Педро коротко скомандовал, и матросы перескочили на мол. Следом прыгнул Миллер.

— Живо, к трамваю! — бросил сквозь зубы Педро.

Ни одной целой машины в порту не было — те, что встречались, были покорежены, побиты, сожжены. Поэтому подвернувшийся трамвай оказался как нельзя более кстати.

Миллер, обогнав матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу, груженную коксом. Педро залез последним.

Через минуту Педро, прошагав по коксу, ворвался в кабину вагоновожатого. Тот, не отпуская рукоятки, испуганно наблюдал за незнакомцами.

— Быстро! Быстро ехать! — велел ему Педро, с силой схватив за плечо.

Вагоновожатый, однако, вроде не понимал, чего от него хотят. Он лишь смотрел не отрываясь на смуглолицего незнакомца и вдруг произнес словно заклинание:

— Гитлер капут!

Педро столкнул вагоновожатого с сиденья, тот упал на пол и в испуге забился в угол тесной кабины. Педро сел на его место, схватил рукоять и наугад, но решительно повернул ее до отказа. Вагон понесся, звеня и постукивая на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты. Мимо проносились пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины сараи.

Впереди показался высокий завал, который с каждой секундой приближался. Вскоре уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных булыжников, выдернутых, по-видимому, прямо из уличной мостовой. «Словно кордон на реке», — подумал Миллер и крикнул:

— Баррикада!

Реплика потонула в трамвайном грохоте.

Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта.

Теперь трамвай с разбойным шумом карабкался вверх по узкой крутой улочке, будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с островерхими кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки… Только вот многие стекла в окнах были вышиблены, а уцелевшие крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги.

Скорость трамвая не падала, одна улица сменялась другой, но ни один человек не встретился им: тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?..

Педро повернул рукоятку в противоположную сторону, и трамвай круто замедлил ход.

Миллер приоткрыл дверь в кабину:

— Что случилось?

— Довольно с нас этой кареты, — сказал Педро.

— А что?

Педро сплюнул:

— Слишком много шума. Не нравятся мне что-то эти безлюдные улочки…

Улочки не нравились и штурмбанфюреру. Он вошел в кабину, аккуратно притворив за собой дверь.

Трамвай еле полз, готовый каждую минуту остановиться.

Миллер спросил: