Тернистая дорога в рай

Когда же фильм закончился, Глеб поднялся с кресла и в немом безмолвии самосозерцания покинул зал. Придя домой, он без промедления взялся за «перо» и начал сочинять историю.

А где-то через месяц начались международные соревнования по спортивной гимнастике: «кубок имени Михаила Воронина», и Глеб собирался посетить это мероприятие.

– Зачем тебе идти на эти соревнования? – спросил отец Глеба, когда тот сообщил ему о своём намерении.

– Просто хочу посмотреть, – бесхитростно ответил Глеб, не зная, чем ещё объяснить своё желание.

– Пора бы уже определиться со своей дальнейшей жизнью, – принялся увещевать отец. – Если собираешься связать её со спортом, тогда всё ясно. В противном же случае я не вижу смысла тратить время на подобные вещи.

– Просто я хочу сходить туда, встретиться с друзьями. Что нельзя? – начал раздражаться Глеб.

– Почему нельзя?! Можно, – с невозмутимым видом ответил отец Глеба. – Но лучше бы ты занялся чем-нибудь полезным. Учёбой, например.

Стоило родителям Глеба заговорить с ним об учёбе, и внутри него разгорался неистовый огонь неукротимой, но быстро проходящей злости. Для него это огнедышащее слово было всё равно что красная тряпица для разъярённого быка. Уж больно часто родители Глеба упрекали его в том, что он в своём непримиримом пагубном упрямстве уподобился тупоумным вертопрахам, лишённым блистательного будущего. Глеб устал давать им защитительные и, как ему казалось, убедительные аргументы в пользу своей неизменной позиции по этому вопросу. Всё равно родители его не слышали. А ведь Глеб был совсем не против учиться. Однако он считал, что обучаться нужно лишь тому, чем ты будешь заниматься всю оставшуюся жизнь, что тебе по душе. Ему чудовищно претила мысль о том, чтобы потратить четыре года своей не бесконечной, быстро преходящей жизни на обучение тому, чем он никогда не будет заниматься. Для него подобная учёба – это напрасно потраченное время, невозвратимо улетевшие четыре драгоценных года жизни.

Дабы не ввязываться снова в долгую бесплодную полемику, Глеб сказал отцу, что уже опаздывает.

Собравшись, он попрощался с родителями и ушёл. Для Глеба это были не просто соревнования: на них он мог увидеться с Верой. Ведомый этой затаённой призрачной надеждой и лишь ей одной, он незаметно для себя добрался до нужного спортклуба. Его сердце бешено неугомонно билось, вгоняя с кровью Глебу в голову бессознательный ознобный страх. Каким-то невероятным, непостижным образом его подсознание догадывалось о грядущем ошеломительном событии, которое поистине оставит неизгладимый след на жизни Глеба.

Распахнув входную дверь, он вошёл внутрь и проследовал к мужской раздевалке для спортсменов. Глеб всегда переодевался там, когда бывал здесь. До его появления в раздевалке полновластно царило безмолвное, почти пугающее безлюдье. Сняв куртку и повесив её на вешалку-крючок, Глеб уселся на скамейку и стал ждать прихода друзей. Угнетающее уединение со своими беспокойными неотвязными мыслями было ужасным, но идти в зал одному было страшно. Обзаведясь чудесным сиюминутным даром безукоризненного ясновидца, Глеб знал наверняка, что Вера уже там. При одной лишь мимолётной мысли об этом его пронзал неисчислимый сонм горящих стрел панического страха. Казалось бы, чего ему бояться, ведь его никто там изуверски не убьёт, а Вера – сам добродетельнейший ангел во плоти. Но неразрешимая проблема состояла в том, что при виде красивой девушки, пусть и знакомой, его всегда одолевало это пагубное чувство. Глеб не знал, что ему делать с этим необуздываемым животным страхом. Он даже не понимал, откуда тот берётся.

Внезапно дверь Глебова убежища, тихо скрипнув, отворилась, и в раздевалку со звонкозвучным смехом вошла весёлая компания. То были столь ожидаемые Глебом его давнишние друзья. Поприветствовав его, парни поснимали куртки, кто-то ещё и переобулся. После чего все дружно отправились в спортзал. Правда, в коридоре и при входе в спортзал им пришлось пробираться сквозь скученную говорливую толпу людей.

Глеб вслед за друзьями перешёл вдоль стенки на противоположную сторону к трибунам. Одновременно с переходом он нетерпеливым спешным взглядом отыскивал среди удалённых друг от друга немноголюдных групп зрителей ту, ради которой и пришёл сюда. И он её нашёл. Едва обворожительная Вера показалась из-за сидевших перед ней девиц, и в спешащих к ней ногах Глеба появилась слабость.

Когда Вера увидела Глеба, её лицо озарилось несказанным светом счастья. Она встала и легковесными шагами пошла ему навстречу. Произнеся радостным елейным голосом: «Привет!», Вера нежно поцеловала Глеба в щёку и заключила его в тёплые объятия. А после поприветствовала и остальных.

– Как делишки? – вдруг осведомилась Вера, обратившись к Глебу.

– Хорошо, – ответил тот. – А твои?

– Тоже хорошо, – с неизменной заразительной улыбкой ответила Вера.

– А как твои пятки? – участливо поинтересовался Глеб.

– Хорошо. Уже вот бегаю, – с довольным приглушённым смехом произнесла Вера.

Тут кто-то из Вериных подруг позвал её, и она вернулась на своё место, оставленное ради приветствия Глеба. Тот вместе с друзьями присоединился к их бескручинной компании, увеселённой им одним понятным разговором. А может, Глеб не понимал их шуток, потому что не был просвещён ни в одной из обсуждаемых ими тем. И эта неосведомлённость глухой непробиваемой стеною отчуждения установилась между ним и окружавшими его в тот час людьми. Но он не интересовался популярнейшими юмористическими шоу, транслируемыми как телевидением, так и «всемирной паутиной». Эти передачи совсем не нравились Глебу, и он не видел в этом ничего постыдного, заслуживающего неодобрительных, насмешливых оценок. Ему было больше по душе смотреть только те фильмы или передачи, которые заставляли о чём-либо задуматься и были наполнены мудрой философией, или читать книги: художественные произведения зарубежных и соплеменных Глебу авторов, образовательную литературу и философские трактаты. Глеб находил в этом много неоценимой, благодатной пользы. Конечно, кто-то скажет, что подобное увлечение в конце концов неотвратимо превратит человека в скучного зануду, заунывно изрекающему мудрые, наверняка, не понимаемые им самим, слова. Однако Глеба это не пугало, поскольку начитанность не синоним утомляющего собеседников занудства. Напротив, много знающему человеку легче поддерживать беседу. Только Глеб к таковым себя не причислял.

Он просидел около получаса, окружённый более десятка человек, в гнетущем одиночестве, не проронив почти ни слова. Сумрачное чувство сиротливости легло на его юношескую душу непосильным давящим ярмом. И кто знает, сколько Глебу пришлось ещё бы так проплавать в кипучей лаве обжигающего неудобства, если бы Вера и её подруги не ушли куда-то. Да и вообще за эти полчаса от их большой компании почти ничего и не осталось. Все как-то незаметно рассредоточились по залу. Рядом с Глебом остался лишь один его товарищ по гимнастике.

– Слушай, а что, Вера тебе совсем не нравится? – обращаясь к Глебу, ни с того ни с сего прямолинейно выпалил не покинувший его Женя.

– Почему же? Нравится, – коротко ответил Глеб, не расположенный к сердечным откровениям.

– Тогда почему ты не предложишь ей встречаться? – спросил Женя, продолжая свой докучный допрос.

Этот вопрос, словно раскалённый нож, вонзился Глебу в сердце. Он не знал, что сказать в ответ, потому что разумно-внятного ответа у него и не было. Слишком много факторов довлело над его смятенным разумом, мешая принимать решение.

Случайно, а может, по наитию какого-то необъяснимого инстинкта, Глеб посмотрел на вход в спортзал. Его печальный взор сразу же упал на появившуюся там, среди бесформенной толпы, Веру. Неподвластное ему волнение снова чудовищно объяло Глеба бессознательным страхом: она несомненно шла к нему. Он понял это потому, что Вера возвращалась тем же, а впрочем, единственным разрешённым путём: вдоль стенки. Женя посмотрел туда же, куда и Глеб. Только вопреки ожиданиям Глеба, Вера направлялась не к нему. Поравнявшись с его другом, Сашей, она о чём-то с ним заговорила и после непродолжительного разговора увела его.

– Ты не ревнуешь? – пытливо посмотрев на Глеба, осведомился докучливый Женя.

Сражённый таким громоподобным вопросом, заронившим в его голову скороспелое зерно шипованных сомнений, онемевший Глеб провалился в омут затаённых мыслей. Неужели то, что он сейчас испытывает, – и в самом деле подлинная угнетающая ревность. Но отчего? Неужели он и в самом деле её любит. То, что Вера ему нравилась, не вызывало никаких, даже наипрозрачнейших сомнений. Но любовь… Как определить её, как распознать среди несметной купы тёплых чувств, питаемых к близким драгоценным людям? Особенно, если ты имеешь беззаветно-добродетельное сердце истинного человеколюбца, а добродушный Глеб был именно таким.