Тени Прерии. Свои среди чужих

Когда же стряхивая слезы злости и боли дохромала до загородки и скинула запор, то Мурка, дурища такая, боднула створку изнутри и распахнувшиеся ворота чуть не свалили с ног, а отбитая левая рука полностью онемела. Там, похоже, тоже будет еще один синяк – для симметрии к покусанной правой ноге.

Дальше пошло подгорку – ленивая перебранка с хозяйскими детьми сегодня, чуть не перешла в драку, но тетка Марья мигом загасила начинающийся конфликт мокрым полотенцем. Не сильно притом отделяя правых от виноватых, но Инге перепало все равно больше всех. После был длинный перечень ежедневных дел, осточертевший еще не один год назад, во время исполнения которых все валилось из рук, в результате чего обычная порция доставшийся брани выросла раза в три.

Но апофеозом сегодняшнего дня оказалась дойка, когда вреднющая коза Машка, умудрилась перевернуть уже почти полное ведерко, в результате чего молока сегодня вышло – только губы макнуть. Правда и это оказалось далеко не все.

Едва расстроенная Инга занесла эти капли в дом, как выяснилось, что у тетки молоко и вовсе скисло, не успела она и подойник до хаты донести, а вот поставленная опара на хлеб – наоборот упала, превратившись в полное непотребство. И виновата, во всем этом, оказалась почему-то Инга, при виде которой расстройство тетки сменилось нешуточной злостью и самыми натуральными проклятиями на голову «этой неблагодарной твари».

Тут бы опустить глаза в пол, да шмыгнуть в какую щелку подальше от разбушевавшейся тетки и ее полотенца, да известная жидкость не вовремя стукнула в голову и гавкнув в ответ: «Глаза б мои вас больше не видели!», Инга схватила в охапку однозарядку с патронташем, куртку и, вбив ноги в берцы, вылетела наружу хлопнув на последок дверью. Расстояние до околицы пришлось преодолевать под теткино - «Сучка бешенная, чтоб тебя там сожрали!» и «Вернется Кирилл - шкуру с тебя спустит!». Ну и под взглядами изо всех окон и заборов – жизнь тут серая, кто ж такое бесплатное развлечение пропустит?

Лес не только окатил прохладой, но и смыл разом все, что нанесло раньше, оставив только спокойную сосредоточенность. По-другому тут нельзя, того кто не способен принять лес в себя, он ведь запросто может и не выпустить. Потому сейчас в ее «обрез» лег патрон с саморучно и с любовью сделанным жаканом, а все неприятности этого дня отодвинулись в бесконечную даль, до того момента когда надо будет вернуться для «спускания шкуры».

И хотя здесь еще не лес, а так сельская околица, но курок лучше взвести. Правда это на самом деле не обрез ружья, а некое недоразумение – результат попытки сделать из ракетницы нечто похожее на боевое оружие, но кто ж ей, что другое даст? И за это спасибо, калибр в двадцать два миллиметра давал неплохие шансы уцелеть при встрече с кем угодно, хотя после выстрела казалось, что руки отрывает по локоть. Охотится с ним, тоже можно попытаться, если сильно прижмет - слишком короткий ствол дает чудовищный разлет дроби, но это неплохо компенсируется ее количеством и парочкой фирменных фокусов.

Одна беда, соваться в лес, пусть и просто за околицу, в ее теперешнем состоянии было разновидностью самоубийства – зверь он кровь прекрасно чувствует и от запаха дуреет. Но непонятная сила, а скорее всего – дурь пополам с обидой на эту жизнь, упорно гнала вперед, не давая вернуться, пусть лес и весьма серьезно угрожал телу, но он же давал покой душе.

Вот и мысли – вместо того чтобы покинуть голову и переключить все внимание на окружающее, начали биться об привычную стену…

Удачно приткнувшееся на краю степи и длинного языка леса, то ли село, то ли большой, на тридцать дворов хутор, был тупиком в ее короткой жизни. Расположение давало жителям неплохую возможность в неурожайные годы жить с леса, когда зверье отходило вглубь – с полей, и каждый год – с переработки на мясо тех стад что пригоняли сюда скотоводы. Коптильни и ледники позволяли не голодать, но и деться из этого благословенного места было просто некуда, одиночке не выжить, ни в лесу, ни в степи, понимание этой простой истины заставляло «быть как все» и держатся друг за друга. Вот только тому, кто в эту схему не вписывался, приходилось совсем невесело.

Инга в этот мир не вписывалась, впрочем – не сильно и старалась. Ведь сюда, в эту глушь и безвременье она, после гибели родителей, попала уже сформировавшимся человеком – семь лет, в этом возрасте характер уже не переделаешь на свой лад, но и как взрослого – не сломаешь. Можно сказать, пришелица из другого мира. Мира, где нужно расталкивать других локтями чтобы подняться выше, мира где от соседа впору ждать скорее подножки чем помощи, оттуда где единственным безопасным и теплым местом была семья, семья – которой враз не стало. Здесь же был совсем другой мир, живущий по другим законам, надо сказать ничуть не менее жестоким, просто более приспособленным к нуждам ВСЕХ, но вот одиночек и тех, кто не был «как все» он не терпел.

Например, ее «дядя» не был родным и даже двоюродным братом никому из родителей. Если разбираться в генеалогии, то ближайшей степенью родства с «дядей и тетей» была «седьмая вода на киселе», да вот только простая мысль «что люди подумают» совсем не оставила им иного выбора как принять ее наравне с собственными детьми. И ведь не сказать, что в чем-то они были несправедливы к ней, тоже нельзя. Но вот от этой «бездушной» справедливости, все становилось только хуже, ведь принять ее в свою душу, в свой мир, они не смогли.

Не приняли ее и дети. Детей тут было очень много, вполне можно было бы найти себе друзей, но и они, подобно взрослым сбивалась в стаю, где у каждого свое место. Сейчас она конечно понимает почему, и насколько неправильно себя тогда повела. Не исключено что, несмотря на чувственное отупение, понимала это и тогда, но вот понять и принять – разные вещи. Она была слишком независима, не признавала ни силу авторитета, ни авторитет силы. Попытка же «поставить на место» заезжую выскочку закончилась дракой, да не такой после которой становятся друзьями. Потому как даже будучи избитой и поняв, что собственных сил не хватает, Инга не приняла поражение, а вцепилась зубами в глотку самому старшему и сильному из своих мучителей. Не в шутку – по настоящему, так что прибежавшим на крик пришлось разжимать зубы силой. Повезло еще что не знала как надо и ухватила не за шею, а кожу под подбородком.

После этого случая вся ребятня, не без внушения со стороны родителей, стала держаться от «ненормальной» подальше, дразнясь и кидаясь всякой гадостью исключительно с безопасного расстояния.

Дальше – больше, если и раньше Инга всегда чувствовала внутреннее отношение других людей, то теперь это стало восприниматься просто невыносимо. Зря считают, что знать сокрытое за внешним в каждом человеке это здорово – отвращение, пожалуй, наименее неприятное чувство которое несет такое знание. И ей, в свою очередь, не хватило ума скрывать свои мысли, слава богу, что хоть говорить тогда не хотелось, но видимо во взгляде отражалось слишком многое.

Сложно скрывать отношение к доброму дяденьке который, пожалев сиротку, угощает ее спелыми грушами и, взглянув на ее исцарапанные коленки, думает как было бы неплохо их раздвинуть пошире. А понимать, что дяденька действительно добрый и не то что реализовать такие мысли, а даже самому себе признаться что он это подумал, не рискнет – не слишком ли многого мы хотим от ребенка? Ее и от притворной доброты и жалости всех этих бабушек чуть не выворачивало.

К тому же очень быстро выяснилось, что ее прямого взгляда не выдерживает не только человек – цепные кобели от него хвост между ног засовывают. И Инга начала бездумно такой возможностью пользоваться, а зря - в замкнутом обществе практически невозможно ничего скрыть, так что, шепотки пошли и очень нехорошие. Тем более что и сильные желания ее тоже довольно легко сбывались. На тех, кто ее дразнил, неприятности посыпались как из рога изобилия и, если в другом случае это осталось бы без внимания, то «по совокупности заслуг» – ярлыки «дурной глаз» и «ведьма» смотрелись не пустым злословием.

Так и прошло пять лет жизни. Двенадцать – очень неприятный возраст, такое впечатление, что попала на черную полоску, да и пошла вдоль. А ведь для других это время полно совсем других, куда как более радостных переживаний. Ведь именно в это время родители начинают сговариваться о будущих свадьбах, потом остается подождать только годка два-три, приписать еще парочку несложно, кто там их считает. А для Инги замужество было единственным шансом вырваться из этого ада, пусть и в точно в такой же, но там пребывать ей предстояло уже в новом качестве и строить все заново, что давало хоть какой-то шанс.