«Теория заговора». Историко-философский очерк

Первые проявления конспирологических настроений в русском обществе можно также соотнести и с последними годами правления Екатерины II, совпавшими с событиями Французской революции. Сама атмосфера русской истории XVIII в., как мы уже говорили, кажется почти идеальной для определения её в качестве исходного момента отечественного конспирологического дискурса. Многие исследователи к тому же указывают на причастность к возникновению конспирологического дискурса масонского движения и реакции на него со стороны традиционного массового сознания: «В российской интерпретации масонская мифология почти сразу же сливается с традиционными представлениями о тайном заговоре против России, который плетётся за её пределами» ^{313} . На наш взгляд, подобная интерпретация страдает некоторой однобокостью, заданностью. Действительно, в ряде дошедших до нас источников масонство характеризуется крайне негативно («Псальма на обличение франк-масонов», вошедшая в «Письмовник» Курганова и т. д.). Следует также отметить антимасонский настрой публицистических и драматических произведений самой Екатерины II. Но при этом необходимо обратиться к содержанию и особенностям названных источников, выявить специфику их антимасонства. «Изъяснение некоторых известных дел проклятого сборища франк-масонского» — наиболее обширный, содержащий более 200 строк, антимасонский стихотворный текст середины XVIII века. Масонство предстаёт в данном тексте как явление абсолютно инфернального характера. Изображается картина демонического шабаша:

Тут молодцы до девиц устрояют хоры, Взыграют в скрыпицы, ударят в волторы, Там пляшут и танцуют быстрыми ногами, И друг друга целуют, объемля руками; Садятся их общества все за стол едины, Проводят торжество, пия разны вина… ^{314}

Этот зачин находит своё продолжение в последующих описаниях. Кроме предосудительных плясок «быстрыми ногами», масоны обвиняются в чревоугодии, сексуальных перверсиях (гомосексуализм, инцест, групповой секс). В подобных красочных описаниях антихристианская сущность масонства практически полностью поглощает возможный конспирологический подтекст произведения. В итоге антимасонская конспирология сводится к хорошо знакомому нам отечественному культурному антизападничеству XVIII века.

Следует напомнить, что социокультурный вектор данной эпохи был определён реформами Петра, движением к культурной и политической вестернизации. Поэтому антимасонские настроения следует рассматривать в большей степени как реакцию на ещё одно «вторжение» европейской культуры, чем как проявление «теории заговора». Антиевропейское, протославянофильское движение самоидентифицировало себя в двух направлениях. С одной стороны, утверждалась концепция самобытного пути развития России (полемические выступления М. В. Ломоносова против диссертации Г.-Ф. Миллера «О происхождении имени и народа российского», трактат В. К. Тре-диаковского «Три рассуждения о трёх главнейших древностях российских», труды И. Н. Болтина). С другой стороны, противодействие экспансии западной культуры во многом формировалось как борьба с галломанией, в контексте которой франкмасонству отводилась немалая роль, но не конспирологического, а по большей части социокультурного характера. Сатирико-иронические выпады царствующей писательницы в адрес масонства имеют несколько иной источник, но тоже не конспирологического характера и связаны, скорее, с общей просвещенческой установкой екатерининской эпохи. Масоны здесь предстают в роли шарлатанов и обманщиков, дурачащих простодушных обывателей, дополняя хорошо нам знакомый ряд фонвизинских типов.

Ситуация изменилась коренным образом после июля 1789 года. Поначалу восприняв революционные события в Париже достаточно спокойно, так как в политическом аспекте ослабление Франции, мягко говоря, не противоречило российским интересам, Екатерина II, спустя короткое время, начинает проявлять беспокойство. Объясняется это тем, что революционные настроения, не ограничиваясь территорией Франции, начали с опасной скоростью распространяться по всей Европе. Тогда и появляется конспирологическая трактовка Французской революции. В работе видного дипломата екатерининской эпохи, посла в Варшаве Я. И. Булгакова «Записки о возмущении Польши» уже утверждается следующее: «В Европе, по-видимому, учинили уже заговор всех обществ и возмущения всенародного спокойствия» ^{315} .

Ещё более острой была реакция на известие о казни Людовика. Вот как об этом говорит статс-секретарь Екатерины II А. В. Храповицкий: «С получения известия о злодейском умерщвлении Короля Французского, её Величество слегла в постель, и больна и печальна» ^{316} . Совокупность всех этих факторов привела к ужесточению политики в отношении масонства и масонских организаций в Российской империи. Возникает своего рода масонский психоз, выразившийся, в частности, в том, что к известным обвинениям в адрес А. Н. Радищева («бунтовщик хуже Пугачёва») было своевременно добавлено обвинение в том, что автор «Путешествия из Петербурга в Москву» принадлежит к ложе мартинистов ^{317} . «Теоретическим» основанием и одновременно подтверждением подобных тревог послужили весьма оперативные переводы живых классиков антимасонской литературы: Баррюэля и Робайсона. Первому из них выпала честь быть переведённым сразу в двух вариантах ^{318} , что свидетельствует, по крайней мере, о живом интересе к обозначенной теме русского, весьма немногочисленного в то время, культурного сообщества. Репрессии затронули и Н. И. Новикова, ставшего в глазах своих современников (да и потомков) жертвой излишней подозрительности Екатерины.

Теперь необходимо определиться с выводом: являются ли антимасонские настроения и политические репрессии в отношении деятелей русского Просвещения условиями, позволяющими нам говорить о возникновении конспирологического дискурса в отечественном социокультурном пространстве на переломе XVIII-XIX веков?

Подобное утверждение будет не совсем верным. Наше предположение основывается на следующих аргументах. При всех внешних признаках конспирологического дискурса — мы имеем дело с несколько иным явлением. Объяснение этому находится в характере бытования масонства на отечественной почве. Первые масонские организации возникают в России ещё в 1731 году, но состоят целиком из англичан, живущих в России. Вплоть до начала 60-х гг. XVIII в. масонство не имеет широкого распространения, являясь экзотическим продуктом для русского общества. Так, достоверно известно, что в период 1741-1750 гг. подтверждается существование только одной ложи, носящей символическое название «Скромность», основанной в 1750 году в Санкт-Петербурге. В последующее десятилетие, также в столице, возникает ещё одна ложа — «Три звезды».

Если учитывать, что с 1741 по 1792 г. в России было открыто 66 лож, то естественным будет говорить о всплеске масонской активности во второй половине XVIII века. Ситуация коренным образом изменяется как раз с восшествием на престол Екатерины П. При ней процесс создания новых масонских лож значительно активизировался. Приведём опять-таки некоторые цифры. Только в 1771— 1776 гг. было основано 16 лож различных систем. Особенностью русских масонских организаций было присутствие в них большого числа иностранцев. По подсчётам Т. А. Бакуниной, на 1731 русского приходилось 1536 иностранцев, что свидетельствует о высокой степени интегрированности русского масонства в международную масонскую систему. С другой стороны, эти данные могут указывать лишь только на то, что масонство представляло собой некий вариант «клуба» для иностранцев, находившихся в России. Для конспирологии же необходим элемент двойственности, о котором мы уже говорили: субъект заговора не должен обладать внешней конспирологической природой. Напротив, он должен приспособляться к социальному окружению, представляя собой его усреднённый элемент.

Несомненно, что политика терпимого отношения к масонству Екатерины II объяснялась несколькими причинами практического характера. Во-первых, она соответствовала желанию императрицы играть большую роль в жизни Европы, налаживая тем самым неформальные связи, без которых невозможна любая долговременная политика. Во-вторых, масонство в те десятилетия, как мы показали это на примере Франции, становится модным в европейских державах. Екатерина, заботившаяся о своём реноме просвещённой императрицы, не могла не учитывать данный фактор. Возникает вопрос: насколько глубоко масонство укоренилось на русской почве, затронуло различные социальные, политические, культурные основы? По данным той же Бакуниной, социальный состав русского масонства конца XVIII — начала XIX века был следующим. Всего количество русских масонов определяется в 3267 человек. Данные отсутствуют о 435 из них. Самую большую социальную группу — 1078 чел. — составляли военные. Далее по численности шли чиновники различных ведомств — 513 чел. Социальная группа, которую мы сегодня называем интеллигенцией (учёные, литераторы, преподаватели, музыканты, художники), была представлена 501 человеком. Высшими государственными чиновниками были ПО масонов. Наконец, 34 персоны являлись придворными ^{319} .

О том, что масонство не представляло для наших соотечественников XVIII в. социокультурной ценности, свидетельствуют следующие, несколько курьёзные, но показательные факты. П. И. Меллисино, один из старейших и самых уважаемых масонов, лично от императрицы получает указание о запрете масонской ложи. Не впадая в отчаяние, заслуженный артиллерийский генерал «учредил под своим председательством “Филадельфийское общество”, которое составилось из молодых столичных развратников и имело целью предаваться всевозможным беспутствам» ^{320} , и которое мало чем отличалось от уже существовавшего в то время скандально известного «Евиного клуба». Последний представлял собой откровенную пародию на тайные общества. Оргиастическое бытование клуба подкреплялось пародийным же «теоретическим» обоснованием: дворянам необходимо поддерживать чистоту крови, поэтому сексуальные излишества в хорошем обществе способствуют лишь сохранению благородного со словия ^{321} . Другие источники дают не менее отчетливые примеры «трепетного» отношения русских масонов к масонским обрядам и традициям. Сенатский канцелярист Ильин так описывает один из эпизодов кутежа, кстати, что характерно, с участием полицейского офицера: «Были все пьяны от пунша и шалили много, из комнаты Осипова, тут же на дворе в стоящие пустые покои шли церемонией, иной в каф тане, а иной без кафтана. Передний с чашей, наполненной пуншем, а за ним идущий — с лимонами, с ложкой и с сахаром, потом третий с чашками» ^{322} .

Та легкость, даже легкомысленность, с которой и вполне авторитетные русские масоны отказывались от своих «убеждений», пародийно обыгрывали высокие масонские ритуалы, убедительно доказывает тот факт, что для подавляющего числа членов участие в масонском движении было не более чем кратковременной модой или средством ускорения карьерного роста. На это указывает в отдельном положении своей докторской диссертации Г. В. Вернадский: «Масонские ложи, представляя организацию взаимопомощи братьев, были, до известной степени, организацией чиновничества, обеспечивая братьям быстрое восхождение по служебной лестнице» ^{323} . Таким образом, находит объяснение факт большого присутствия среди масонов представителей чиновничьего сословия, скорее всего, игнорировавших потенциальную конспирологическую природу деятельности масонства.

Исходя из сказанного, мы можем не согласиться со словами современного западного исследователя: «Наверное, нигде в Европе масонство не сыграло такой большой роли в развитии культурной жизни на протяжении целых трёх, а то и четырёх поколений, как в России» ^{324} . Ссылки на бедность и невыразительность отечественной культуры или на «отсутствие православных богословских и пиетистских сочинений, написанных доступным мирянину языком и стилем, которые бы обладали достаточной научной строгостью или эмоциональной глубиной» ^{325} , также вызывают недоумение. В качестве возражения можно задаться вопросом: насколько масонство обогатило «бедную и невыразительную» отечественную культуру? Насколько вообще была актуальна потребность в «научных» и одновременно «эмоциональных» пиетических сочинениях? На наш взгляд, в этом случае мы сталкиваемся с типичной социокультурной аберрацией. Объяснение формально схожих явлений базируется на единственном положении универсального характера, реально обладающего локальной истинностью. Перечисленные английским исследователем социокультурные приметы являются абсолютно правильными при их применении к условиям западноевропейских социумов. Действительно, пиетические богословские искания свойственны Европе того времени, особенно её протестантской части, что и способствовало развитию масонства.