Тепло родного очага

Он — словно Бах в своем «Хорошо темперированном клавире», когда «гармония беседует сама с собой».

Я думаю о Пушкине и слышу Ференца Листа. Опять сонет Петрарки. Но не обязательно я слышу и стихи Петрарки. Совсем не обязательно. Я слышу Роберта Луиса Стивенсона, поэта, и временем, и пространством, и языком весьма отдаленного от великого итальянца. Он хорошо известен нам своими приключенческими романами, и прежде всего «Островом сокровищ», но он и автор пяти книжиц стихов. Сын инженера, юрист по образованию, он пишет такой «Романс»:

Я кольца, и брошки, и радость твою Из песен и лунных лучей откую. Для нас я воздвигну волшебный покой Из зелени леса и сини морской. Я дом уберу, приготовлю еду, А ты над рекою в прекрасном саду Постелешь постель и ногою босой Коснешься травинок, умытых росой. И будет нам петь голубая вода, Как, может, не пела еще никогда… И станет нам наша обитель родней Зовущих уйти придорожных огней.

Это почти то же самое, что писал Пушкин Наталье Николаевне к концу своей быстротечной и так внезапно оборвавшейся жизни:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и глядь, — как раз умрем. На свете счастья нет, но есть покой и воля. Давно завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

Обитель Роберта Стивенсона с зеленью леса и синью морской, с росою, с лунным светом и пением родника голубой воды и Пушкина обитель дальняя трудов и чистых нег… Жизнь, любовь, брак, семья немыслимы без уединения от бесцеремонных и любопытствующих посторонних взглядов, без обители, очага, дома, взаимной преданности. Нет — без преданности любви и без чистоты. Без целомудрия, слова, которое так некстати мы начинаем терять в нашем обиходе, в наших словарях, в наших разговорах, в наших назиданиях.

И снова «чудное мгновенье»

Молва не очень справедлива и к Анне Петровне Керн. Мы все любопытствуем и любопытствуем, что же все-таки произошло между Анной Керн и Пушкиным там, в Михайловском и в Тригорском. Ничего. Между ними не было никакого романа. Было одностороннее увлечение поэта, вызванное ссылкой, оторванностью от Петербурга, очарованием молодости самой Анны Петровны, подчеркнутой глухою деревенской обстановкой, красотой окружающих рек, лесов, цветов, птиц и ветра. Анна Керн была как бы отзвуком, отсветом того Петербурга, по которому поэт здесь томился. И в сочетании с буйной вулканической и одновременно несказанно-утонченной природой поэта все это привело к эмоциональной вспышке, как мы бы сейчас сказали, космического масштаба. Поистине вулканической глубины!

25 июля 1825 года, Михайловское.

«Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной и деревенской глуши, — это стараться не думать больше о вас».

Все, то время, которое нам известно в связи со знаменитыми стихами Пушкина, что написал он летом 1825 года в Михайловском и подарил Анне Керн, на самом деле только этими стихами и было знаменательно. Анна Петровна в июле 1842 года после смерти мужа, с которым давно не жила, венчается со своим троюродным братом Александром Васильевичем Марковым-Виноградским. Александр Васильевич, воспитанник Первого Петербургского кадетского корпуса, удачно начал службу в армии и, чтобы жениться на кузине, которой на много лет был моложе, оставил службу, блестящую карьеру. Анна Петровна замужеством лишила себя пенсии. Но это был подвиг двух глубоко и преданно полюбивших друг друга людей и отмахнувшихся от всех и всяких досадливых условностей и тягот света и быта. Жили они прекрасно, хоть и еле-еле сводили концы с концами в деревушке возле городка Сосницы Черниговского уезда. В сентябре 1851 года, то есть когда ей перевалило уже далеко за сорок, Анна Петровна писала сестре мужа: «Бедность имеет свои радости, и нам всегда хорошо, потому что в нас много любви». В глубокой и странной для хлебнувшего столицы человека малороссийской глуши Марковы-Виноградские жили богатой интеллектуальной жизнью, много читали, среди их авторов были Бальзак, Диккенс, Теккерей… В конце 1855 года они переехали в Петербург, где встречались с Федором Тютчевым и Иваном Тургеневым. В письме к Виардо Тургенев писал о них: «Приятное семейство, немножко даже трогательное». Позднее, тоже в бедности, но в редчайшем согласии, влюбленные друг в друга пожизненно супруги вели жизнь странников, живя то в Лубнах, то в Киеве, то в Москве. Они умерли в один год с разницею в четыре месяца. Почти совсем как в рассказах Александра Грина.

Глава VI Движение и шелест снегопада

К концу уроков утомились не только ребята. Это всегда очень тяжелое для всяких умственных занятий и психического напряжения время месяцы длинных ночей, особенно декабрь. Татьяна это знала еще с детства. Помнится, бабка, восьмидесятилетняя, древняя, еще мать матери Татьяниной, нижегородская крестьянка, говаривала, что декабрь — месяц страшный, что именно в декабре рождаются самые недобрые и самце несчастные люди. Так ли это, Татьяна не задумывалась, но с течением лет, когда уже прошла молодость, в эту пору длинных зимних ночей, во второй половине коротенького, вроде как-то небрежно урезанного дня она стала чувствовать себя разбитой.

Вот и теперь она с тяжестью сердечной ждала, когда кончится пятый урок, хорошо, что их еще не шесть и ребят можно будет распустить домой. Последний урок был геометрия. Первую половину урока Татьяна кое-что с пятого на десятое, но объясняла ученикам и сама чувствовала, что объясняет бестолково, и злилась на себя. А во второй половине урока она задала ребятам задачку, а сама встала у окна и принялась бездумно смотреть на улицу. На улице серело, облака, серые и почти неподвижные, все ниже и ниже опускались над городком. Из них начал сыпаться мелкий, чуть поблескивающий снег, совсем предновогодний. Татьяна смотрела на улицу и ни о чем не думала, просто ныло сердце и душу тянуло и сдавливало. И почему-то хотелось плакать. Хотя плакать было вовсе не о чем. Дома и на работе было все в норме и даже в порядке. В школе ее портрет висел на доске Почета, вернее — он висел не в школе, а на площади городка среди других передовиков. И это было очень приятно, потому что фотографии на этот раз были на стенде очень хорошо сделаны. Заказал их в областном центре у знакомого фотографа, большого мастера цветной фотографии, новый заведующий городским отделом культуры. А заведующим этим был ее муж — Боб, или, как его с полным разворотом теперь называют, а раньше называли только ученики, Борис Васильевич.

Борис Васильевич тоже был учитель. Они даже учились в одном институте, только Татьяна на математическом, а Боб — на филологическом факультете. Боб был очень спортивным парнем, и когда Таня впервые увидела его в спортзале, то глаз не могла оторвать от его ловкой, мускулистой и осанистой фигуры. Особенно хороши были у Боба плечи, что называется — литые. Сама же Таня занималась художественной гимнастикой и тоже была девочкой «не последний сорт». На нее заглядывались, можно сказать, все. Даже преподаватели, из тех, кто помоложе. Но с Бобом была беда. Он был женат. Когда он успел жениться — еще до поступления в институт, — никто не знал. Но жена часто навещала его, привозя из деревни то копченое сало, то самодельную свиную или говяжью тушенку. Тогда Боб не ночевал в общежитии, а ночевал у родителей жены, которые жили здесь, в районном центре. Почему жена Боба жила в деревне, сказать трудно. Татьяна думала, что жила она там от жадности. Дело в том, что родители ее в район переехали недавно и оставили молодым хороший деревенский дом. Вот этот дом и не хотела, видимо, оставить жена Боба, а наивно полагала, что муж окончит институт и вернется в село. Между тем, видно было по всему, в село возвращаться Боб не собирался. Но человек он был аккуратный и вида особенного не подавал на это, сам потихоньку заводя крепкие дружеские связи с людьми повлиятельней, особенно в районе и в лучшей городской школе, куда он метил устроиться завучем. Татьяна это знала хорошо, потому что уже около года случайно и не случайно с Бобом сталкивалась. Ей было приятно, что Боб нравится многим студенткам, но ей между тем отдает предпочтение. За девочками он, парень боевой и немного разбалованный, приволокнуться случая не упускал, но на его месте любой вел бы себя так же. И Татьяна, которой Боб все больше нравился, старалась в своих отношениях с ним не повторять ошибку деревенской и такой неразумной жены Боба. Та, бедняжка, жутко его ревновала и не скрывала этого, она ревновала его к городу, к институту, к учебе, к девушкам, к спорту и все время требовала, чтобы он как можно чаще писал ей и как можно обстоятельней. Так что Боб даже пошучивал порой: «Пишу очередной отчет жене». И Таня, знавшая, что простое завлекательство никогда не приносит долговременного результата, решила действовать мудрее. Она чувствовала, что мужчина ценит в женщине совсем не то, что он может получить от любой смазливой побегушки. Мужчине нужно внушить, что с тобою ему не просто хорошо, а ему с тобою еще и выгодно, и удобно, и безмятежно. Никакими словами убедить мужчину в этом нельзя. Убеждать нужно делом.

Чем больше всего дорожит энергичный, уверенный в себе мужчина? Отнюдь не какими-то простыми выгодами, он более всего дорожит свободой действий, отсутствием мелочной опеки, придирок, упреков и наставлений. Все это, решила Татьяна, Боб и должен получить от нее. Ведь, собственно говоря, никакими назиданиями и принуждениями настоящего-то мужчину не удержишь, а ненастоящий — кому он нужен?

Чтобы «не дразнить гусей», как любил выразиться Боб, в общежитии они не давали повода для разговоров, а встречались на стороне. Бобу очень важно было, чтобы его пребывание в статусе кандидата в партию прошло без сучка и задоринки. Боб и Татьяна встречались в областном центре, причем приезжали туда на разных автобусах. Боб приезжал пораньше и устраивался в гостинице, где администратором работал один из его бывших тренеров по гимнастике, с которым Боб поддерживал старую дружбу. Боб вообще любил и умел поддерживать нужные связи. И делал это весьма деликатно.

Самого опасного из всего, чего боялся Боб, не произошло. Перед разводом долго и обстоятельно он все объяснил своей первой жене, а делать это умел. Вообще у Боба был железный закон: как бы ни был тебе неприятен человек, каким бы ни был он тебе врагом — никаких скандалов; только ты один должен знать, что он тебе враг. Боб все очень ласково и так разумно объяснил своей деревенской супруге, что она даже не заплакала, а просто была растеряна, потрясена и подавлена. Вот за это время ее растерянности он развелся и женился на Татьяне.