Тени под мостами (Рассказы)

На обратном вечернем пути он твердо решил задержаться у недосмотренного подъезда на сколько ему захочется, наплевав на неодобрительное выражение наглой швейцарской рожи - тут, правда, ему стало несколько неудобно от собственных несправедливых мыслей: рожа была строгой и неодобрительной, может быть, даже надменной, но уж никак не наглой, - чтобы разобраться, чего такого в этом доме необычного и задевающего. Когда он уже подходил к выброшенному из намеченной к осмотру входной двери длинному желтому языку света и испытывал не совсем понятную себе самому сладкую охотничью дрожь, что вот сейчас - а что, собственно, сейчас?
– он вдруг понял, что отличало этот подъезд от десятка других, в которые было заглянуто до и после: во всех тех, несмотря на то что при дневном свете непроглядываемое пространство внутренностей дома подходило довольно близко к входным дверям, ему всегда удавалось кое-как различить ограничивающие входной коридор светлую лестницу, уводящую гостя в верхние комнаты, или двойные двери в какой-нибудь предполагаемый за ними зал или, на худой конец, просто стену с какой-нибудь картиной на ней, а то и без всякой картины - в одном подъезде эту стену подпирала вполне различимая кадка с фикусом вроде того, что стоял у них в конторе на площадке третьего этажа, где курильщики вечно утыкивали мягкую черную землю бесчисленными окурками; но в этом - вот-вот, в этом самом, с красавцем швейцаром и иссеченным блестящими металлическими трубочками стеклом входной двери - ему не удалось увидеть ничего, кроме шевелящихся клубов серого, в тон фасаду, полумрака - да, да, он сейчас вспомнил, что эти клубы действительно почти шевелились, как он видел когда-то на концерте модной эстрадной дивы, появившейся на глаза трепетно ждавшей ее публики именно из таких расползающихся облаков, только что, кажется, белого цвета и за ними ничего не только не виделось, но даже и не чувствовалось: ни фикуса, ни стены, ни других дверей, ни, наконец, лестницы, словно бы он заглянул в живой еще кратер вулкана, какими кратеры эти так любят показывать во всяких разбойничьих фильмах, чтобы устроить на их краю какую-нибудь невероятную драку с раздражающим мельканием героев в этом самом медленном вулканическом дыму.

Он не успел еще толком удивиться необычности пришедших в его деловую голову сравнений, как обнаружил себя стоящим прямо перед притягивающим его подъездом и погружающим свой взволнованный взор в такую доступную теперь глубину начинавшегося от наружных дверей ярко освещенного коридора. Швейцара он поначалу даже и не заметил, занятый перебрасыванием своего взгляда от разбрызганно сверкавшего всеми своими кусочками переднего стекла к внушительным белым колоннам в нескольких метрах за дверью, - и глаз его скользнул по узорчато уложенным между входом и колоннами мраморным плитам пола с такой же легкостью, с которой, верно, поплыли бы по такому полу его ноги, если бы им, конечно, довелось ступить на него, потом дальше, к свисающим множеством каких-то хрусталинок, висюлек, металлических шариков и кусочков и всего такого прочего светильникам, что, как ключ из скалы, били из светло-коричневых стен почти сразу за колоннами, потом еще дальше - к непонятным выступам по обеим сторонам бесконечного коридора, прикрывавшим, должно быть, собой невероятных размеров кадки для деревьев, о чем свидетельствовали вперебой высовывающиеся из-за этих выступов на высоте человеческого роста - или даже повыше: снаружи ему трудно было определить лохматые зеленые полосы и листы чего-то живого, а потом к зеркалам, узнаваемым по повторяющимся в безразличной глубине посеребренного стекла уже пройденным взглядом колоннам, светильникам и зеленым лапам, а потом к...

Что там дальше, он разглядеть не сумел, поскольку прямо перед ним - по крайней мере так ему показалось - совершенно непонятным мгновенным образом из яркого света вылепилась знакомая темная глыба с отливающими золотом бутафорских нитей плечами и прямо-таки горящими охранительным ражем и потому только и различимыми на фоне бьющего из подъезда веселого мозаичного блеска глазами. И горение этих глаз было столь резко и недвусмысленно, что уже секунду спустя он ощутил себя смотрящим вдоль улицы и делающим очередной шаг вперед, мимо лужи, в пространство между двумя глубокими трещинами на асфальтовом теле тротуара. Дальнейшее его движение протекало вполне нормально и, можно даже сказать, гладко, хотя где-то внутри не вовсе довольный собой внутренний голос рассуждал на предмет того, что можно было бы и не бегать от всякого дворника, а если что, то кто бы мешал ему изъяснить на безукоризненном местном языке - тоже не лаптем щи хлебаем! свое невинное желание поглазеть на бесстыдно освещенное изнутри и такое шикарное чрево обиталища пусть и неизвестных ему лично, но, вполне вероятно, весьма достойных хозяев, которые наверняка не обиделись бы на него за такое незначительное любопытство, и уж тем более не след обижаться на это какому-то вполне незначительному - если и не по размерам, то уж, во всяком случае, по служебному положению - дворнику или швейцару, даже если плечи его и сгибаются под тяжестью положенных по его должности финтифлюшек, тем более что и смотрел-то он не откуда-нибудь исподтишка, а с открытого для любого желающего тротуара, вот так-то!
– и интересно, что бы он на это ответил?

Но... что не сказано, то не сказано, и он все ближе подходил к своему отелю, постепенно успокаиваясь от пустяковых, в общем-то, переживаний, и только что-то совсем мелкое и незначительное, но опять никак не дававшее выразить себя через нечто понятное и очевидное, уже знакомым комариным писком зудело где-то под шляпой, не позволяя ему полностью переключиться на более приличествующие и ему самому и делу, по которому он тут оказался, размышления, пока, наконец, уже в номере, поужинав, чем отель послал, приняв душ с использованием всех поставленных ему в ванну мыл, шампуней и ароматических порошков и даже покрутившись некоторое недолгое время под предусмотрительно вделанной в потолок ванной синей загарной лампой, он вдруг не сообразил, что вся смущавшая его непонятность крылась в том самом подъезде, а точнее, в том самом ярко освещенном вечернем коридоре, где, подобно тому, как поутру его взгляд увяз по самые уши в непроглядной серой вате, закрывавшей и скрывавшей все, ввечеру тому же самому бедному взгляду, несмотря на полную теперь уже освещенность и, так сказать, вседозволенность в смысле заглядывания куда душе угодно, так и не удалось упереться ни во что в дальнем конце коридора, и дело даже не в том, что он просто не успел из-за этого неожиданно вынырнувшего из ниоткуда двухметрового идиота планомерно довести глаз до какой-нибудь стены, двери или лестницы, которыми любой мало-мальски уважающий себя коридор просто обязан заканчиваться, - нет! ощутить этот ограничительный объект он должен был даже при самом беглом осмотре - а ведь он провел осмотр даже более внимательный!
– но в том-то и загвоздка, и теперь перед его умственным взором это проявилось совершенно отчетливо, что за ясно рассмотренными светильниками, колоннами и деревьями следовали столь же реальные и несомненные, но просто еще не расставленные его сознанием в верном порядке, хотя уже и оккупировавшие в его мозгу какие-нибудь там зрительные клеточки другие колонны, другие светильники, другие деревья, а в придачу, кажется, и слегка выступающие из стен зеркала, и некие высовывающие в видимое пространство коридора верхние, отстающие от стен, части своих роскошных рам картины, и даже вроде бы откуда-то сбоку вонзающиеся в желтый электрический воздух витые рога, прижизненному носителю которых недоставало длины чучельной шеи, чтобы высунуть из-за очередной колонны свою чучельную же голову на всеобщее обозрение; в общем, чего там только еще не было, но он так и не вспомнил ничего, что своей наглой перпендикулярностью перегородило бы бездонное сверкающее жерло подъезда.

Ну, это уж полная чушь какая-то - уразумев, что же это его так донимает, облегченно подумал он, - с утра завтра мне там, конечно, ничего не разглядеть, а вот вечером на обратном пути пойду по другой стороне улицы и оттуда разгляжу все это дело как следует - благо и проезжая часть не так уж чтобы очень широка, и никакие швейцары согнать оттуда не смогут - и плевал я еще этой дорогой ходить. Да и вообще ходить больше не буду - пусть машину шлют, раз сами предлагали!

И, представляя себя бесшумно и безразлично скользящим по чужим улицам в каком-нибудь представительском "Кадиллаке", черная внутренность и пуленепробиваемые стекла которого надежно охранят его и против наглых охранников, и против странных желаний забираться глазами в мебельно-архитектурные внутренности чужой жизни, он самым замечательным образом уснул.

С утра загадочность вчерашних впечатлений показалась ему как бы и вовсе не существующей, и поэтому мимо занимательного подъезда он прошел весьма гордо - дескать, вот мы на тебя вечерком глянем, что тогда запоешь?
– и даже не одарил его ничем большим, чем один-единственный вполне беглый взгляд. Аксельбантов и прочей дурацкой мишуры он, кстати, вовсе и не заметил - как будто все это почувствовало, что его теперь больше не запугать (днем, во всяком случае), и отвалило в болотную муть неосвещенных внутренностей.

В течение дня работа с партнерами продвинулась ровно на столько, на сколько ей было и положено; посторонние мысли не отвлекали; обед был что надо; и в шесть вечера он двинулся обратно, перейдя на другую сторону улицы с самого начала пути, чтобы не ронять перед кем-то там своего достоинства смущенным и суетливым перебеганием мостовой прямо у этого самого дурацкого подъезда. Темнело довольно рано, и когда он подошел к намеченному еще с вчера месту, электрическая желтизна вовсю бушевала в доме напротив, почти непристойно вываливая потайные места коридорных закоулков прямо ему под ноги. На улице попадался народ, и, чтобы его не толкали проходящие, он прижался левым плечом к бетонному столбику с присобаченной к нему кассой для оплаты за парковку и, оказавшись прямо напротив этого странно притягательного подъезда, принялся разглядывать то, что было ему предложено.

Увы, чтобы все было хорошо - такого не бывает, да, конечно, ему теперь не было никакого дела до двухметрового громилы, который, кстати, отсюда смотрелся вовсе не так уж и внушительно, занимая разве какую-нибудь четверть, уж никак не более, левого дверного стекла, но, с другой стороны, двадцать метров - это не пять, глаз не тот, и как ни напрягай его, что в очках, что без очков - хорошо хоть, что проходившие мимо и недоуменно взглядывающие на его манипуляции (полицию бы не вызвали!) люди наверняка Крылова не читали, а то знать, с кем тебя в уме сравнивают, было бы неприятно - все равно, чем дальше от входной двери, тем сильнее все становится как-то не в фокусе, а потом и вовсе неразборчиво. Ну, хорошо, колонны, светильники и ветки он разглядел еще тогда, еще колонны, еще светильники и еще деревья, равно как и отпущенные к ним в придачу зеркала, картины и охотничьи трофеи, в неявном виде крутившиеся в его смущенной голове, он готов был признать в еле различимых с этой самой бесконечно удаленной противоположной стороны улицы выступах, зеленых и желтых пятнах, застывших переливчатых каплях и буравящих безлюдное пространство коридора витых прутиках, но дальше-то?.. еще дальше?.. там ведь было еще что-то, он точно чувствовал это, но различить уж не мог никак, сколько ни щурил глаза в тщетных попытках пусть ненадолго придать им давно утерянную орлиную зоркость и хотя бы секундную способность выловить из сверкающей бездонности еще какой-нибудь материальный объект, за который он мог бы зацепиться и не слететь, скользя вдоль неразличимых уже стен в раздражающую беспредметность дальнего конца проносящегося сквозь особняк туннеля.

Холодный ветер, наступающее безлюдье - сколько же он простоял тут?
– и невыносимая резь в глазах, закрывающая наружный мир дрожащей слезной пленкой, отогнали наконец его от столбика, напрочь захолодившего ему плечо, и, не торопясь, потащили по уже автоматически находимой дороге к отелю. В пути он считал.

Ну, ладно - черт, глаза как болят, - положим, не рассмотрел я именно что самый конец, там, наверное, и лестница наверх, хотя планировка, конечно, кретинская, но до лестницы-то сколько аристократы эти пространства сожрали? А впрочем, что значит - сколько? Мы что, считать разучились? Ну-ка, ну-ка, положим, от входной двери до первой колонны метра три, тут ошибиться трудно, я от самой двери хорошо рассмотрел, потом светильник этот между двумя колоннами, там пролет здоровый, да и сам светильник не маленький, ну, положим, еще метра три, на кадку с деревом, как ни крути, еще хотя бы метра два вынь да положь... Дальше уверенности поменьше, но прикинуть можно - так, до второй колонны еще метра три, там, наверное, все симметрично сделано, тогда светильник второй столько же, лес новый не меньше прежнего, зеркала, помнится, огромные, скорее всего, как граница внутренней части холла висят, но, как бы ни висели, а еще метра два есть, картины здоровенные - на одну целый пролет метра в два с половиной нужно, а там их две, по-моему, на каждой стене, ладно, на охотничью стенку больше двух метров не дам, хотя там за колонной еще что-нибудь, кроме рогов этих дурацких, висит, конечно, дальше уж совсем туман, а докуда? Давай мы его гуртом метра в четыре оценим - ни то ни се, просто чтобы в калькуляциях учесть. Ну и что там в итоге набегает? Так, считать - это до некоторой степени моя работа, - так что тут голова споро кумекает: три да три, четыре, а там еще два, и удвоить, за ними пять - не много?
– ладно, дадим четыре, чтобы не увлекаться, потом какой-то двухметровый кусочек затесался, и конец мы решили четырьмя премировать, выдаем сумму - ого-го - это же тридцать с гаком набегает! Вот это домик! А спереди такого глубокого впечатления не производит. Тридцать с гаком! Куда же это они там влезают? Но ведь никак не меньше... Это точно. А, пусть их - хоть повод появится завтра поутру на тыльную часть посмотреть, она же должна, как труба, назад выдаваться, зачем только такую странную архитектуру утеяли... Ну, вот - за приятными размышлениями и не заметили, как дошли. Теперь в номер, умыться, ужинаем и спать. И чтобы во сне никакой бредятины - ни домов, ни охранников. А завтра утром, по пути - машину ведь все равно попросить забыл - поглядим на этот квартал сзади, как это им удалось такую кишку в дом упаковать. И все - хватит этой двери дурацкой. Ресторация и койка!

Настало вожделенное утро, и уже через десять минут после завтрака, одевшись и выскочив из номера так стремительно, как будто опаздывал к давно забытой проходной, чтобы схватиться хоть за самый хвостик губительного для замешкавшихся звонка, он подходил - нет, подлетал!
– к водопадному домине, чтобы - Господи, чем только занимается солидный человек за пятнадцать минут до миллионных переговоров!
– подобно припавшей к следу собаке обнюхать его, обежать со всех сторон и положить конец своим непонятным и неизъяснимым сомнениям насчет всяких архитектурно-строительных тайн и излишеств.

Так, вот угол дома, и если встать с ним вровень, вот сюда, то, продвигаясь вдоль его боковой стены шагами метровой длины - это будет примерно с таким

размахом, - решат, что я сумашедший... ну и пусть, таких везде хватает!
– можно будет вымерять глубину этого причудливого строения и убедиться, что коридору этому парадному еще идти и идти до задней стенки, возле которой и расположены, верно, всякие лесенки и входы в верхние этажи... Он с облегчением подумал, что так, видимо, оно и есть, поскольку серый цвет стены дальше впереди переходил в какой-то бежеватый, принадлежащий наверняка уже следующему строению, довольно далеко от угла метрах так в сорока, - так что и самого занимательного коридора, и его невидимых окончаний могло в эти сорок метров влезть сколько надо и даже больше! Ну, раз, два, три...