Теория нравственных чувств

2. Так как мы сочувствуем страданиям наших ближних, то разделяем и их отвращение к человеку, причинившему им несчастье. Сердце наше отзывается одинаково как на их страдания, так и на их усилия избавиться от них или уничтожить то, что производит их. Недеятельное и холодное сострадание, какое мы обыкновенно испытываем при страдании постороннего человека, уступает в таком случае место более живому и глубокому чувству, побуждающему нас поддерживать его усилия к освобождению от несчастья и к отмщению за него. Когда это несчастье причинено ему одним только человеком, то мы особенно живо испытываем то чувство, о котором идет речь: при виде человека, притесненного или обиженного другим человеком, мы сочувствуем его негодованию и мести, как и его несчастью. Мы радуемся нападению на обидчика, готовы поддержать обиженного и до некоторой степени принять участие в его негодовании. Если последний погибнет в борьбе, мы разделяем не только действительное негодование его родных и друзей, но негодование, существующее, так сказать, только в нашем воображении и приписываемое нами несчастному погибшему. Подобно тому как, переносясь в его положение, мысленно мы воображаем себя на его месте, таким же точно образом мы наделяем новой жизнью его бездушный труп. Мы переносим, так сказать, его положение в наше собственное существование и в таком случае испытываем за него такое чувство, которое уже невозможно для него и которое составляет результат симпатии, создаваемой нашим воображением. Слезы, проливаемые нами над его неисправимым несчастьем, представляются нам самым слабым сочувствием, какое он заслуживает. Нам кажется, что мы не должны быть равнодушны и к нанесенной ему обиде; мы негодуем, испытываем желание мести, которое, кажется нам, сам он ощущает и которое он действительно ощущал бы, если бы холодный и безжизненный труп его мог отзываться на то, что происходит вокруг него. Кровь его требует отмщения; нам представляется, что покой его возмущается при одной только мысли, что нанесенная ему обида осталась без наказания.

Сочувствие наше к воображаемой мести со стороны мертвых породило те ужасные представления, которые окружают смертный одр убийцы, тех духов, которые, по нашему суеверию, бродят по кладбищу и призывают мщение на человека, который поверг в могилу своего ближнего. Что касается этого самого страшного из всех преступлений, то прежде чем внушить нам какое бы то ни было представление о полезности наказания, природа запечатлела в человеческом сердце неизгладимыми чертами в некотором роде инстинктивное одобрение непреложного и священного закона возмездия.

Глава III. ЕСЛИ МЫ НЕ ОДОБРЯЕМ ПОСТУПКА БЛАГОДЕТЕЛЯ, ТО БЛАГОДАРНОСТЬ ОБЛАГОДЕТЕЛЬСТВОВАННОГО ЧЕЛОВЕКА ВЫЗЫВАЕТ К СЕБЕ СЛАБОЕ СОЧУВСТВИЕ; А ЕСЛИ ОСНОВАНИЯ, ПОБУДИВШИЕ ЧЕЛОВЕКА ПРИЧИНИТЬ ЗЛО БЛИЖНЕМУ, НЕ ВЫЗЫВАЮТ НЕОДОБРЕНИЯ, ТО НЕГОДОВАНИЕ ПОСТРАДАВШЕГО НЕ ВЫЗЫВАЕТ К СЕБЕ НИКАКОЙ СИМПАТИИ

Необходимо, впрочем, заметить, что как бы благодетельны или как бы пагубны ни казались намерения или поступки одного человека относительно другого человека, если мы не видим оправдания благодеяния в чувствах, которые вызвали его, то мы слабо сочувствуем благодарности облагодетельствованного человека; если же, в случае причиненного человеку зла, мы не только не порицаем, но и оправдываем вызвавшее его побуждение, то негодование человека, которому сделано зло, не пробуждает в нас никакой симпатии. В первом случае нам кажется, что благодеяние заслуживает меньшей благодарности, а во втором – негодование, по нашему мнению, совершенно несправедливо. Первый поступок мало заслуживает награждения, а второй не заслуживает никакого наказания.

1. Я сказал, во-первых, что если мы не можем сочувствовать побуждениям, вызывающим человека на определенный поступок, и если находим их малоосновательными, то мы менее расположены разделять благодарность того, кому поступок этот приносит пользу. В самом деле, непомерная и преувеличенная щедрость, расточающая благодеяния по самым пустым случаям, побуждающая, например, человека передать кому-либо важное место потому только, что он носит с ним одну фамилию, вовсе не заслуживает нашего одобрения. Мы видим огромное несоответствие между заслугой и наградой. Наше презрение к безумию благотворителя препятствует нам сочувствовать благодарности облагодетельствованного человека. Нам кажется, что первый вовсе не заслуживает благодарности; а поставив себя на место последнего, мы не чувствуем особенного уважения к его благодетелю и охотно освобождаем его от той благоговейной преданности и внимательности, какие прилично воздавать человеку, внушающему к себе больше уважения: если отношения облагодетельствованного человека к своему благодетелю удовлетворяют общим требованиям человеколюбия и справедливости, то мы прощаем отсутствие в нем внимательности и почтительности, которые заслужил бы более достойный покровитель. Государь, чрезмерно награждающий своих любимцев богатством, почестями и властью, реже вызывает в них сильную привязанность к себе, чем государь, распределяющий свои благодеяния с большей разборчивостью. Великодушная, но безумная щедрость британского короля Якова I никого не привязывала к нему, так что, несмотря на приветливый и мягкий характер, государь этот прожил и умер, не имея ни одного друга. И наоборот, весь народ и все дворянство королевства жертвовали жизнью и имуществом для поддержания его сына, несмотря на строгий и холодный нрав последнего, и только за то, что он отличался большей любовью к порядку и большей разборчивостью при выборе людей.

2. Я сказал, во-вторых, что если дело идет о зле, причиненном человеку, то, как бы велико оно ни было, негодование или месть последнего не вызывает в нас никакого сочувствия, если человек, сделавший ему зло, был вынужден к этому и руководствовался побуждениями, которые мы не можем не одобрить. Когда враждуют два человека, то мы принимаем сторону одного и не можем разделить неприязненных чувств другого. Симпатия наша к тому из них, чувства которого мы разделяем и оправдываем, не допускает сочувствия к другому, кого, по необходимости, мы обвиняем. Поэтому никакое возмездие (если оно не переходит за границы того, что допускается нашим симпатическим враждебным чувством, или того, что мы решились бы сами причинить ему), не может ни взволновать, ни возмутить нас. Когда мы видим жестокого убийцу, идущего на казнь, то какое бы сострадание ни вызывало в нас его несчастье, ни в коем случае мы не могли бы сочувствовать его негодованию к тем, кто поймал и осудил его, если бы он был настолько глуп, чтобы выказать его. Неудержимое и справедливое негодование, возбуждаемое подобным преступником, есть самое страшное, самое смертельное для него наказание; и это негодование никогда не может возмутить нас, ибо, порывшись в глубине нашего сердца, мы нашли бы, что оно разделяет его.

Глава IV. ОБОЗРЕНИЕ СКАЗАННОГО В ПРЕДЫДУЩИХ ГЛАВАХ

1. Когда мы сочувствуем благодарности человека к своему благодетелю, то делаем это не только потому, что последний представляется причиной счастья первого, но и потому еще, что мы в состоянии оправдать побуждения к благодеянию. Сердце наше необходимо должно принять их и испытать все душевные движения благотворителя, чтобы мы могли разделять благодарность облагодетельствованного. Если поведение первого не представляется нам основательным, то, какие бы счастливые результаты ни следовали за ним, оно не заслуживает такой благодарности, которая соответствовала бы благодеянию.

Но если благодеяние сопровождается чувством, которое мы считаем уместным, если мы вполне сочувствуем побуждениям, вызвавшим его, то расположение наше к благотворителю усиливает благодарность, приносимую ему со стороны людей, осчастливленных его великодушным поступком. Нам кажется, что благодеяние его заслуживает соответствующей ему награды. Мы всецело разделяем внушаемую им к себе признательность; мы находим, что благодетель достоин награды, как только мы вполне разделим все чувства, говорящие в пользу его поощрения. Ибо если мы признаем и разделяем чувства, которые побуждают к поступку, то мы необходимо должны одобрить и самый поступок и принять за его действительную цель – человека, на которого благодеяние направлено.

2. По тем же самым причинам мы не можем сочувствовать негодованию человека против лица, причинившего ему зло, лишь потому, что оно сделало ему зло, – разве что только в случае, когда мы не в состоянии оправдать побуждений, заставивших его поступить таким образом. Прежде чем разделять негодование пострадавшего человека, нам необходимо осудить побуждения лица, причинившего ему вред; необходимо, чтобы мы чувствовали, что сердце наше недоступно никакой симпатии к чувствам, обусловившим его поведение: если мы не найдем в них ничего несправедливого (как бы пагубен ни был вызванный ими поступок для лица, против которого они направлены), поведение его, кажется нам, вовсе не заслуживает ни наказания, ни какой бы то ни было мести.

Но если пагубные последствия поступка сопровождаются такими чувствами, которые мы не можем одобрить, которые вызывают в нас только отвращение, то в таком случае мы живо сочувствуем пострадавшему человеку. Такой поступок, кажется нам, заслуживает соответствующего ему наказания, и мы оправдываем все чувства, побуждающие к осуществлению его. Обидчик представляется нам достойным наказания, как только мы признаем и разделим все чувства, побуждающие к его наказанию: и в этом случае, когда мы одобряем и разделяем чувства, которые ведут к какому бы то ни было поступку, мы необходимо должны одобрить и самый поступок, и принять за его действительную цель – человека, против которого он направлен.

Глава V. АНАЛИЗ ЧУВСТВА ОДОБРЕНИЯ И ПОРИЦАНИЯ

1. Подобно тому как наше чувство приличия поступков человека рождается из того, что я называю прямой симпатией к чувствованиям и побуждениям, вызывающим эти поступки, таким же образом и наше чувство одобрения поступков человека рождается из того, что я назову косвенной симпатией к благодарности того, на ком отражаются эти поступки.

Так как мы не можем вполне разделить признательности человека, которому оказано благодеяние, если мы не одобрили заранее побуждений, под влиянием которых действовал благодетель, то из этого следует, что чувство одобрения какого-либо поступка есть сложное чувство, состоящее из двух раздельных ощущений, а именно, из прямой симпатии к чувствам человека, делающего благодеяние, и из косвенной симпатии к благодарности человека, которому делается благодеяние.

В различных случаях нам легко отличить оба эти раздельные ощущения, смешивающиеся и переплетающиеся одно с другим в чувстве, определяющем достоинство и заслугу поступка или поведения. С каким горячим сочувствием относимся мы при чтении истории к самоотверженному подвигу или к великому характеру! Как сильно потрясает нас душевное величие, вдохновившее человека на доблестные подвиги! Как страстно желаем мы успеха людям, одаренным такими свойствами! Как печалят нас их неудачи! Мысленно мы воображаем, что и сами действуем: воображением мы переносимся в эти отдаленные и почти забытые события и представляем себя на месте Сципиона или Камилла, Тимолеона или Аристида 19 . Чувства вызываются в нас в таком случае как прямой симпатией к действующему лицу, так и несомненной косвенной симпатией к людям, для которых поступок данного лица оказывается благодеянием. Когда мы переносимся в положение облагодетельствованного человека, то с какою живою и нежною симпатией мы разделяем его благодарность! Мы, так сказать, вместе с ним обнимаем его благодетеля; сердце наше преисполнено тою же горячей признательностью; нам кажется, что этой признательности все еще недостаточно для его восхваления и вознаграждения. Мы радуемся, когда облагодетельствованный человек старается со своей стороны оказать услугу своему благодетелю, и негодуем, когда он недостаточно осознает оказанное ему благодеяние; словом, чувство нашего одобрения такого рода поступков, желание вознаградить их и отплатить добром за добро вполне вытекают из симпатического побуждения к благодарности и из расположения к великодушному благотворителю, когда мы представим себя в положении облагодетельствованного человека.

19

Всех перечисленных полководцев объединяет одно обстоятельство: после того как они одержали победы в войнах, их дальнейшая судьба оказалась несчастливой.