Тепло твоих губ

На счету у Полины было уже четыре человеческие жизни, когда в доме отдыха «Волжские зори» появился Олег Романов. Это был человек, из-за которого погибла ее сестра и умерла мать… Из-за которого она, Полина, не только обрекла себя на одиночество, но и вступила на тот самый путь, что, в конце концов, — она в этом не сомневалась — оборвется и для нее на кромке волжской воды.

Да, Олегу самой судьбой было предначертано продолжить и завершить список ее жертв. И опустить на его покорно склоненную голову карающий меч предстояло там, где он совершил свое тягчайшее преступление — на острове, в виду свободно и безмятежно, как сама жизнь, текущей Волги.

Но в последнюю минуту остров почему-то отказался стать тем, чем до этого безотказно становился — эшафотом, плахой. Впрочем, Полина ощутила это еще раньше, когда убийца ее сестры обнял ее… Он держал ее в объятиях и шептал, шептал точно во сне, в забытьи… И она поняла, что он любит, но любовь эта граничит с безумием… Потому что мертвая возлюбленная и она, Полина, сливаются для него в одном неотразимом пленительном образе. А когда она поняла это, то и сама точно растворилась в круговороте из страха и безоглядной смелости, ужаса и восторга, отвращения и безграничного наслаждения.

А потом все это в один миг исчезло, и она, уже ничего не чувствуя и не сознавая, летела, низвергаясь в бездонную пропасть, на дне которой — только это она, пожалуй, еще и ощутила — ее ожидаемый долгожданный покой.

И она растворилась в нем, и наградой за все ее муки стало легкое и счастливое забытье…

Но потом она вернулась и вспомнила, что она должна его погубить. Его, только что подарившего ей это сладкое забытье, это ни с чем не сравнимое счастье! И все равно она вытащила из тайничка нож и, крепко сжав его в ладони, поглядела ему в глаза.

Он увидел нож, но ни одна черточка в его лице не дрогнула. «Все равно ты умрешь», — сказала она про себя и занесла нож над его головой… Он продолжал смотреть спокойно, почти равнодушно. И тогда словно молния взорвалась в ее мозгу, и эта высвечивающая все вокруг молния была на самом деле простой и ясной мыслью: «Он хочет, он очень хочет умереть». И она, пораженная этой мыслью-молнией, вдруг замерла…

И ее рука, которая все еще сжимала нож, медленно опустилась.

А затем она заплакала облегченно, навзрыд. И ей снова стало легко и хорошо — еще и потому, что он снова обнял ее и сказал тихо, но твердо:

— Теперь ты дороже мне всех на свете.

Обратно плыли в полном молчании. Лишь возле самого берега, когда уже показалась пристань, Олег спросил, что она сделала с Романом.

— Я не убивала его, — тихо сказала она. — Как и тех, других. Я никого из них не убивала. Я только показывала им, какие они есть на самом деле. И они не выдерживали… Роман тоже не выдержал и направил машину в то дерево у дороги.

— А его роман, его лебединая песня? Что с ним стало?

— Никакой лебединой песни не было, — непримиримо сказала Полина. — Речная сирена напела ему в уши свою лукавую песню. И он захотел, чтобы люди слушали ее и восхищались им. Чтобы этого не произошло, мне пришлось забраться в его компьютер. Техника стирания проста: надо сначала удалить каталог, в котором находятся файлы, а затем при помощи нортоновских утилит очистить диск. Мне не раз приходилось делать это… далеко отсюда.

Лодка ткнулась носом в берег, они выбрались на пристань и вышли белеющей в темноте тропинкой. Олег, удерживая Полину, взял ее за руку.

— Подожди, не спеши так. Скажи, а тебе не жалко беднягу Романа?

— Немного. А вот его жену и трех ребятишек мне жаль по-настоящему. И тебе, Олег, я никогда не смогу простить Марины и мамы…

— Полина…

Но она выдернула руку и, не ответив, повернулась и пошла прочь. Так же уходила в его снах Марина.

— Полина, — крикнул он. — Пожалуйста, не уходи.

Она оглянулась, посмотрела на него долгим взглядом, точно прощаясь, и скрылась в темноте.

* * *

Конец августа — ее последнего августа — выдался на редкость солнечным и теплым. Полина, любимым временем года которой всегда была осень, с первыми солнечными лучами уходила в лес и возвращалась, когда на небе вспыхивали крупные августовские звезды. Иногда она заходила в «Волжские зори» и, уже не прячась, часами бродила по переливающимся всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками темной зелени, яростной желтизны и первой охры аллеям.

Теперь, после встречи с Олегом, она совсем по-другому видела и воспринимала даже свою любимую осень. Словно раньше она смотрела на мир сквозь пыльное окно, которое наконец распахнули… И вот совсем неожиданно выяснилось, что небо огромное, гигантское и что у него есть свое настроение.

Оно бывает сердитым и пасмурным, и тогда напускает грозовые тучи. Бывает радостным и легкомысленным, с белыми быстрыми облаками. Бывает умиротворенным и счастливым, синим-синим и чистым. И под этим небом, таким разным, живут разные, не похожие друг на друга люди. Есть и такие, которые чисты, как осеннее небо в солнечный день, и также радостны и покойны.

Теперь она иначе смотрела и на откровенно целующуюся в парке молодежь, и на людей средних лет, более сдержанных в проявлении чувств на улице и выражающих их взглядом, прикосновением. И если раньше в любом подобном контакте она старалась увидеть тщательно скрываемую фальшь, а в держащейся за руки парочке — палача и жертву, то теперь ее широко распахнутым глазам открылся высокий заговор всех и вся во имя любви. Заговор, в который входит и легкий летний ветерок, ласково смешивающий волосы приникших друг к другу пар, и небо, которое темнело, чтобы любящие могли отрешиться от всего, оставшись в темноте вдвоем.

И только она, Полина, единственная из всех живущих на свете, обречена была на роль наблюдателя. Но та боль, то чувство одиночества, которое она испытывала, бродя по аллеям и с любопытством разглядывая влюбленных, уже не шли ни в какое сравнение с той болью, тем одиночеством. Тепло его рук, его любви все-таки растопило ее ледяное сердце. Хотя это тепло и должно было стать для нее последним — точь-в-точь как это жаркое августовское солнце для обреченной на зиму природы.

Полина прекрасно понимала, что обречена — без этого человека она не сможет жить на этом свете. Но соединиться с ним она не в силах — слишком многое их разъединяло… И узелок с личными вещами в руках спускающейся к Волге Марины, и разорванная упаковка нитроглицерина, которую она подобрала возле постели матери, после того как «Скорая» уехала… «Свои» таблетки Полина всегда держала под рукой. И медлила только потому, что август все затягивался и затягивался. Но однажды, проснувшись позже обычного — в последнее время ее почему-то мучили какие-то странные недомогания, — она увидела, что окошко в избе лесника затянуто серой пеленой — как будто за ночь кто-то взял и завесил его скучной пыльной занавеской. Она закрыла глаза, но через минуту снова открыла их — в надежде, что занавеска исчезла и в окно брызнет яркое августовское солнце. Занавеска не исчезала… И тогда Полина протянула руку к стоящей возле кровати самодельной тумбочке и быстро выдвинула верхний ящик.

Коробочка с новейшим, сильно действующим снотворным — ее смерть — лежала на своем месте и, кажется, терпеливо ждала ее. Полина разорвала хрустящую обертку и быстро высыпала содержимое коробочки сначала в ладонь, а потом — в рот… Откинулась на подушку, изо всех сил стараясь усмирить бешено прыгающее сердце. «А то ведь не умру», — усмехнувшись, подумала она, и это стало ее последним осознанным впечатлением. Резкая судорога подобно удару электрического тока пронзила ее живот. Полина вскочила, и неудержимый приступ рвоты сотряс все ее тело. Спинка кровати, на которую она хотела опереться, выскользнула из рук, и Полина со всего маху упала на метнувшуюся ей под ноги тумбочку…