Терпкое вино любви

Декан французского отделения филологического факультета задумчиво расхаживал по кабинету. Этот сухой желчный старичок в пропахшем нафталином черном костюме когда-то преподавал античную литературу, а теперь занимался административными делами да изредка читал лекции. По общему мнению студенток, коих на факультете было большинство, декан проявлял чрезмерный интерес к вопросам пола, хотя и старался это скрыть. Его манера говорить была нарочито неприязненной, к нерадивым студентам он относился с повышенной строгостью. В его лекциях по античной литературе часто звучали весьма двусмысленные акценты — благо в древние времена люди не отличались высокой нравственностью. Лицо декана непроизвольно менялось, а голос становился вкрадчивым, когда речь заходила о творчестве Сафо или о каких-нибудь фаллических символах. Из-за постоянной внутренней борьбы с самим собой и своими наклонностями декан имел неуравновешенный и вздорный характер. Особенно доставалось красивым студенткам, их он всегда старался уколоть побольнее. К несчастью, Ольга входила в их число.

— Я не могу отправлять на учебу за границу студентку с подмоченной репутацией, — скрипучим голосом сказал декан и остановился у окна.

В кресле у стеклянного журнального столика сидела его собеседница — преподаватель французского языка Надежда Владимировна, впрочем, по имени-отчеству ее здесь никто не называл. Еще смолоду за ней прочно закрепилось прозвище — «мадемуазель Надин».

— Но вы же прекрасно знаете, — мягко возразила ему она, — что Оля ни в чем не виновата. Это просто недоразумение. Чистой воды недоразумение.

Декан засунул руки в карманы и стал переминаться с ноги на ногу.

— Мне ли вам объяснять, дражайшая Надин, что дыма без огня не бывает.

Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза, уловив тонкий аромат ее духов, который вот уже много лет витал в коридорах университета. Мадемуазель Надин была давней его любовью. Он помнил ее еще молоденькой аспиранткой, которая, вопреки нареканиям местных строгих филологинь, носила узкие, в обтяжку, брюки и умопомрачительно короткие стрижки. Сейчас волосы ее уже поседели, но чисто французский шарм, за который она и получила свое прозвище, остался.

— Понимаете, Вячеслав Николаевич, дым иногда очень легко перепутать с туманом, — сказала мадемуазель Надин, отпивая кофе из фарфоровой чашечки. — Я знаю Олю очень давно. Она вполне достойная кандидатка на поездку. Спокойная, уравновешенная, скромная. В конце концов, у нее лучшее произношение на курсе!

Она не стала рассказывать декану, как вчера после занятий обнаружила «спокойную и уравновешенную» Ольгу в углу раздевалки на первом этаже. Завернувшись в плащ, девушка безутешно рыдала. Надин молча обняла ее за плечи и повела в свой кабинет. Там она усадила ее перед собой и налила ей из термоса кофе (Надин обожала кофе). Затем открыла створку своего письменного стола и достала оттуда маленькую бутылочку коньяка. Плеснула несколько капель в чашку.

— Выпей и успокойся, — сказала она. — Действует как лекарство.

Ольга вытерла рукавом блестящие от слез глаза и залпом выпила обжигающий напиток. По телу сразу пробежала жаркая волна.

— А теперь рассказывай, что случилось. Знаешь ли, увидеть тебя в слезах — это все равно что «выставить в музее плачущего большевика»… — мадемуазель Надин закурила ментоловую сигарету и предложила Ольге.

Ольга не любила курить, но иногда, за компанию, позволяла себе сигаретку-другую.

Ну что она могла рассказать своей обожаемой учительнице? Что ее мальчик… ее возлюбленный… любовник Мишель с некоторых пор избегает с ней встреч, не приходит на интимные свидания? (Родители говорят, что он уехал на дачу, но Ольга-то знает, что это неправда.) Или что ее бабушка Капуля все время глотает таблетки от давления и вот уже неделю не выходит на улицу? Или что староста их группы Наташа Козлова зачитала сегодня список утвержденных на поездку в Париж и там не оказалось Ольгиной фамилии? Да, наверное, вот это и надо сказать мадемуазель Надин.

— Меня не взяли во Францию! — выпалила Ольга, глядя прямо в лицо Надин своими огромными черными глазами.

Надежда Владимировна поправила кружевной воротник элегантной блузки. Александритовые серьги качнулись в ее ушах и из зеленых превратились в сиреневые.

— Но я же сама лично видела этот список. Ты там была. Они что, решили отправить кого-то другого?

— Не знаю, — сказала Ольга и закусила губу, готовая снова заплакать. — По-моему, список просто уменьшился на одного человека.

Мадемуазель Надин молча кивнула головой, как будто ей стало все ясно. Она не могла ничего обещать, но сказала, что попробует разобраться…

Декану нечего было возразить, и он лишь раскачивался с каблука на носок, разглядывая что-то в окне.

Надежда Владимировна спокойно допила кофе и со стуком поставила фарфоровую чашечку на стол.

— Давайте начистоту, Вячеслав Николаевич, — тихо проговорила она, — кого вы включили в список вместо Ольги Коломиец?..

3

Очнулась Ольга ранним утром в больничной палате. Голова болела, к горлу подкатывала тошнота, руки и ноги не слушались. На этот раз ей удалось приоткрыть глаза, от которых остались одни лишь щелочки. Первое, что она увидела, был высокий, весь в трещинах, потолок — нежно-розовый от лучей восходящего солнца. Затем, превозмогая боль, она повернула голову и оглядела палату. В глаза бросилась стоящая рядом капельница, на стеклянных сосудах которой тоже играли золотистые лучи. Кроме ее деревянной кровати, здесь стояли еще три такие же — и все пустовали. Ольге страшно хотелось пить. Она со стоном приподнялась на локте и посмотрела, не стоит ли на тумбочке рядом с кроватью графин с водой, какие обычно бывают в больницах. Там ничего не было, кроме градусника. Тогда Ольга попыталась позвать медсестру — но, видимо, голос ее был слишком слаб, чтобы его услышали в коридоре. Опустившись со вздохом на подушку, Ольга вытянула перед собой обнаженные до плеч руки. Белая кожа была пятнистой, как у гепарда, из-за отвратительных лиловых синяков. Затем она коснулась пальцами раздутых, словно две подушки, щек и запекшихся в крови губ. Вся голова была в бинтах — Ольга вспомнила, что у хирургов такая повязка называется «чепчик», и попыталась представить, как она выглядит в нем. На глаза сразу же навернулись слезы. Наверное, она прогневила чем-то Бога, раз он посылает ей столько мучений!

Мысли путались в гудящей от боли голове, перегоняли одна другую, сцеплялись и ускользали. В сознании, как кадры отснятого, но еще не смонтированного кино, проплывали обрывки воспоминаний.

… «А ну стой, птичка!» — раздался сиплый юношеский голос за спиной у Ольги, выводя ее из задумчивости.

Откликаться на подобные заявления, когда шагаешь в темноте по безлюдной улице, в высшей степени неблагоразумно. Ольга даже не обернулась, а только ускорила шаги. Стук ее каблучков гулко отдавался в коридоре из домов. «Еще не очень поздно, — подумала она, стараясь успокоить себя, — кругом полно народу». Однако, как назло, длинная улица была пустынна, а из десятка фонарей лишь один светил бледным натужным светом. До ее дома оставалось метров тридцать. Ольга почувствовала за спиной чье-то срывающееся дыхание. Ее догоняли.

— Стоять! — тихо, но грубо скомандовал тот же басовитый голос.

Теперь уже Ольга не на шутку испугалась и побежала, но тут кто-то цепко схватил ее за волосы и дернул назад, так что голова ее беспомощно откинулась. Ольга вскрикнула и вцепилась в гадкую руку ногтями.

— Сейчас же отпустите меня! — сказала она строгим, как у школьной учительницы, голосом, который, как ни странно, возымел действие на юного наглеца.

Ольга вырвалась и едва не упала на землю. Восстановив равновесие, она осмотрелась. Их было несколько человек. В темноте она не могла разглядеть их лица. Заметила лишь, что у всех у них выбриты виски.

— Что вам от меня нужно? — тихо, но отчетливо произнесла Ольга, глядя, как худощавые мальчишеские фигуры обступают ее со всех сторон и берут в тесное кольцо.

— Сейчас узнаешь, — тихо, в тон ей, ответил самый шустрый из них, дохнув на нее запахом винного перегара. — Читала, наверное, в книжках, что делают с предателями, тем более если это предатели рейха… — они медленно оттесняли ее на газон, под прикрытие деревьев.

— Предатели? — удивленно округлила глаза Ольга и, пятясь, задела каблуком за бордюр. — Предатели?