Тени

– А вот и обязывает!

– Ты должна взять свое слово обратно. Ты должна пообещать мне, что никогда не последуешь моему примеру, - распорядился мужчина сурово.

Елизавета Федоровна нежно прошелестела в ответ:

– Не спорю, мне страшно. Как не бояться? Боюсь... Но не больше, чем ты. У нас с тобой все ведь одно и то же, одно на двоих. Мы так похожи, да, но лишь рядом с тобой я чувствую в себе что-то стоящее, значительное...

– Ну, допустим, да только хочу спросить, если позволишь, на что же ты надеешься?
– Он задумчиво провел рукой по ее жестким волосам.

– На какой-то миг, понимаешь, на какой-то миг, и ни на что больше... Что вот вдруг наступит минута, когда мы поднимемся над крышей этого дома, взмоем, и крылышки, пожалуй, образуются, так что мы еще умудримся взмахнуть ими... А этот дом совсем не плох, поверь мне, и я очень хочу взглянуть на него сверху... поднимемся прямо в небо, в ночь, к луне, и все страхи останутся далеко внизу. Старикан твой исчезнет из виду. Он все равно что падаль. Таким не следует жить, но уходить приходится нам...

– Она выскользнула из объятий Тимофея и, как будто приплясывая на скрипучих половицах, живыми жестами обрисовала все эти придуманные ее воображением перспективы.
– Мы же успеем еще поговорить, кое-что обсудить после того, как примем...

Она не договорила.

– Это вопрос?
– встрепенулся Тимофей.
– А ты уже знаешь, что собираешься мне сказать?

– Я как раз думаю об этом. Собираюсь, но толком не знаю, нет, - тонко засмеялась Елизавета Федоровна и снова юркнула в объятия друга.
– Главное, чтоб осталось время, после того как примем... Может, от старика как-нибудь избавимся, а домом завладеем и будем себе жить в нем напропалую?

– Слушай, какая у тебя тоненькая шея! Как у цыпленка... И на спине все позвонки легко сосчитать. Откуда ты такая свалилась на мою шею? В общем, если вдуматься, ты необыкновенная девушка. Женщины все, как одна, обыкновенные, а ты другая. У них маленькие земные мыслишки, а ты... Да... Пора, что ли?

– Ну, тебе виднее.

– А ты готова?

– Я готова, - ответила девушка спокойно.

Тимофей позавидовал ее выдержке. Но его беспокойство, полагал он, проистекало отнюдь не из страха. Причина этого беспокойства заключалась в необходимости не только свести счеты с жизнью на глазах у подруги, но и служить для нее примером, определяющим ее поведение. Это как бы выхолащивало его, лишало столь нужного в последние минуты самосознания, ощущения некой полноты бытия.

– Ну, значит, пора.
– Он встал, отстраняя от себя ненужную ему девушку.
– Тянуть больше нельзя. Боюсь чего-то... как бы старик нам не помешал...

– Старики часто вредят. Хорошо жить в таком уединенном домике, вдали от суеты, от шума городского. Вот если бы не вредные субъекты... Никогда не понимая значения слова нетопырь, я всегда воображала, что за ним скрываются старики.

– Что-нибудь в этом отношении переменилось у тебя прямо пропорционально самообразованию?

– Разве можно об этом судить, когда наскакивает тип вроде твоего папаши и пытается обработать в свою пользу?

Тимофей достал из дорожной сумки аккуратно укомплектованный пузырек с ядом и глубокомысленно посмотрел на него. Елизавета Федоровна посмотрела тоже, но выжидающе, с какой-то медленно и неотвратимо начинающейся зависимостью от действий своего друга.

– Итак, ты считаешь, нам лучше раздеться?

– Посмотри-ка, разговор - из одних вопросов! Ну, дальше некуда...

– И все же?

– Да, - слабо шепнула девушка, - раздеться и лечь.

Усомнился пытливый Тимофей:

– А не будет ли это бессмысленно и даже позорно?

– Чем же?

– Войдут и увидят нас, голых... И потом будут таскать наши голые тела, трупы наши...

– Любовь никогда и ничем не позорна. Мы - любовники, - объяснила, как могла, Елизавета Федоровна, но, увидев, что Тимофей по-прежнему сомневается, провела путь к реализму, который уже не зависел от их воли, а может быть, и никогда не зависел: - И все равно ведь разденут. Таков порядок...

Тимофей выдержал паузу, признавая ее правоту. Затем он сказал:

– Тогда приступим.

Они раздевались. Девушка не чувствовала пока, чтобы это сбрасывание одежды чем-то отличалось от обычного, каждодневного. Жизнь продолжалась и даже вполне могла показаться вечной. И девушка словно разворачивала некую идею, превращая ее в строгую программу действий:

– Давай примем яд сидя, а потом быстренько ляжем и обнимемся.

И это ее предложение Тимофей тоже не отверг. А затем они вступили в область совсем других отношений между собой и с собственными душами. Еще мелькнула у Тимофея беглая и, в общем-то, пустая мысль, что довольно странной выходит картина смерти, фиксирующая его в объятиях именно Елизаветы Федоровны. Но точно так же, как и девушка, он уже смутно отдавал себе отчет в своих действиях и с трудом верил, что это он раздевается, готовится принять яд и броситься - быстренько - в постель. Он, а не кто-то другой, кого он наблюдает со стороны. Между ним и девушкой выросла стена, теперь каждый стал сам по себе. Но они знали, что сейчас упадут в горячо раскрытые объятия и будет неважно, что в действительности связывает их.

Тимофей с аптекарской точностью разделил содержимое пузырька на две равные порции, плеснув себе и девушке в стаканы. Они выпили и бросились на кровать, вытаращив глаза, как собаки, злобно заострившие внимание на жертве.

– Ну как, как, - завертелся, задрыгал руками и ногами Тимофей, - быстренько получилось, а, быстренько?

Елизавета Федоровна, протянув руки, поймала его раскрасневшееся, мячиком скачущее лицо. Они обнялись, тесно прижались друг к другу головами, соединили горячие щеки.

***

Лежали с закрытыми глазами в страшном мертвом ожидании. Наконец Тимофей поднял веки, взглянул на низкий потолок с давней побелкой и вечно юными пятнами грязи и угрюмо произнес:

– Да, не получилось.

– Почему?
– глухо отозвалась Елизавета Федоровна, тоже открыла глаза и, слегка повернув голову, испытующе посмотрела на него. Но увидела только красную, поросшую недельной щетиной щеку, ухо с редкими, смешно загибающимися внутрь волосками и краешек влажного, воспаленного глаза.

– Что ж, опять вопрос.

– И не один, вопросов остается много.

– Выходит, это не яд. Продавцы обманули.

– А может, еще начнет действовать?

Тимофей сел, взял со стола пузырек и принюхался.

– Да это простая вода.

– Будь вода, мы бы сразу сообразили, - не уступала, цеплялась за обрывки распадающегося мифа девушка.

– А вот, однако, не сообразили, - резко возразил Тимофей и начал одеваться.

Стала она шипеть, что он ее обманул, подвел, заставил валять дурочку. Тимофей не слушал и тихо, отрешенно усмехался, глубоко в душе соображая, что подружка его только рада такому финалу их предприятия. За окном занимался, ликуя, летний рассвет. Елизавета Федоровна спустила босые ноги на пол, и когда одевавшийся Тимофей оказался рядом с ней, она внезапно резко дернула его за жидко кучерявившуюся на затылке прядку волос. От неожиданности и боли Тимофей тоненько проблеял, но и слова не сказал девушке в упрек, понимая, что она просто пожелала вложить в его голову ясное и твердое сознание вины. Он, и только он должен чувствовать себя униженным после всего, что с ними случилось. Однако Тимофей был сейчас готов терпеть много подобных унижений, лишь бы поскорее, оставив девушку позади, насладиться созерцанием открывающихся перед ним как бы новых просторов жизни.

– Попробуем какой-нибудь другой способ?
– спросила она.

Тимофей медленно покачал головой, не признавая потребности вникать в ее планы на будущее.

– Нет, не сегодня. Другой способ - это, знаешь ли, в другой раз.

– Куда ты?
– спросила Елизавета Федоровна, глядя, как он, уже одевшись, зачем-то притоптывает ногами в пол, словно с какой-то особой озабоченностью подгоняя туфли по форме ног.

– Пойду выпью чаю.

– Подожди меня.

Она быстро оделась, и они вышли в кухню. Тимофей поставил чайник на плиту.