Теория квантовых состояний

Совсем как несколько лет назад, в школе я остался один. Здесь не было уже подчеркнутого нейтралитета, вот с этим я дружу, а с этим нет. Это новое мое состояние было таким, что я отходил в сторону от класса, тогда как бывшие хорошие знакомые, даже те, кто не были «пацанами», в своей подростковой болтовне показывали на меня пальцем и отпускали обидные комментарии. Какое-то время отношения еще поддерживались с теми, кто не был совсем упертым в отношении пацановских правил, но и здесь почувствовал я смену приоритетов, и пришедшее в скорости «то что я здесь с тобой говорю, это одолжение, ты это цени» меня совсем не удивило. Вру, конечно, удивило и больно ударило.

Многие мысли о той поре приходят мне в голову. Есть наверняка и доля моей вины в том, что случилось. В том, что не бросался я как дикий зверь на каждого, кто обижал меня. Именно такая отчаянная тупая агрессия была тогда в высшей чести. Трусил я, откровенно трусил, предпочитая спрятаться, укрыться, не встречаться и избегать любых личных выяснений.

Я отчетливо помню вечер, когда возвращался я то ли с занятий в школе, то ли от родственников. Стояла зима, было уже темно, небо было чистым и тонкий месяц светился изящным обоюдоострым серпом. Тусклый свет уличных фонарей не скрадывал необъятной шири неба, и сами звезды хорошо были видны. Почему-то так стало тошно мне тогда . Утоптанная снежная тропка тротуара убегала в обе стороны вдоль плохоубранной асфальтовой дороги с разновысокими снежными завалами. Смотрел я в пустое небо и ударялись тупо и глухо во мне два огромных пласта моего миропонимания. Был мир моих книг, фантастический, красивый и удивительно понятный. В нем всегда было ясно, где друзья и где враги, что требуется делать, как и когда действовать. И был настоящий мир, в котором окружен я людьми, но на деле – один, и нет у меня никого, кроме несчастной моей семьи, в которой мама плачет по вечерам и прячет несчастье свое от Аленки, а я разделяю горе ее, и не могу поделиться собственными переживаниями. Вот стою я где-то на краю мирозданья, очень похожий на всех остальных или все-таки другой, одинокий, никому не нужный, креплюсь и знаю что надо дальше идти, а у самого слезы катятся по мороженым щекам и кричу я мысленно в небо. Пустое, молчаливое. «Заберите меня отсюда. Кто угодно, где бы вы ни были, демиурги, инопланетяне, боги, заберите! Не здесь должен я быть, а где то в другом, в дружественном и понятном мире. Где понимаю я, кто я и зачем все это.»

Небо смотрело на меня и молчало. Оно смотрело и тогда, когда я успокоился и пошел дальше домой, чтобы продолжать тянуть свою не по-детски тяжелую лямку. Две вещи, жесткие уяснил я для себя. Одна, про дружбу и доверие к людям, в которых разочаровался я окончательно. Осталась у меня только мама да подрастающая Аленка. Ну а вторая, даже более наверно серьезная. Представлял я себе, как на моем месте поступил бы настоящий, положительный герой, из тех, что в книгах. Немедленно едко отвечал бы, бил в ответ? Или, затаив обиду, вернул бы долг обидчикам через много лет? Ну а главный вопрос: а я, как бы я поступил на месте своих бывших друзей, если бы такое случилось с одним из них? Характером я был мягче многих своих приятелей. Живое человеческое горе, замешательство, чужой страх действовали на меня как ледяной душ, выносить их вид или являться причиной я совершенно не был способен. Уверен был я, что не стал бы мучить униженного. Однако же знал я и то, что точно так же отворачивал бы взгляд, отводил руку и, если бы и делал попытки к общению с «не пацаном», то так, чтобы никто не видел. Другими словами, немногим лучше был я своих обидчиков. Не годился я на роль храброго положительного героя, таким был второй мой вывод.

Год проучился я, прячась по пути в школу и из нее. Учился я неплохо и выручали меня мои знания, выдавал я их в качестве платы за свою безопасность бывшим знакомым. Выяснилось, что не один я в школе в роли отверженного, и могут быть у нас общие негромкие интересы. Ну а потом случилось то, к чему долгое время уже шло. Мама разменяла квартиру и мы разъехались с отцом в разные противоположные концы города.

Для меня этот переезд сопрягался с особенным каким-то трепетом. Я уходил, покидал старый свой двор, где уже год был нерукопожатным и каждый раз с замиранием и болью проходил мимо подъездов, лавок и детских площадок, на которых собирались мои бывшие приятели. А они презрительно шикали мне вслед, смеялись и выкрикивали мою старую пацанскую кличку – «Чеба».

Эта пора моей жизни закончилась, незасыпанное болото и далекая деревня до которой так и не дотянулся город уходили в прошлое. Мир не поменялся, это был тот же город N и новый район обещал быть не менее агрессивным. Однако не стал. Удивительно, как место проживания и дорога туда и обратно разделяют жизнь на «до» и «после». Я доучивался в старой школе. Я был изгоем в ней, старался приходить к началу первого урока и уходить немедленно после звонка. Но то, что жил я теперь далеко, неизменно уезжал на старом желтом «Икарусе» с дырявой гармошкой в другой район, – освободило меня. От общения, которое было одинаково тяжелым, от района с его аллеями и воспоминаниями, от всего. Последний, одиннадцатый класс, в котором включили меня в усиленную группу по математике, и дважды в неделю возили в университет, для подготовки к будущему поступлению, пролетел совсем незаметно. Запомнились только трамваи и автобусы везущие меня по утреннему, дневному и вечернему городу, хмурые лица пассажиров, хлопающие двери и скрежет рельс и резины по асфальту.

В один из дней своей последней школьной весны, я узнал, что с моим бывшим школьным приятелем, Андреем, случилась история, похожая на мою. Отвернулись от него бывшие дружки, зло отвернулись и прилюдно унизили. Но ясно было уже тогда, что не восстановить нам отношений. Я воспринял это только как некоторую злую иронию, когда друг превратился в мучителя, а потом вдруг сам оказался в роли отщепенца. Оставшись нерукопожатным для нерукопожатных.

На этом, пожалуй, прерву я свое биографическое повествования, чтобы не зазевал совсем читатель. Вернемся к основному нашему сюжету, который хоть и связан непосредственно с моим жизнеописанием, все же стоит к нему особняком. В завершении этой части своего прошлого, отмечу, что через несколько лет, когда учился я уже в университете на четвертом курсе, встретил я случайно соседа из моего «кварталовского» двора, – Олега, с которым вместе мы в группировку вступали. Случайно встретил, на улице. Не узнал и не окликнул бы я его никогда, так как отношение к себе пропечаталось у меня в памяти каленой печатью, он сам подошел и неожиданно, беззлобно, заговорил. Рассказал, что дальше случилось с нашим двором. Трое сидели в тюрьме за грабеж, Женька скрывался за изнасилование. Сам Олег не учился, на вопрос о деятельности отвечал туманно, что-то с перегоном машин связанное, отчего сделал я вывод, что какой-то криминальной деятельностью он занимается. Смотрел он на меня, студента старшего курса с некоторой как мне показалось завистью, в которой может и себе бы не сознался. В тот момент пришло ко мне понимание, что вязь жизненных событий, как бы болезненно и жестоко не давались ее стежки, вытащила меня на берег. Из того мрака, в котором мог бы я оказаться, сложись все иначе. И те внутренние, детские страдания, которые не понимают макроэкономических ситуаций, законов причин и следствий, а ищут лишь участия, тепла, сострадания, были всего лишь частью общей моей истории.

Глава 3. Анатолий и Катя

Прошло больше недели со злополучной ночной прогулки. Некоторое время я тревожно ожидал продолжения, казалось мне даже пару раз, что слышу я неподалеку голос Никанор Никанорыча. Однако дни шли, наш с Анатолием лабораторный стенд показывал результаты, подтверждающие теоретические выкладки. Будни мои заполняли студенты с курсовыми, долгами, вопросами. Ощущение мистерии, послевкусие эпизода на остановке постепенно сменилось безразличием. Ну а вправду, дался мне этот Никанор Никанорыч. Объявится он, а дальше что? Снова продолжительные разговоры безо всякого смысла? Снова чудачества и представления? Лучше бы, думал я, и вовсе не появлялся он тогда в университетской столовой.

После крайне коротких официальных выходных, ввиду того, что субботу и половину воскресенья я провел на кафедре, утром в понедельник я явился на работу. Ничего необычного в этом не было, исключая факт, что понедельник был моим нерабочим днем.

Я смиренно выдержал внеплановое полуторачасовое заседание, на котором Олег Палыч Круглов, заведующий нашей кафедрой, объявил, что в скором времени ожидается на кафедру визит ректора с комиссией из министерства образования. «Обход» этот был ежегодным, в разные года выбирались разные факультеты и кафедры и вот в этом году, «удача» выпала нам. Ректор обыкновенно проведет комиссию по лабораториям, мы должны будем рассказать о том, какие наиболее перспективные научные исследования у нас ведутся . Возможно посидят еще на какой-нибудь лекции, послушают, как доносится дидактический материал. Тут Олег Палыч хитро заулыбался, уверив, что случайными ни лекция, ни лаборатория, не будут. Выберем и лектора поопытней, и аудиторию попросторней. В общем, устоявшийся достаточно подход потемкинской деревни. Визит был запланирован на первую неделю декабря. Он назвал несколько имен, кого непременно ожидает видеть частью этого мероприятия. Так, Толе выпала честь рассказать про наши лабораторные стенды, вычислительные машины, а мне конечно, про научную работу, про квантовые мои нейронные сети. Олег Палыч, по совместительству мой научный руководитель, который был еще моим преподавателем во времена студенчества, специально подошел ко мне и уточнил, что к мероприятию следует подготовиться. Язык моих математических формул и когерентных квантовых состояний не всегда может быть понятен именитейшим и образованнейшим гостям из министерства образования. Поэтому надо как-то на пальцах, попроще объяснить, какая от этого науке выгода и перспектива, почему следует исследования эти продолжать.

Дальше началась рутинная часть заседания, на которой нас как обычно, сначала попорицали, потом похвалили, после чего собрание благополучно закончилось. Я задержался еще на десять минут обсудить с Толей полученные со вчерашнего дня результаты, после чего у него началась учебная пара, а я отправился завтрако-обедать, мысленно конечно утюжа руководство, решившее устроить заседание утром в понедельник. По пути в столовую я забежал в секретарскую, где обзавелся свежим журналом по вычислительной технике, выписываемым кафедрой, после чего взял курс непосредственно в пищеприемницу. Прошел по коридору, спустился на первый этаж в фойе, заглянул в книжный киоск расположенный у нас тут же, в холле, и почти уже нырнул в столовский коридор, когда заметил Никанор Никанорыча, безмятежно дремлющего на скамейке у окна, на примыкающей к киоску стороне фойе.

Я застыл как вкопанный. Одна часть меня хотела немедленно броситься к нему, забросать вопросами, высказать сомнения, предъявить претензии, но другая стыдливо и неуверенно топталась на месте, не решаясь что-либо предпринимать. Ведь до этого самого момента инициатива всегда исходила с его, Никанор Никанорыча стороны. Неловко было мне обращаться к почти незнакомому человеку, я ведь и не знал его по-настоящему.

Я стоял и смотрел на Никанор Никанорыча, мочаля в руках злополучный журнал.

В конце концов, я все же решился. Осторожно, я подшагнул к нему, такому же неухоженному, взопревшему, в прежнем сером костюме и потеребил за плечо.

– Никанор Никанорыч, здравствуйте.

Он вздрогнул и открыл глаза. После чего громко, нисколько не стесняясь окружающих, зевнул, прикрыв рот пухлою рукою.

– Я здесь! – по-солдатски бойко отозвался он, после зева.

– Вы… не ко мне, случаем? – неуверенно спросил я.

– Как же не к вам, Борис Петрович? Как же не к вам, если к вам! – он довольно бодро вскочил, потянулся и схватив меня за руку, принялся интенсивно ее трясти. – Борис Петрович, если б только вы знали, сколько настряслось, пока мы с вами не виделись! Ох уж эти наши с вами товарищи. – он заговорщицки подмигнул. – Им только волю дай, они такого наворотят!