Теранезия

Они вышли из бухты Банда сразу после полудня и к закату прибыли к первому из островов. Они бросили якорь в сотне метров от берега и весь вечер расслаблялись, выискивая развлечения в сети. Прабир с удивлением выяснил, что Грант, как и ему, нравится музыка Мадагаскара, но знает она о ней значительно больше. Через некоторое время он бросил соревноваться с ней в знании имен и названий, и просто позволил ей поразить его своими познаниями.

Вдруг Грант вздрогнула.

— Без четверти десять! Я обещала Майклу позвонить в обед.

Прабир вышел на палубу, чтобы оставить ее одну. Он уселся на поручни на корме, слегка покачиваясь, чтобы сохранить равновесие, все еще слыша звуки валихи у себя в голове.

Он знал, что никогда не сделал бы этого, если бы стал раздумывать. Вытащив свой планшет, он быстро нажал подряд три кнопки.

— Как дела? — усмехнулся Феликс с экрана.

— Поначалу было странно вернуться, — пожал плечами Прабир, — но я начинаю привыкать. Как работа?

— Тупость такая, что нет слов. Мне противно даже слышать о ней. Какие-нибудь признаки Мадхузре?

— Пока нет. Я думаю, что мы движемся в одном направлении, но пересекусь я с ней или нет — это большей частью вопрос везения.

— Я могу позвонить ей, — осторожно сказал Феликс, — и сказать ей, что ты в пути. И при этом она не сможет надавить, чтобы заставить тебя вернуться, даже если захочет. И возможно воспримет всю ситуацию проще, если будет в курсе.

— Я не думаю, что это хорошая идея.

— По сравнению с чем? С тем, чтобы явиться без предупреждения?

Прабир всерьез задумался о его предложении. Но зачем рисковать тем, что он может оттолкнуть ее, если нет никакой уверенности в том, что их пути пересекутся.

— Не волнуйся об этом, — сказал он. — Если мы встретимся, мы с этим разберемся. Если же нет, то я признаюсь ей во всем, когда мы вернемся в Торонто, а она просто посмеется и тут же простит меня.

Он рассказал, сколько мог о банданезийских голубях; Феликс, казалось, не удивился и не обиделся из-за того, что не может узнать об остальном. Они проговорили почти полчаса, пока Феликсу не настало время заливать реагент в емкость автоматической капельницы.

Когда окно связи закрылось, и Прабир поднял вверх глаза, которые еще не отвыкли от яркости экрана, то почувствовал себя невыразимо странно. Это был не просто приступ одиночества — он вообще не был уверен, что у них с Феликсом слишком много общего. Будто прерывалось соединение, затухало изображение, и иллюзия целого мира рушилась у него на глазах, не оставляя ему ничего, кроме тьмы и механической колыбели моря.

Он сидел на поручне, глядя, как в кабине то улыбается, то смеется Грант, и ждал, когда это чувство пройдет.

* * *

Они обходили остров вокруг, с помощью сонара изучая окаймляющий его риф, пока не нашли безопасный проход к небольшому песчаному пляжу. Грант встала на якорь на глубине метра, после чего они высадились на берег. Прабир смотрел вниз на мелкий, цвета кости песок с поднимающейся дрожью узнавания, но он позволил этому чувству пройти сквозь себя, не пытаясь ни бороться с ним, ни найти его первопричину.

Он нашел какую-то тень, и сел, чтобы натянуть сапоги, оглядываясь на залитую солнцем поверхность моря. Серебряное на бирюзовом — пейзаж был неотличим от того, который он видел тысячи раз. Память оказалась сильнее, чем зрение: пока он затягивая шнурки, в членах его образовалась какая-то удивительная легкость, а боль от прогулки по плантации уступала место уверенности и раскованности. Его небольшой заплыв в Банда Харбор вряд ли смог бы вернуть его телу детскую легкость и гибкость, но где-то в нем еще остались следы тех ощущений, которые он испытывал, купаясь в этом море каждый день.

— Ты готов? — спросила Грант, указав на пристегнутый к поясу миноискатель.

Прабир нажал кнопку самодиагностики на своем устройстве — оно успокаивающе звякнуло и поморгало зеленым огоньком, что бы это не обозначало.

Весь остров был покрыт невысокими джунглями, а всю почву пронизывали мертвые кораллы, должно быть выросшие в бытность острова подводным вулканическим пиком. Едва они прошли первые пальмы, как их окружило облако мелких зеленых и беспощадно кусающихся мушек.

Им пришлось отступить на пляж. Грант прикрывала глаза рукой, пока Прабир обрызгивал ее репеллентом со всех сторон. Казалось, ее настолько беспокоит эта процедура, что она не находит себе места — Прабир же даже запаха не чувствовал.

— У вас же нет аллергии на это средство? — Он проверил предупреждающие надписи на банке — если у нее случится шок, ему придется сломя голову мчаться на судно, в медицинский отсек.

— Нет, просто спрей холодный.

Когда они поменялись ролями, Прабир понял, что она не шутила — средство испарялось настолько быстро, что казалось, будто это душ из мелких ледяных брызг.

— Если мы перестроим себя так, чтобы потеть изопропиловым спиртом, то влажность не будет оказывать влияния на эффективность процесса. Что вы думаете? — вслух рассуждал Прабир.

Грядет революция. Но для всякой революции требуется время.

— Я думаю, что ты перегрелся на солнце.

Они снова отправились в джунгли. Насекомые отступили, но подлесок оказался еще более труднопроходимым, чем в Банданйере — пространство между привычными папоротниками было забито плотным, колючим кустарником, которого Прабир никогда раньше не видел. Он отломал кожистую, с колючками ветку и протянул ее Грант.

— Для чего эти колючки? Я знаю множество птиц, которые едят свежие побеги, но кому может захотеться попробовать такие вот старые и жесткие?

— Понятия не имею. Насколько я знаю, все ящерицы здесь насекомоядные. В принципе мы забрались достаточно далеко на восток, чтобы здесь могли быть олени, но их сюда должны были завезти люди. Если будешь настаивать, я попробую разобраться позже.

Прабир бросил ветку к себе в рюкзак.

— Вы думаете, растения тоже могли подвергнуться воздействию?

— Возможно, их просто занесло откуда-то ветром.

Вдруг она схватила его за плечо.

— Смотри!

В десяти метрах от них на ветке сидел, глядя на них, черный как смоль какаду, точно такой же, как тот, которого они видели в Амбоне.

— Это в подтверждение теории миграции, — сказал Прабир.

— Если четыре различных вида на Банданейре — не согласилась с ним Грант, — смогли путем конвергенции превратиться в один, я не вижу, почему бы подобному не произойти и здесь и в Амбоне независимо.

Прабир с беспокойством тщательно изучал птицу. Растущие из клюва зубы не только сцеплялись с поразительной точностью, они были еще ограничены со стороны челюсти, в том месте, где сходились ее верхняя и нижняя половина, а на изогнутом крюком участке отсутствовали вообще. Даже если это не давало какого-либо особого преимущества, то вряд ли возможна ситуация, чтобы оно оказалось совершенно бесполезным — всегда можно что разломать или размолоть. Но, если особая форма клюва, ориентированная на рацион обычных черных какаду, сформировалась, по идее, намного позже того момента, когда их предки отказались от самой идеи зубов, то каким же образом гены древних рептилий, предположительно ответственные за их повторное появление, стали включаться и выключаться именно в нужных местах? Зачем вдруг два набора генов, которые никогда ранее не проявлялись в одном животном, вдруг стали так гармонично взаимодействовать?