Терракотовая старуха

Я хожу по своей квартире, заглядываю в пустые углы.

За холодильником вечная помойка: мятые пакеты, пустые пластиковые бутылки. Уборка – отличное успокоительное. «Всё. Возьми себя в руки... – Я иду в ванную за ведром. – Когда Яна вернется из круиза, сын представит матери будущую невестку. Вот и явится не с пустыми руками. Изящный подарок, выбранный со вкусом, – будущая свекровь должна оценить».

– Оценю. Уже оценила, – она путает будущее с прошлым. Как будто осталась девочкой, с которой мы вместе стояли под осиной. На фотографии, лежащей в моем столе. Той самой, где мы обе похожи на беженцев. – Не понимаю... – она закрывает плоскую коробочку. – Ну почему, почему ты не думаешь о себе? Выйдет замуж за Виктора. Для тебя начнется свобода. Долгожданная. Разве ты не мечтала об этом, когда работала на Фридриха? Сможешь бросить уроки. Во всяком случае, набрать других учеников. Сами будут ездить к тебе... Что, разве нет?

Ссыльнокаторжная, сидящая во мне, улыбается тающими губами:

– В смысле на свободу с чистой совестью?

Я смотрю на бывшую девочку, сохранившую свою молодость. Я бы тоже могла.

«Не могла бы, а просто – могла», – исправляю стилистическую ошибку. Как в диктанте: вычеркиваю недрогнувшей рукой. На этот раз обойдемся без частиц – служебных слов, искажающих смысловые оттенки. В новом мире, который мы построили с Фридрихом, оттенки не имеют значения. А-ля гер ком а-ля ге-ер! На войне не считают потерь.

– Господи... Ну почему, почему ты не следишь за собой? – она ведет меня к зеркалу. – О себе надо заботиться. Как-то ухаживать...

В новом мире это слово обрело новое значение.

На меня смотрит мое отражение. В руке оно держит пустую пластиковую бутылку. Как терракотовая старуха, та самая, в эрмитажной витрине: толстая и уродливая, с огромным животом. Тоже держала пустую бутылку, радовалась, что выпила вино. Лет через десять я стану старухой. Бесформенной. Словно надо мной никто не работал – никакая власть.

Отражение протягивает руку, как будто просит милостыни.

Десять лет назад я еще могла родить. Пусть это был бы мальчик. Ради него я бросила бы работу. Во всяком случае, перестала бы ездить – ученики приезжали бы ко мне.

– Этого только не хватало! Если уж так приспичило, возьми и усынови.

– Слишком сложная процедура. А потом... Для этого нужен муж.

– Ну, во-первых, – Яна загибает пальцы, именно загибает, так, как принято нынче, – муж нужен для другого. Чтобы приносил бабки. А потом: формально вы не разведены. Во-вторых, все-таки твоя дочь – юрист. Найдет какие-нибудь зацепки. Не зря же ты платила за ее учебу...

Я смотрю на бывшую подругу. Чем-то они похожи: она и мать Ивана. Виннеры, победившие в естественном отборе. Думают: тетка – беспомощный лузер. У таких – грех не отнять. Единственную дочь.

– Моей дочери кажется, будто она сама сделала свой выбор.

– А кто же?

– Я. Это я отправила ее на юридический. А могла на историю...

– Ну и кем бы она работала? – Яна смотрит в окно. За окном наша вечная помойка, слегка припорошенная снегом.

Это – резонный довод. Про себя я думаю: «По нынешним временам – НИКЕМ».

– У Ивана, в комнате... Как думаешь, это чьи книги?

Моя подруга садится напротив.

– У Ивана? – она поднимает взгляд. Смотрит на меня глазами лани. – Тебе-то какая разница? Ты же решила его бросить. Только побоялась сказать.

– Ничего не побоялась. Просто мне было неловко. Этот подарок...

– Подарок! Тоже мне подарок! Небось не обеднеют.

Я слышу интонации ее матери: от этого никуда не деться. Чем станет ее жизнь без того туалетного крана, перед которым ее мать стояла отклячившись?..

– Все-таки это чьи книги?

– Может, купили, – Яна усмехается, – или сперли. Прихватизировали районную библиотеку. В смысле, его папаша. Или... Слу-ушай!– она бьет себя по лбу. – Там же бывшая коммуналка. Представь: одинокий старик. Когда расселяли, откинул лыжи.

– Но тогда... Должны были выбросить, снести на помойку. Тогда они стоили сущие копейки.

– А дамочка? Ты что, забыла? Все-таки бывший филолог. Упаковала, пихнула на чердак. Где-то же они жили. Не исключено, что в загородном доме, – по ее лицу пробегает тень. Может быть, ей хочется рассказать мне о чем-то личном. О жизни, которая сложилась в ее загородном доме. С моим бывшим любовником. Мне нет никакого дела до их личной жизни: ни его, ни ее.

Я думаю о новом русском, отце моего ученика. Если бы его спросили: «Вы помните того старика, старого русского, не пережившего расселения?», – он ответил бы: «Нет». Разве упомнишь все выморочное: стариков, их мебель, шмотки, черно-белые фотографии...

Цепкий взгляд, приплюснутая переносица, бледная кожа нехорошего русского... Работал как проклятый. Мечтал обеспечить вечную свободу. Себе и своим потомкам. Чем больше денег, тем больше свободы. Возвращаясь с работы, спрашивал: «Где Ваня?» Прислуга пела хором: «Там, там, на чердаке». Вряд ли он возражал. Прежде чем выйти на свободу, он учился в советской школе. Там ему и вбили в голову: читающий ребенок – мечта любого родителя. Сын должен стать хорошим русским. Со своей стороны он сделал все, что мог. Всю грязную работу, на три поколения вперед.

Мне легко себе представить маленького мальчика, одетого в модные джинсы. Там, в углу, коробки из-под дорогих сигарет. В них сложены старые книги, по нынешним временам они стоят сущие копейки. Но он этого не знает. В его игре деньги не имеют значения. Деньги – это отец. Всегда возвращается поздно. Мама говорит: папа зарабатывает деньги. Чтобы за все платить. В его игре платить не нужно. Он чувствует себя первопроходцем, космонавтом, прилетевшим на чужую планету. Здесь, на неведомых дорожках, остались чьи-то следы. Мальчик спотыкается, замирает, смотрит себе под ноги. На правой развязался шнурок. Он думает: «Пусть!» Вчера, когда вернулся на Землю, там снова никого не было. Если не считать прислуги. «А где мама?» – ему хотелось ей рассказать, похвастаться своей находкой. Прислуга спела хором: «Там, там, в магазине». Вряд ли он удивился. Привык.

Он уходит к себе в комнату, включает дорогой плеер. Нажимает “PLAY”. Космическое кресло принимает форму его маленького тела. Это тоже игра: пусть думают, будто он смотрит какую-нибудь кассету... Мальчик гладит растрепанную обложку. Старая книга пахнет чердаком. Читает, не зажигая света, поднося поближе к глазам. Со стороны может показаться, будто внюхивается в страницы. «А-а-пчхи!» Из плеера доносится тихое шуршание. Рано или поздно космонавт вернется на землю. В космосе он никого не встретил. Это потом окажется, что там остались какие-то вирусы. Когда летел обратно, ни о чем не догадывался...

– Ты неисправима, – Яна клонит голову набок. Как будто рассматривает меня с любопытством естествоиспытателя. – Вечно что-нибудь выдумаешь. Ну какие вирусы! Мальчик как мальчик...

Я не стану с ней спорить. На этот счет у меня свое мнение. В конце концов, мы встретились не за этим. Я обязана ей сообщить. Чтобы не брать на свою совесть. «Совесть, на которой негде ставить пробы...»

Я делаю над собой усилие:

– Твой сын в беде.

– Ну уж? – Яна подымает бровь.