Тени Марса
Шрифт:
«Хорошая, наверное, задумка... по мнению специалистов... сказки о Марсе... динамик встроен в переборку... луны закатились... безлюдны каменные амфитеатры... песчаный корабль... прямо к Марсианскому Сфинксу...» Леопольд Каталински вновь погрузился в глубокий сон, и ему снились голубые призраки, голубые дымки — высокие марсианские песчаные корабли под голубыми парусами.
Утром инженер проснулся с тяжелой головой. Мышцы болели, словно он всю ночь, подобно тому древнему греку, таскал камни, а окружающее воспринималось отстраненно, как будто весь мир был отгорожен от него толстым стеклом. Воспоминания
Мысль о еде почему-то вызывала у него отвращение, но он все-таки заставил себя сделать несколько глотков мультивитаминной смеси — и эта смесь показалась ему абсолютно безвкусной.
А потом он подошел к рации и отключил ее. Сам Добровольно перекрыл канал связи с ЦУПом. Если бы его спросили, зачем он это сделал, он не смог бы ответить.
Немного постояв, рассеянно разглядывая пол а словно бы о чем-то размышляя, Леопольд Каталински круто развернулся и направился к выходному люку.
Новое марсианское утро было солнечным и тихим. Ничего не изменилось в окружающем пейзаже, только над хищным Сфинксом висела легкая белесая дымка. Вездеход выглядел как-то нелепо, он был неуместен здесь, на этой древней равнине, видевшей в ночном небе над собой легендарный Фаэтон.
Леопольд Каталински присел на ступеньку трапа и начал рассеянно насвистывать какой-то нехитрый мотивчик. Внешний мир по-прежнему был отделен от него толстым стеклом. Нужно было выводить контейнеры, грузить золото, а потом готовить модуль к старту, но инженер как будто забыл обо всех этих хлопотах. Он просто сидел, глядя себе под ноги, и задумчиво насвистывал. Потом поддал носком ботинка бурый гладкий камешек — тот со стуком закатился под широкий бампер марсохода.
Леопольд Каталински равнодушно проводил его глазами и перевел взгляд на далекий Марсианский Лик.
Да, он не ошибся в своем предположении. Исполин не был мертвым монолитом наподобие вытесанных в скалах египетских храмов, он жил какой-то своей таинственной жизнью, он менялся. Солнце освещало его, и в солнечных лучах на каменном боку, обращенном к модулю, серебрился над поверхностью равнины безукоризненно правильный прямоугольник, которого — инженер совершенно определенно знал это — не было там, когда он вышел из «консервной банки».
Марсианский Сфинкс, вернее, то, что земляне называли «Марсианским Сфинксом», был способен на метаморфозы.
Леопольд Каталински почему-то совершенно не удивился и вообще не ощутил никаких эмоций; он продолжал оставаться за толстым стеклом и воспринимал действительность — или то, что казалось действительностью, — с невозмутимостью комара, застывшего в куске янтаря. Встав с трапа, он подошел к вездеходу и отвинтил фонарь с брошенного на сиденье шлема. Зачем ему нужен фонарь, он не знал, но ему и в голову не приходило искать какое-то объяснение. Обогнув вездеход, Леопольд Каталински неторопливо зашагал по равнине к каменному колоссу с прямоугольником, сверкающим серебром, словно был морским судном, плывущим на свет маяка. Или мотыльком, летящим к смертельно обжигающей лампе.
Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота, огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта, — когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты. Вчера он не видел здесь ни ворот, ни ступеней, не было такого входа и на схеме командира — но Леопольд Каталински совершенно не думал об этом. Никаких вопросов у него не возникало, и он брел как во сне, спокойно глядя в пространство перед собой.
«Город: хаотическое
нагромождение розовых глыб, уснувших на песчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше — опять песок, песок, миля за милей... Белая пустыня вокруг канала, голубая пустыня над ним...»Эти слова вдруг зазвучали в голове Леопольда Кавалински. Он вспомнил свое ночное пробуждение — и отрешенно улыбнулся. И имя творца этих слов он тоже вспомнил — это имя называла тогда Флоренс; она с книгой в руках сидела в кресле напротив командира, был перерыв между занятиями, Алекс Батлер что-то жевал, Свена увезли возиться с «консервной банкой», а он, Леопольд Каталински, просто лежал на диване и невольно слушал нанотехнолога... Брэдбери. Старый сказочник, придумавший совершенно нереальную страну под названием «Марс». Страна Оз в небесах...
Сфинкс закрыл собой полнеба. Леопольд Каталински медленно поднялся по полустертым ступеням, продолжая чему-то улыбаться. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный стержень из темного металла толщиной с руку.
«Похоже на рычаг. — Инженер осторожно прикоснулся к стержню. — Дерни за веревочку — дверь и откроется?..»
Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.
Но Леопольд Каталински не собирался отступать — он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.
И наконец у него получилось.
Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий инженера упасть на колени, что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел, — и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в застоявшуюся, спрессованную столетиями темноту» размягчил ее — и почти сразу захлебнулся в ней.
Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.
Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь, и лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно — словно не раз и не два доводилось ему бывать за этими серебряными воротами. Перед ним простиралось пустое пространство, огромный пустой зал с высокими сводами — и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Леопольд Каталински обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина, вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса, — и это летательное устройство почему-то показалось инженеру странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой...
Некоторое время он стоял, равнодушно глядя на Модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И вновь услышал...
«Столбики солнечных часов лежали, поваленные, на белой гальке. Птицы, парившие когда-то в воздухе, теперь летели в древних небесах песка и камней, их песни смолкли. По дну умерших морей широкими реками струилась пыль, и, когда ветер приказывал ей вновь воссоздать древнюю трагедию потопа, она вытекала из чаши моря и затопляла землю. Города, как мозаикой, были выложены молчанием, временем остановленным и сохраненным, резервуарами и фонтанами памяти и тишины.