Теннисные мячики небес

– Дорогой, он слишком молод, чтобы…

Порция вдруг умолкла. Альберт обернулся к ней.

Она в полном ошеломлении смотрела на экран.

– Ты как будто привидение увидела, мам. Что случилось?

Порция на секунду закрыла глаза.

– Мам?

– Послушай, съешь ты все-таки эти бутерброды, сию же минуту.

– Да, непременно. Но скажи, как тебе?

Порция наклонилась и поцеловала сына, сама поражаясь спокойствию, звучащему в ее голосе.

– Ну конечно, блестяще. Я и вообразить не могу, как ты до такого додумался.

– Может, папе показать?

– Только не сейчас, любовь моя.

– А что?.. Где он?

– Здесь, в столовой. Ты не волнуйся, с ним все хорошо. На следующую неделю назначено заседание правления. Ему хотят предоставить возможность объясниться. Он готовится к своей… своей…

– Защите?

– Ну, не совсем. Правление полностью доверяет ему.

– Чертовски надеюсь, что это так. – Начав есть, Альберт обнаружил, что жутко голоден. – Роскошные бутерброды, мам.

– Но ясно, что акционеры будут сильно давить на правление.

– Он же не подаст в отставку?

– Видишь ли, он думает, что это в интересах компании. Пойдет на пользу ее репутации и стоимости акций.

– Так это же все равно что признать себя виновным! Он не может уйти!

– Ну, собственно, это и будет обсуждаться правлением. Как ему отойти в тень, чтобы его уход не выглядел признанием вины. Все правление стремится помочь ему. Еще бутербродов сделать?

– Хватит и этих. Спасибо, мам.

– Да чего там. Ладно, пойду. Я сегодня… – Порция откашлялась, чтобы скрыть дрожь в голосе, – сегодня вернусь поздно и надеюсь найти тебя спящим в постели. Ты понял?

Она наклонилась, поцеловала его, сжимая кулаки, чтобы не выдать пробиравший ее озноб.

– Я тебя очень люблю. Ты ведь знаешь?

Уже повернувшийся к экрану Альберт ответил с набитым курятиной ртом:

– Я тебя тоже. Я тоже. О, смотри! Уже от кого-то почта пришла. Видишь, еще и с довеском – «И я ненавижу Коттера». Интересно, что там.

Альберт дважды щелкнул мышью. Экран мгновенно опустел.

– Что за херня?

Ярко-красный текст ленточкой зазмеился по экрану.

ТЫ ХОЧЕШЬ ДУЭЛИ? ТЫ ЕЕ ПОЛУЧИЛ. ВСЕ ТВОИ ФАЙЛЫ ЗАРАЖЕНЫ. ПРОЩАЙ.

– Нет… нет! – Альберт выключил и снова включил компьютер.

– Что случилось, милый?

– Это он, он! Послал мне долбанный вирус! Поверить не могу. Вся система уничтожена. О господи!

– Но он же не мог…

– Должно быть, он ведет постоянный поиск. Обнаружил австралийский сайт и понял, что это я. Дьявол!

– Ладно, Альберт. Успокойся.

– Ничего, лэптоп у меня все еще есть. В него он не влезет. Начну сначала. Еще и получите сделаю. Пойду с ним в кибер-кафе. Это только начало, мать его! В Сети все равны.

– Альберт…

– Не могу разговаривать, мам. Работать надо.

Закрыв дверь сына, Порция медленно прошла на кухню. Вся страшная правда обрушилась на нее. Эшли и Руфус Кейд. Могла бы и раньше догадаться, хоть была бы настороже. Эшли и Руфус Кейд. А Гордон следующий.

Из люка в стене, соединяющего кухню со столовой, доносился странный шумок – будто фермер ворошил вилами сено. Гордон сидел за обеденным столом, роясь в груде факсов. Порция подумала, что никогда не видела его таким оживленным и энергичным. И предпочитала не вспоминать о страхе, который по временам замечала в его глазах.

«Мы будем бороться, пока не очистим имя моего мужа от грязи».

Сколько раз за свою жизнь она слышала эти слова от жен Эйткина, Гамильтона, Арчера, Клинтона, Никсона и других людей, несчетных, пытавшихся выпутаться из скандала, между тем как жены их «стояли плечом к плечу рядом с ними»?

Она знала, что Гордон – не плохой человек. Он, как и большинство мужчин, по-детски жаждал быть любимым, по-мальчишески отчаянно норовил доказать свою значительность. Порция могла вообразить его совершающим множество недостойных поступков, причем по множеству достойных причин. Он потратил большую часть жизни на попытки как-то «зацепиться». Второсортный муж, проживающий доходы жены, которая вышла за него из жалости, из-за того, что впала в отчаяние. В начале их супружества они целиком зависели от денег Хиллари. Порция была блестящей студенткой, работала над докторской диссертацией, впереди у нее маячила перспектива университетской карьеры, а Гордон – американцем-аутсайдером, так толком и не сумевшим приладиться к здешней жизни. Десять лет пустых обещаний, которыми кормили его друзья, нанесли его гордости тяжелый урон.

– Я сейчас вроде как финансовый советник.

На самом-то деле он вел комиссионную торговлю закладными. По мнению Порции, лучше уж было продавать оконные рамы или травяные настойки.

– Подвернулась возможность получить привилегированный контракт. Пока приглядываюсь. Очень внимательно. – Это Гордон подумывал, не открыть ли ему кофейню на американский манер.

– Ну, как вам сказать. Бизнес-консультации.

И тоже пустой номер.

– Посредничество, мягкий товар. – Продажа кофейных фьючерсов, с использованием того немногого, что осталось после смерти Хиллари. И тут он тоже прогорел.

И наконец, последний бросок. Собственно, идею подала Порция, хотя Гордон старался об этом не вспоминать. Она услышала по радио передачу о резком падении цен на чай и кофе – давней теме его нытья.

– Дорогой, я знаю, такое падение цен обходится тебе очень дорого. Но как насчет сборщиков?

– Ну, им, наверное тоже не сладко приходится.

– Уверена, на Западе многие готовы платить за чай и кофе немного больше, если сочтут, что помогают этим третьему миру.

– Отличная мысль, мам!

– Да, вроде бы смысла она не лишена.

– Порш, тут все работает немного иначе…

– А как, пап?

– Помню, – продолжала Порция, – Питер заставлял нас покупать никарагуанский кофе. Чтобы поддержать революцию и показать нос Америке. Его продавали повсюду. В книжном магазине «Коллегс» [81] , в лавках здоровья – в такого рода местах. Была реклама в «Нью стейтсмен». А Питер даже вывесил рекламные плакаты в хэмпстедской библиотеке.

81

Магазин в Лондоне, специализировавшийся на продаже советских книг и левых английских изданий

– Конечно, в теории-то оно хорошо…

– А почему ты всегда зовешь деда Питером?

– Правда? Все-таки об этом стоит подумать, тебе не кажется, Гордон?

И наконец-то он кое-чего достиг. Успеха на собственных условиях.

Порция просунула голову в люк:

– Гордон, мне придется уйти на час-другой. Тебе ничего не нужно?

– Все хорошо, Порция. Все хорошо. Из Африки, Южной Америки, Индонезии поступила куча сведений в мою пользу. Выглядят просто отлично.

Порция улыбнулась и подняла вверх оба больших пальца. Она давно уже думала, что в столовых, которыми редко пользуются, воцаряется меланхолическая атмосфера заброшенности. Гордон и раньше раскладывал документы на этом столе, и никогда ничего путного не получалось. Запах мебельной полировки и свечного воска напоминал Порции о смерти. Мухи засахаривались и умирали, надолго сохраняясь в носике полупустого графина с портвейном, паутина окутывала на каминной доске высохшие цветы и еловые шишки. Порция помнила зеркало над буфетом затянутым в черную ткань. Питер, Альберт и Гордон, все в изодранных шейных платках, отсидели неделю, оплакивая Хиллари, на низких деревянных скамеечках, – у Альберта было такое торжественное, такое белое лицо, что ей хотелось покрыть его поцелуями, крепко прижать к себе. Питер провел эти семь дней, скорбя о жене, а возможно, и об атеизме единственной дочери, о ее презрении к ритуалам. Столовые не оставляют надежд. Ровно никаких.