Терпеливый снайпер

– Я спрашиваю, где он сейчас. В Португалии?

Обе синхронно пожали плечами, но между губ у Да высунулся и спрятался кончик языка.

– Многие спрашивают, – сказала она глумливо. – И не все – чтобы сфотографировать его работы.

– А вы что отвечаете?

– А мы отвечаем: не-а, не знаем. Понятия не имеем.

И это, без сомнения, так, подумала я. Не станет Снайпер долго общаться со столь известными персонами. На такой риск он не пойдет.

– И как его настоящее имя – тоже не знаете?

– Не знаем, – отрезала Да. – А кого это знобит?

Сестра поддержала ее:

– Снайпер и Снайпер… Никакое другое имя смысла не имеет.

– Вам не приходилось бывать в Испании?.. С ним?

Они медленно кивнули. Потом Да заметила, что Мадрид – стремный город. Полно полицейских на каждом шагу… Меры безопасности такие, что взвоешь… Тяжкое место для работы.

– Делали, помню, роспись в Чамартине – вот это была, я тебе скажу, работка: три стены сверху донизу за сорок восемь часов. Спали в каком-то сарайчике поблизости, в груде картонных ящиков, чтобы не заметили. – Тут она взглянула на сестру. – Нет напоролась на гвоздь, когда мы в темноте неслись к поезду, – и мы этот поезд расписали вслепую, притом что из нее хлестало, как из чушки зарезанной.

– Смотри, – сказала мне та.

Распахнула курточку, задрала поддетый под нее джемпер. На левом боку чуть повыше бедра я увидела длинный лиловатый рубец. Бедро, кстати, было красивое.

– В больницу боязно было обращаться: полиция могла нас опознать, – добавила она, застегиваясь. – Так что Да пришлось позвонить Снайперу, и он все взял на себя… Повел себя как киногерой. Он тогда еще жил там. Это было до того, как Даниэль сыграл с крыши.

За спиной у нас опять протарахтел поезд. Время от времени с автострады доносился автомобильный гудок. А перед нами безмолвно плыли подсвеченные закатным солнцем корабли.

– Многие, – продолжала она, – понятия не имеют, что это такое – удирать, когда за тобой гонятся, прятаться по восемь часов, промерзать до костей или вымокать до нитки, когда ливень такой, словно сам Христос плюется с небес, а тебя ищет орава сторожей и охранников… Что такое – рвануть за две тысячи километров, чтобы разделать вагон метро, о котором упомянул твой приятель. Приехать в город и двое суток провести без еды, без денег, ночуя под мостом или где придется. И все для того, чтобы написать, что хочешь. Кто никогда такого не пробовал и не хотел заморачиваться, кто не корячился по полной – тот не настоящий райтер, а так… Той [33] . Любитель.

33

От англ. toy (игрушка) – термин для обозначения неопытного и/или плохого райтера.

Она замолчала на миг и, отдернув рукав армейского бушлата, взглянула на часы, блестевшие на правом запястье. Потом переглянулась с сестрой.

– Снайпер, когда был здесь, сказал нам кое-что хорошее. Наконец-то вы поняли, сказал, что городской пейзаж – вещь необходимая. Что без него ты – никто. Что твоя композиция вписывается в другую, более масштабную – дома, машины, светофоры. И злодолбучий город – это дополнение к тебе, поняла? Город – часть того, что ты делаешь.

– Это то, что ты делаешь, – уточнила Нет.

– Но ведь картинные галереи… – начала я.

– Да нам плевать сто раз, как там считают эти гниды-галеристы, эти вороны на дубу и купленные ими арт-критики – в них социального чувства столько же, сколько в непрожаренном бифштексе.

– Как станковисты мы были бы самыми обыкновенными посредственностями, – беспечно заявила Нет. – Дерьмом собачьим… Но как райтеры мы – гениальны!

Обе опять одновременно рассмеялись. Удивительно, подумала я, как этот смех делает их неотличимыми друг от друга. Они раздваиваются как в зеркале.

– Галереи нами интересуются, а это дает деньги, – сказала Да. – Но мы отказываемся считать себя художниками. И тут мы совпадаем со Снайпером: только на улице убеждаешься в реальности.

– Сомнения – как бомбы, – напомнила Нет.

– Так он говорит. Обрушивать на город свои сомнения все равно что бомбить. Граффити нуждаются в поле битвы, а у нас, у райтеров, оно всегда под рукой. Искусство – дело мертвое, покуда райтер жив. Время от времени необходима бомбежка.

– Представляю, – сказала я.

Да снова поглядела на меня недоверчиво. Я поняла, что она силится вообразить, как я буду выглядеть с аэрозолем в руке.

– Если никогда не расписывала стены, то едва ли. Это как месячные, понимаешь? Нечто неизбежное и напоминающее тебе о твоей сути. То, что не допускает расслабухи и беспечности. И дрыхнуть не дает.

Она опять посмотрела сперва на часы, а потом на сестру. Я заметила, что потом обе как по команде устремили глаза вверх по течению Тежу, к мосту 25 Апреля. Последние солнечные лучи еще играли на его металлических конструкциях, на верхушках мачт и надстроек медленно проходящих судов.

– То, что заставляет твоего друга позвонить тебе в четыре утра или прислать эсэмэс и рассказать, что он сию минуту сделал то-то или то-то, – продолжала Да. – И ты с ума сходишь от зависти при мысли, что он блестяще выполнил свою миссию, пока ты дрыхла, как последняя дура.

Они по-прежнему смотрели на далекий город, и я подумала, что и вообразить даже не могу, чего они обе ждут. Откровения, как было сказано в начале. И я спросила себя, где оно, это откровение.

– Снайпер – самый радикальный из нас, – говорила Да. – Самый бескомпромиссный. Вот мы, к примеру, поддались уже несколько лет назад, когда нам влепили штраф в шесть тысяч евро. И тогда, чтобы было чем платить за нелегальное, мы легализовались. Согласились лепить этикетки и стали брать за свою работу деньги. Более того, мы бросали свои граффити на раскрутку любого товара – обуви, ювелирки, сумок, шапок… Дальше – больше. Выставки, вернисажи, продажи. И всякое такое.

Жестом она как бы попросила дать ей немножко времени, а улыбкой пригласила меня за собой. Мы перешли железнодорожные пути и направились к забору, окружавшему бензоколонку.

– Взгляни.

Я взглянула и невольно вздрогнула. Не менее шести квадратных метров этой ограды были целиком выкрашены в белое, а в центре черной краской выведена только одна фраза. Время и дожди повредили роспись, десяток райтеров поставили поверх свои тэги, но все же еще можно было разобрать первоначальный текст: «Снайпер здесь не был» – и справа внизу – его неповторимый оптический прицел.

– Вот ведь стервец, – рассмеялась Да. – А рядом – наше творчество.

Я сделала снимок и взглянула на второй «кусок». Он почти примыкал к росписи Снайпера и был отмечен тэгом Сестер – изображение огромной банкноты в пятьдесят евро, вагины и надпись: «Нате, жрите!»

– Власть, деньги, секс правят миром, – продолжала она, покуда я фотографировала граффити. – Все прочее – розовые сопли. Мы не опускаемся до Питера Пэна, зайчиков, сердечек, куколок, позитивной энергии и всей этой чуши… Нас воротит от женских граффити, я же говорю, мы их видали сама знаешь на чем… Мы – команда, спаянная и обстрелянная, мы окунаемся в дерьмо с улыбкой и заранее облизываемся.