Тени над Латорицей

Наконец сержант остановил этот поток слов, обратившись к Тане:

— Вы были и в других номерах гостиницы?

— Да. В одном. Случайно попала не в то окно. Там никого не было, но я сразу же вылезла оттуда. Тогда меня и заметил этот… — она пренебрежительно кивнула в сторону свидетеля.

Старик вскинул голову, но сержант не дал ему говорить, сказав, что и так уже все ясно, и выпроводил. Тот направился к выходу, глубоко неудовлетворенный тем, что его не выслушали до конца.

Виталий попросил разрешения закурить и отошел в угол.

Сержант коротко записал суть происшествия в книгу.

— Итак, красавица, шатаетесь с малознакомыми мужчинами по гостиницам, лазите к ним в окна. Прекрасная характеристика! — сказал сержант, закончив запись и, видимо, считая своим долгом провести воспитательную работу. — М-да… И жених, говорите. Пограничник. Это же надо — придумать такое! У наших пограничников, красотка, таких невест не бывает… — И он с издевкой во взгляде уставился девушке в лицо.

Этот взгляд словно хлестнул ее плетью по глазам.

— Вы — тупица и дурак, хоть и в форме, — тихо, но выразительно сказала она.

От неожиданности сержант вздрогнул, растерялся и, не зная, что сказать, ляпнул:

— А ты… Знаешь, кто ты? Ты — настоящая шлюха! Вот!

Теперь замерли все: и Виталий в углу, и молодой милиционер с открытым от удивления ртом, и сам сержант. Наступила такая гнетущая тишина, что было слышно, как под досками пола шуршит мышь.

И среди этой тишины Таня перегнулась через барьер и влепила сержанту звонкую оплеуху.

— Ну теперь вы точно сядете! — воскликнул молодой милиционер, побагровев.

После этого с Таней случилась истерика, а сержант забегал по комнате, не находя от возмущения слов. Пока милиционер отпаивал девушку водой, он повторял как заведенный: «При исполнении служебных обязанностей… При исполнении…»

Но Таню охватило уже полное безразличие ко всему.

Она понимала: утром ее отведут к народному судье, и тот, не задумываясь, влепит ей пятнадцать суток. Потом ее отправят назад, в Киев, и она так и не увидит своего Павлика.

6

Задержавшись на работе до поздней ночи, подполковник милиции Коваль вызвал из министерского гаража машину. Убрал со стола разбухшие папки и спрятал их в сейф. Потер покрасневшие веки — страшно хотелось спать.

Коваль вздохнул: наверно, и в эту ночь сразу заснуть не удастся. Только ляжет, закроет глаза — замелькают столбики, линейки граф. Они так растравляют душу, эти бесконечные столбики, что он встает, включает свет и хватает первую попавшуюся книгу — только бы уйти от наваждения.

Такое с ним случалось и раньше. Даже во время отдыха. Однажды удалось ему вырваться на Десну, два дня просидел он с удочкой, не отрывая глаз от красно-белого поплавка. Рыбы привез не очень-то много, но неделю после этого спать не мог — так все время и стоял перед глазами этот поплавок.

Не спалось ему и в те трудные дни, когда спасал он ошибочно осужденного художника Сосновского и когда выпало на его долю нелегкое расследование дела его земляка Ивана Козуба. Но тогда бессонница была вызвана другими, более серьезными причинами. А теперь такое творится с ним каждую ночь и выматывает нервы больше, чем вся дневная работа.

Коваль сел в машину, опустил стекло на дверце и, когда «Волга» тронулась с места, почувствовал, как ночной ветерок холодной ладонью погладил его исхудавшее лицо. Подумал, что сейчас увидит Наташку — войдет в ее комнату на цыпочках и посмотрит, как «щучка» спит. А спит она всегда «бубликом», с детства привыкла обнимать руками колени. Отцовские чувства переполнили сердце подполковника. С тех пор как перевели его в министерство, он еще реже стал видеть дочь, — только записки читает, которые оставляет она на кухонном столе.

Черная «Волга» неслышно плыла под каштанами, схватывая и отбрасывая зеркальными боками ночные огни. Была ночь на шестнадцатое июля.

Многое произошло в эту ночь на земле. Много хорошего и много плохого. Многое не осуществилось из того, что могло и должно было осуществиться. Так уж устроен мир, и еще не дошли руки до того, чтобы раз и навсегда изменить его к лучшему. Тем паче, что людей тоже так много, но не все стремятся к одному и тому же. Бывает, одни руки разрушают то, что усердным и тяжким трудом создали другие.

В эту ночь миллионы людей, выключив телевизоры, легли спать перед завтрашней сменой, а другие миллионы встали на их места. В эту ночь, думал Коваль, в эту самую минуту, когда едет он по темным улицам и переулкам древнего города, где-то происходят непоправимые катастрофы — где-то далеко, а быть может, и совсем близко, рядом, за каким-нибудь погасшим окном.

Но ведь в эту минуту, рассуждал подполковник, происходят и счастливые встречи, о которых на долгие годы останутся у людей приятные воспоминания.

— Простите, Дмитрий Иванович, — перебил его мысли водитель, — курево забыл в гараже. Нельзя ли у вас? Трудно ночью без этого чертова дыма.

Коваль протянул ему пачку «Беломора». Водитель взял папиросу.

— Возьмите все. У меня дома еще есть.

— Спасибо. Хватит одной. Я курю сигареты. Вот довезу вас, заеду на вокзал, там куплю. И в гараже несколько штук осталось.

Водитель умолк, прикурил, затянулся, и Коваль снова погрузился в свои мысли.

Люди, думал он, и одни, и другие, и пятые, и десятые, — все, даже те, которые не видят дальше собственного носа, своими личными проблемами не ограждены, не изолированы от проблем общественных. Разбросанные по необозримым пространствам, они так или иначе связаны единой для всех сегодняшней жизнью. Приходят и уходят поколения, и тех, кто живут в одно и то же время, неспроста называют современниками. И если случается что-то в темном или светлом углу этой жизни, каждый в известной мере к этому причастен и за это ответствен. Потяни простыню за угол — все ее точки и морщинки, пусть незаметно для глаза, а сдвинутся, отзовутся.

«Ну, поехал! Расфилософствовался на ночь глядя!» — оборвал себя Коваль, пытаясь иронией заглушить неотступное, почти болезненное ощущение ответственности за все, что происходит на земле.

Переведенный с беспокойной, но живой интересной оперативной работы в министерство, где угнетали его ворохи бумаг, Коваль изнемогал, как птица в клетке.

«Хотя, честно говоря, какая уж там из меня птица! — рассердился на себя подполковник. — Просто хорошая ищейка, и все. Зачем мне это повышение по службе, я ведь практик, черт побери! Честное слово, лучше трястись в старом газике, чем разъезжать в этой убаюкивающей «Волге».