Теперь я стеллинг!

— Тринадцатая идёт на поправку, отец. Думаю, она уже вполне готова к тому, чтобы покинуть комнату захворавших…

Шестая в моих глазах же, медленно, но верно, превращалась в идеал: она никогда не повышала голоса, не ругалась, разве что, в случае, если ей что-то не нравилось, могла «пригвоздить к месту» взглядом. И это не шутка: один раз она таким образом отбрила Седьмую, норовившую ко мне прикопаться на какой-то счёт. Пусть я наблюдал это действо со спины, но вот то, как сбледнула Семёрка, да потом быстро ретировалась — я видел вполне. Мне тоже пару раз доставалось, пусть и «слегка», но, поверьте, желудок мой так и прилипал к позвоночнику в эти мгновения… мы отвлеклись, а между тем, разговор продолжался:

— Ты знаешь, о чём я говорю, Шестая. Что произошло с её внутренностью, духом? Пусть она и говорит, что пережила многое, но… я не чувствую её как стеллинга…

Об этом моменте, кстати, Шестая и волновалась больше всего, когда слушала мои россказни о моей Родине: по её словам, стеллинги… ну, имеют что-то вроде внутреннего радара, который работает «на своих». Даже сменив обличье, стеллинги спокойно узнают друг друга. Так вот, для моих родичей я сейчас сквозил, как нечто чужеродное. В общем, она мне рекомендовала рассказать правду ещё и Папане, а он бы, с её слов, уже и придумал бы, как выкрутиться из этой ситуации… но, она обещала, что сама не проболтается.

— Я… не знаю, отец. Внешне она изменилась пусть и несильно: её кровь — наша кровь, она Тринадцатая; её дух… я не знаю. Она другая, но она — Тринадцатая… — Шестая говорила тихо, в размеренном темпе, с лёгким сомнением в голосе; я могу её понять, ведь, фактически, сейчас она, не сказав ни единого слова лжи, фактически вводила папаню в заблуждение… А учитывая, как она его почитала и уважала…

Я же, лёжа под одеялом, решал другую моральную дилемму: быть или не быть, как говорил Гамлет. Я понимал, что срок моего вынужденного заточения/санатория/госпиталя подходит к концу: день, другой и меня выпустят. А там… мне придётся, мало того, что общаться со своими товарками (12 штук, итить твою!), так ещё и с другими папанями и их детками. А ещё, меня хотели видеть местные старейшины… О-хо-хо, короче. И, попробовать… ну… не завербовать, но хотя бы настроить на свою сторону папку — нужное дело. А это невозможно без того, чтобы, хоть чуть-чуть, но приоткрыться… а это… а это не получится без того, что я хоть как-то не буду уверен в том, что меня, после моих признаний, не отправят на опыты/порежут на лоскуты/придумают иную казнь. Дилемма, однако.

Видимо, я чем-то себя выдал, поскольку их диалог прервался. Затем, Папаня обратился ко мне:

— Тринадцатая, прекрати притворяться спящей, и, если ты слышала мои сомнения, то дай ответы на них…

Эх, ну не готов я сейчас к очной ставке! А придётся что-то плести… или говорить правду… Кстати, Шестая, между делом, что-то говорила такое на тему того, мол, «Отцу врать — не вариант». Я не уверен только, к чему она это говорила… вдруг у него… этот… детектор лжи встроенный?

Вы получаете 1 очко опыта

Ить! Точняк встроенный! Короче, райз ап эн шайн, мазафакас, говорим правду, правду и ничего кроме чистой и отборной правды…

Стянув с себя одеяло и лениво зевнув, я протёр глаза ладонями, после чего уселся на кровати и посмотрел моему папане в глаза. Он, кстати, сидел тут же, рядом, на стуле; Шестая стояла по правую сторону от него, и смотрела на меня… с беспокойством. Будто бы пытаясь о чём-то предупредить. Ну, положим, Система меня уже чутка просветила…

— Да, отец? — склонив голову набок, я попытался скопировать интонации Шестой: эдакая смесь почтения и уважения. У него, правда, не дрогнул ни один мускул.

— Кто ты, скажи мне?

Папа, умеете же вы-таки задавать главные вопросы прямо в лоб! Нет бы походить вокруг да около, поинтересоваться здоровьем, нет! Чётко и в лоб. Хотя, ещё при первом моём разговоре с ним, когда я аккуратно юлил и не договаривал, он всё равно вытягивал из меня всё ему нужное метко поставленным прямым вопросом. Шестая, кстати, тоже так умела. Видимо, у меня на лице промелькнуло что-то из моих мыслей, поскольку, выдержав паузу, он добавил:

— Я понимаю, что, возможно, ты потеряла память и многое не помнишь, не знаешь, и потому, видимо, ещё не готова открыться и доверять мне… но пойми и ты меня: нашей общине пришлось остаться в подполье, поскольку вот уже с восемь дней, как стража прочёсывает наши квартальные места в Гелоне и ближайшие леса. И совет старейшин нашей общины, пусть и может подождать твоего выздоровления, но, всё-таки, хочет слышать ответы на некоторые вопросы. Поэтому я повторюсь: кто ты? Друг? Или враг? Тринадцатая? Или кто-то ещё? — покуда меня полностью придавило тяжестью его слов, я успел заметить системное сообщение:

Внимание! Вы подверглись воздействию более опытного и волевого собеседника, чем вы. Возможность врать и играть словами ограничена.

Внимание! Действие расовых штрафов делает невозможным для вас сопротивляться убеждению вашего собеседника; Вы вынуждены дать прямой ответ.

Ах, ты! Вот читал же, только что, об этих всех штрафах, бонусах и прочей лабуде, но даже не додумался до того, чтобы примерить их на себя! А ведь отец и вправду умеет убеждать: говорит мягко, но твёрдо; его не высокий, не низкий, в целом, довольно приятный голос, настраивал всю мою внутренность на откровенный разговор… Ребят… так это… Ведь так же и действует сыворотка правды, итить твою! Меня что… опоили какой-то дрянью?

Система молчит… Хотя… стоп, какая дрянь! Его достаточно пару раз на меня косо посмотреть, и я, напрудив в штаны, сразу доложусь кто я и что я…

— Пойми: я не желаю тебе зла в независимости от того, кто ты и что ты. Но мне важно понять: как ты будешь относиться к нам?

…Я хотел бы снова заюлить, снова отмазаться, но… мой язык, моя внутренность, точно бы были парализованы. Я мог идти только вперёд, образно говоря.

Конечно, я пытался сопротивляться: Система даже какие-то сообщения писала на этот счёт. Пот, конечно, не выступал на мне (как я заметил, стеллинги почти не потели), но, заместо этого, я начал часто и глубоко дышать. А висках, в голове, точно бы сжимались невидимые тиски.

Внезапно, я ощутил облегчение.

Внимание! Вами сброшен статусный эффект «Подчинение крови». Вы снова владеете своей речью!

Э?.. Э?.. Воц а… Шта эта было? Ладно, пофиг, главное, нужно начинать говорить а то вон как папаша нахмурился, видно, я долго подвисал.

— Отец мой… — потянуло же на пафос, боженьки мои… — я не могу сказать, что я не являюсь Тринадцатой, ровно и как я не могу сказать, что ей не являюсь; Я не враг, но и не друг стеллингам, я просто пока ещё не определился;

О! Да отца пробрало! Вон как зенки расширились! Ой, Шестая тоже в ауте. А чего я такого сказал?.. Ну, исключая то, что несу высокопарную пургу? Они ж тоже так говорят! А Остапа несло дальше:

— Я могу пообещать только то, что за добро отвечу добром, а за зло — отомщу, но я торжественно обещаю, что никогда не забуду вашу доброту в том, что вы за мной ухаживали… — не, врёт Система, говоря о том, что «сброшен статус». Иначе почему меня так прорвало? Лицо я своё в тот момент не видел, но, думается, оно само собой сделалось наглым и уверенным; впрочем, в конце своего спича я отвесил лёгкий японский поклон головой.

На некоторое время повисла тягучая тишина, нарушаемая только сквозняком, который потягивал из приоткрытой двери. А я, невольно закрыв глаза, ожидал решения по моей судьбе. Конечно, я не сказал о том, что… кгхм, «попадун», но и того, что озвучил, уже достаточно для того, чтобы меня вздёрнуть на дыбе.

— Теперь я вижу, что мои чувства не врали: ты не моя дочь… — моя внутренность наполнилась холодом, и, я так думаю, счётчик Отчаяния начал ме-едленно так увеличиваться… стопе, тупняк, Отчаяние! Ну, Монобир, не подведи!