Терешкова летит на Марс

В мерцании экрана он иногда поглядывал на спутницу: вздернутый носик, необычная, несовременная совсем челка. Но красиво. Пожалуй, даже всерьез — красиво.

Побежали наконец долгие-долгие титры, всегда напоминавшие детство в антураже третьесортных боевиков, обменов видеокассетами: эта американская манера строить слова в строжайшие, по центру, столбцы — завораживала. Думалось: ну почему наши не могут так красиво?

— Граждане, быстренько допиваем, пиво больше не отпускается, закрываем через двадцать минут! — зычно объявила барменша, теперь, после австрийских актеров, дождавшаяся звездного часа.

— Может, посидим где-нибудь? — спросила Ольга. Заминку Паши она истолковала по-своему. — Деньги у меня есть, если что.

— Не говори глупости. — Паша сначала сморозил, потом опомнился. — У меня все есть.

— Извини.

Глянул в телефон: господи, девять непринятых вызовов от Макса! Поднималось желудочное чувство, что сделал что-то совсем не так, ужасную глупость сделал, ушел с собрания… — но, с другой стороны, что от него толку-то? Ладно. Будь что будет. Отключая телефон совсем, Паша чуть задыхался.

Они вспомнили про круглосуточную кофейню неподалеку, квартала два пешком. Кофейня работала. В старом-престаром кирпичном доме со стрельчатыми окнами (наверху размещалось какое-то РОНО и потрясающая чугунная лестница каслинского литья), заведение тоже изображало благородную старину — обшитое черным деревом, тут и там с буфетами; часы над входом стояли.

И почти никого.

— Ну как тебе фильм? — спросила Ольга, когда им принесли латте и отдельно по мороженому.

От старческого шелкового абажура ее лицо (как и его, конечно) казалось восковым, но и это было, черт побери, красиво. Как на старинных, с ятями, открытках, где благородное желтение бумаги ничем не портит ангелов.

— Не понравился, если честно.

— Почему? — удивилась она.

— Это очень жестокое кино.

— Ну да. — Ольга поморщила лоб, как будто мучительно просчитывала что-то. — Но это же специально так сделано, не всерьез, вроде как стеб…

— Я понимаю. — И Паша приложился к крохотной чашке. — Но все-таки… Ну не могу я такое смотреть, то есть смотреть-то могу, но воспринимать нормально… Не знаю. Вот эти отморозки убили восьмилетнего мальчика, так? И ушли. А его родители думают, как бы спастись. И мать там (кажется?) бежит за помощью, а отец пытается как-то восстановить телефон (трясет там аккумулятор, я не помню) — и все это время они стараются не смотреть в угол, где их сын. И это видно, как ни стараются. И этот отец десять минут трясет аккумулятор в кадре, то плачет, то берет себя в руки, это все жесть какая-то. Не знаю. У меня такое просто как-то не укладывается в голове.

Ольга его очень внимательно слушала, перемешивая кофе, в глазах попритушен интерес. Начала запальчиво:

— Нет, ну это же специально, как провокация… Это не надо так воспринимать… Постмодернизм, понимаешь? Когда убили одного из подонков, раз — и перемотка назад! Или когда нож на дне лодки показывают, показывают, а они его бах — и выбросили за борт — типа как ружье не выстрелило. Такие режиссерские фишки, он как будто смеется над всеми штампами, — мне вот это понравилось.

— Я понимаю, но сам не могу так… Для меня жестокая вещь — это все, как барьер какой-то. Если там, допустим, убивают ребенка при родителях и так далее… Не знаю, я просто уже никакие «фишки» не вижу и не воспринимаю. Может быть, это неправильно. — Паша помолчал и вдруг рассмеялся. — Ха, нас когда водили в кино в пятом классе, там сначала показывали такие старые агитационные ролики, по пэ-дэ-дэ. Как сейчас помню, там мальчик бежит на красный свет и попадает под двадцать четвертую «Волгу», это-то не показывают, а показывают, как бутылка кефира (у него была какая-то авоська) падает на асфальт, под колесо… Так я не мог это вообще видеть и слышать! Потому что сразу думал — а как у него родители, бабушки-дедушки, им же позвонят, скажут… И я там закрывал глаза, старался, чтобы незаметно для всех…

Оля расхохоталась тоже — такой контраст с «постмодернизмом»! — и с таким облегчением.

А Паша вдруг увидел себя со стороны — улыбчивого, с желтым от абажура лицом — и запоздало удивился тому, что новая знакомая вообразила его ценителем кино. С чего все это началось — с утянутой и загримированной Любови Орловой, при распахнутых донельзя глазах?.. Случайность, но вот Ольга, получается, ждала его, чтобы сходить на этот полуподпольный показ, теперь выспрашивает его мнение, едва ли не подобострастно… А какой он киноман? Девушка из особняка заблуждалась, как, наверное, и во многом в жизни… Паша совершенно не шарил в кино, хавал что-то со всем поколением. Запомнилось, как в старших классах забились воровато в чью-то хату, мяли пивные баллоны, смотрели «Брат-2», герой которого — любитель правды — крушил все вокруг в медвежьих свитерах и с крашеными бровями. «Бойцовский клуб» — и та же звериная радость стаи…

Ей лучше и не знать.

Во вторую очередь он спохватился, что девушка специально позвала его на фильм, понравившийся ей фильм, а он выламывается теперь, ругает со снисходительной рожей.

— Нет-нет! — запротестовала Ольга, когда он пытался что-то такое ей сумбурно изобразить. — Как раз такой взгляд, это очень даже интересно…

Они болтали и улыбались, болтали и снова улыбались. Кофейня опустела совсем, ночные официанты не проявляли энтузиазма, включив тихонько телевизор, и Паша замирал от ужаса и восторга, пытаясь сообразить, сколько же сейчас времени. (Телефон включить он побоялся.)

— А расскажи о себе, о своих друзьях. Кто они? — спрашивала, к примеру, Оля.

И Паша терялся совершенно, потому что ну что вот скажешь, например, про Игоря?..

— А вот этот парень, ну который выступал сегодня?

Потребовались усилия, чтобы понять, что речь про Максима. «Парень», ничего себе. Впору уж «господин средних лет»…

— Нет, ну какой он мне друг… Хотя, ха, мы же троюродные братья, между прочим!

И он поведал в лицах о Максиме, о том, что человек приехал из такой глуши районной и всего такого сам добился, руками своими, мозгами, зубами. И вообще, когда человек веселый, артистичный и неунывающий, это многого стоит. Но со своими «пунктиками», конечно, а кто без них. Среди таких Паша назвал и фанатичный интерес к политике, вполне определенного плана. Потому что накануне как раз Максим вынес ему весь мозг бесконечными разговорами про закрытие в Питере издательства «Ультра-культура», как производное — про зажимание ртов, про «тоталитаризм» и прочие увлекательные вещи.

— Папа называет таких «минус-люди», — глубокомысленно бросила Ольга.

— В смысле?

Ольга прочла короткую, с чужих слов, лекцию, что большая беда страны — то, что серьезная часть национальной элиты (Оля была старательна, повторяя) всегда против власти, любой, неважно, кто в Кремле — Путин, Ельцин или кто еще. Все эти люди, будь то лучшие бизнесмены, лучшие музыканты, сисадмины, кто угодно, всегда будут в стороне от любых шагов государства, хоть самых жизненно важных, будут пыхтеть, бухтеть (Оля была старательна), совать палки в колеса. Они всегда против, отсюда «минус». Большая беда стране.

— Ну тогда уж «минус-граждане». А то как-то уж получается по-фашистски. — Паша усмехнулся, и Оля тут же рассмеялась, поняла, что обстановку надобно разрядить.

Павлу действительно стало чуть неуютно при упоминании об Олином папе: интересно, это в порядке вещей, что она просиживает ночь неизвестно где?.. Интересно, она тоже не включает телефон?..

— Ну а ты расскажи про своих друзей, — предложил он.

Ольга медлила, молчала. О ком ей было рассказывать? Об Инне?..

В школе Ольга общалась ровно со всеми — как ей казалось, была доброжелательна да мила и словно видела себя со стороны. Ей, кстати, это нравилось.

— А ты знаешь, что ты как в кино? — спросила однажды, пристально глядя, эта странная новенькая — Инна.

Они заговорили на какой-то из вечеринок, которые регулярно устраивались для их класса: обеспеченными родителями это поощрялось. Пусть хоть перетрахаются, но друг с другом.

Ольга не поняла.

— Ты как в кадре все время, понимаешь? Причем не так, как в современном кино, сейчас так не играют. Сейчас все по-бытовому. А ты держишь лицо, делаешь лицо.

Инна, раскованная вообще, лихо пила в тот вечер полузапретные коктейли, а Ольга чуть не впервые не знала, как реагировать. Обидеться? Но Инна уже рассказывала взахлеб про старое кино.