Тени в переулке (сборник)
Шрифт:
Дольше всех искали Лебедева, того самого, что поселился в квартире по Кривоколенному переулку.
В наследство от уехавших хозяев ему остались не только ковры, мебель и посуда, но и тайник в стене, куда он спрятал свою долю – два кило бумажных денег.
Его взяли в знаменитом кафе «Бом» на Тверской. Лебедев отпираться не стал, тем более что непосредственно в налете он участия не принимал, стоял на шухере на площадке вагона. Больше всего он боялся, что его притянут к самочинным обыскам. Но этого не случилось. Лебедев признался в участии в налетах, а деньги якобы проиграл в карты. Так и
А два кило денег лежали в тайнике и ждали, что их найдет мой приятель Леша Соболевский.
Однажды, когда я обедал на замечательной веранде, ко мне за стол подсел Леша:
– Завтра в три новоселье.
Войдя с цветами и подарком в новую квартиру, я поразился увиденному, так как помнил свой первый визит: вздыбленный паркет, закопченные от времени стены. Теперь квартира сияла. На стенах в роскошных рамах висели работы всего клана Соболевских, мебель сверкала львиными мордами и овальными медальонами.
У меня возникло странное ощущение – показалось, что в гостиной за столом должны обязательно сидеть и мечтать о Москве три чеховские героини, а спальня удивительно напоминала будуар Анны Карениной из мхатовской постановки.
Много замечательных театральных спектаклей оформили Соболевские, поэтому их квартира стала напоминать декорации. Но сделано это было красиво и производило впечатление подлинного антиквариата.
Именно из-за этого произошло событие, которое могло окончиться трагически.
Я написал сценарии многих телевизионных сериалов и обратил внимание на некую закономерность: денег к концу съемок катастрофически не хватает. Всем приходится изворачиваться, чтобы достойно закончить фильм. Я тоже внес свой вклад в изобразительное решение – снимались моя квартира, машина, мобильник, кожаная куртка соседа и даже газовый пистолет.
И вот новый сериал, и, естественно, нехватка денег, и поиски друзей, которые согласятся, чтобы в их квартире снимали кино.
Нам нужен был красивый, скажем, богатый интерьер. Я позвонил Леше Соболевскому.
Он выслушал меня и, подумав, ответил:
– Ладно, приходите, только…
– Что-нибудь случилось?
– Да вроде того, – замялся Леша. – Помнишь клад?
– Конечно.
– Так вот, за ним разбойники приходили. Когда он открыл дверь, я сразу увидел разбитое огромное зеркало в прихожей.
– Понимаешь, видимо, кто-то посчитал меня королем антиквариата, и в мою квартиру ворвались грузины-разбойники.
– Ограбили?
– Нет, не успели. Я выправил лицензию и купил себе «осу».
– Не понял.
– Пойдем покажу. Он достал из стола штуковину, похожую на револьвер без ствола, только один барабан с четырьмя гнездами.
– У нас на даче бродячие собаки моего кота гоняют, вот я по ним бью резиновыми пулями. А когда эти на летели, я только с дачи приехал, «оса» у меня в кармане была. Одного отключил, попал в голову, второму разнес ногу. Пока они в себя приходили, я ментов вызвал, они их и упаковали.
Я с недоверием посмотрел на Лешкино оружие и спросил:
– Дашь снять? Я такую сцену придумаю!
– Да снимайте,
ради бога, только я зеркало заменю. Третья пуля рикошетом попала в него и разнесла. А пока пойдем по рюмке примем, здесь недалеко хороший бар есть.Мы пришли в бар, оформленный в стиле ретро. На стенах висели фотографии забытых мест на Чистых прудах. И вдруг я увидел пруд и низко висящую над ним деревянную террасу. На ней сидели люди, белым пятном горела гирлянда…
Как давно это было!.. А кажется, только вчера я выходил из редакции и шел на веселый свет гирлянды, горящей над зеленой верандой над прудом.
Мелодия проходного двора
Она спонтанно возникает в памяти, и я становлюсь ее пленником на несколько часов. Потом она уходит, и я никак не могу вспомнить эту мелодию, с которой связано многое в моем нелепом прошлом. 1952 год. Солнечный день. Улица Москвина по-утреннему безлюдна и тиха. Я спускаюсь вниз к Петровке и сворачиваю в проходной двор. И здесь меня встречает щемящий голос саксофона. Невысокий человек в голубой майке и полосатых пижамных штанах на продолговатом балкончике второго этажа играет знаменитый фокстрот «Гольфстрим», и я иду под эту музыку совсем не так, как несколько минут назад. Мелодия ведет меня, и я шагаю по двору иначе – словно танцуя, легко и свободно.
Каждое утро веселый музыкант появлялся на своем балконе. Он репетировал, играя «Караван» Эллингтона, Глена Миллера, шлягеры «отдыхающего» на Колыме Эдди Рознера.
Сегодня любой может сказать: подумаешь, играл джаз, ну и что?
А то, что у саксофониста были хорошие соседи. Стукни они в райотдел МГБ, и последствия могли быть непредсказуемые. Ведь не о том, как «летят перелетные птицы», и не о том, «как едут по Берлину наши казаки», играл наш саксофонист. Он разлагал нас идеологически чуждыми мелодиями.
Я вхожу под арку. Вот она, Петровка, мелодия продолжает управлять мной. Почему-то в московских проходняках всегда звучала музыка: баян, гармошка, аккордеон или просто радиола, стоящая на окне.
Это был голос города, которого нынче никто не слышит.
1942 год. Тишинка. Это не рынок, нет, это море. Море людской беды с бухтами горя, приливами подлости, островами воровства.
Большой Кондратьевский переулок был в те годы одной из многочисленных речек, впадающих в бурную акваторию Тишинского моря. Вечерами, когда поток людей спадал, когда уходили в наш двор переодетые мордатые инвалиды, увешанные медалями, у которых, как в сказке, внезапно вырастали «потерянные в боях» руки и ноги. Когда приблатненные пацаны убирали свои дощечки для игры в три листика, а воры шли в пивную, в переулке появлялся человек.
Он ловко шел, опираясь на костыли. Единственная нога была обута в щеголеватый хромовый сапог, он вежливо раскланивался со знакомыми, не по-нашему прикасаясь пальцами к козырьку кепки.
Это был знаменитый Андрюха Поляк. Он сворачивал в подворотню и минут через сорок выходил во двор с сияющим перламутром аккордеоном.
На затемненный город опускались синие сумерки, и всполохи от трамвайных дуг на Большой Грузинской были особенно заметны, и в это время Андрюха Поляк начинал играть на аккордеоне.