Территория памяти

Рассказ Васены подтвердился неожиданным образом. Об утопшем сообщили в милицию, та разыскала его родню, известила о случившемся. Неизвестно, как восприняла это его жена, пришел на реку только племянник, положил на лед хвойную гирлянду, почтил память дяди. Поздно вечером прибежал в сад сын моего недальнего соседа Сашка — накормить кроликов и переночевать. Сашка — парень лихой, не стал дожидаться катера, перешел через реку по льду, по пути, увидев хвою, подхватил, обрадовался: кроликам витамины. В сумерках не разглядел, что в хвою вплетены бумажные цветы, уже в сарае при электрическом свете увидел их. Утром заглянул ко мне спросить, что бы это значило.

А Васена тащила свой воз, тащила и в конце концов надорвалась. По весне, в мае, случилась с ней беда. Стаскивала с берега лодку, хотела поймать проплывавшее мимо бревно, и вдруг упала в воду, хорошо еще — головой на песок. Лежит, еле шевелится. Заметили это люди с катера, прибежали несколько человек, вытащили ее на сушу. Лицо у Васены было перекошено, силилась она что-то выговорить, но лишь мычала — язык отнялся. Потом уж врач установит, что случился у нее инсульт, а по-просторечному — хватил паралич. Попытались унести Васену домой, да была она сама грузна и одежда намокла, отяжелела. Сходили за Костей, он притащил корыто с веревкой, уволокли ее, уложив в это корыто.

На следующий день извещенный младшим братом Сергей пришел с друзьями. Соорудили носилки, чтобы донести Васену до катера, а на том берегу ждала машина. Увезли ее в больницу. Остался при хозяйстве один Костя. Взял на себя материны заботы в надежде, что скоро она поправится. Забегая вперед, скажу, что надежды его не оправдались, поэтому через несколько месяцев скот пришлось распродать.

Что касается собак… Удивительно, как чувствуют они человеческую беду, Лишившись хозяйки, горестно завыли Васенины собаки, выли дня три беспрерывно. У Альмы была для этого еще одна причина. В апреле она ощенилась. В мае окрепшие щенки занялись изучением окружающего мира. Симпатичные, любопытные, начали выползать на дорогу, возле которой стояла сторожка. Поначалу, завидев прохожего, они пятились, уползали под проволочную сетку, натянутую вдоль дороги, но мало-помалу привыкли к людям, доверчиво помахивали своими крысиными хвостиками и уже не боялись, если кто-нибудь склонялся к ним, притрагивался, чтобы приласкать. И, должно быть, воспользовавшись этим, ребятишки, а их весной и летом в садах, при бабушках и дедушках, немало, растащили щенков.

И вот Альма завыла, изливая свое двойное горе. Далеко разносился ее тоскливый вой, этот собачий плач, не давая нам покоя ни днем ни ночью. Но случилось вдруг нечто поразительное. Через участок от нас под садовым домиком, редко посещаемым хозяевами, устроила себе логово и ощенилась еще одна сука, вольная, ничья. Окрасом она была точно такая же, как Альма, вполне вероятно — одного с нею помета, то есть ее сестра. Выйдя из дома утром, я увидел, как она вылезла из логова с щенком в зубах и неторопливо потрусила туда, откуда доносился вой. Я из любопытства пошел следом: что это она надумала? Сука подтрусила к Альме и положила своего щенка перед ней. Альма, оборвав вой, предостерегающе зарычала, обнажила зубы, но щенок безбоязненно ткнулся носом в ее брюхо. Альма понюхала его и отвернулась. Щенок продолжал искать сосок. И Альма приняла его, легла, подставила ему соски, успокоилась.

Если бы не увидел это своими глазами, а услышал об этом акте милосердия от кого-нибудь, честное слово, не поверил бы, что собаки способны на такие поступки.

Костя, числившийся теперь охранником вместо матери, изредка прибегал в сторожку, кормил Альму. Впрочем, особой нужды в этом не было. Садоводы, идя из города, приносили в полиэтиленовых мешочках то кости, то зачерствевший хлеб, то остатки какой-нибудь каши, кидали ей.

Спустя примерно полгода после того, как Васену парализовало, я, встретившись на катере с Костей, поинтересовался ее состоянием.

— Начала разговаривать, встает, по комнате передвигается, — сказал Костя. — О вас спрашивала, велела привет передать. Хочется ей сюда…

Но больше на берегу Уфимки Васена не появлялась. Без нее жизнь в Дудкино как-то сразу потускнела, ощутимей стало, что деревня умирает.

Шло время. Костя женился, родился у него сын. Вместе с последними дудкинцами он получил однокомнатную квартиру в городе. Пришлось для этого по условию, поставленному городской администрацией, разрушить отчий дом. Теперь на бывшем Васенином дворе среди буйно разросшейся крапивы догнивают кучки бревен.

Стечение обстоятельств

Часть пути от речной переправы до наших садов пролегает по дудкинской улице, если можно назвать улицей разбитую вдрызг дорогу вдоль домов, некогда поставленных в один плотный ряд, а теперь изреженных, торчащих там-сям подобно старческим зубам. Наибольшие неприятности и шоферам, и пешему народу доставляет она на подходе к Венкиному двору. Тут в низинке, вконец изуродованной большегрузными машинами, даже в июльскую сушь масляно поблескивает грязевое месиво. Сырость в низинке поддерживается вербой-вековухой, с ее узеньких листьев и в знойные дни непрестанно сочится влага, сыплется дождем на раскисшую землю, — плачет и плачет старое дерево о чем-то, нам неведомом.

Однажды Венка предпринял попытку осушить руганое-переруганое место, прокопал глубокую канаву поперек дороги, чтобы жидкая грязь стекала под береговой обрыв. Грязи убавилось лишь чуть-чуть, никому легче от этого не стало, напротив, бедным садоводам, преимущественно старикам и старухам с рюкзаками за спиной, пришлось еще и перепрыгивать через канаву, чертыхаясь и призывая на голову мелиоратора кары небесные. Не тот уже у них возраст, чтобы изображать из себя легконогих козочек.

Венка их чертыханий не слышал, он глуховат. Кажется, он стесняется своей тугоухости, поэтому не очень общителен, в разговоры вступает настороженно, опасаясь не расслышать слов собеседника и сказать что-нибудь невпопад. День-деньской, отнеся с утра в город постоянным покупателям несколько банок молока и купив там что нужно для себя, он копошится в своем дворе: то задает корм мелкой живности, то машет лопатой, перекидывает коровьи лепешки на завалинок дома для утепления его к зиме, то распиливает ножовкой натасканный из лесу сушняк.

На вид Венка самый что ни на есть деревенский мужик, в особенности — когда отрастит бороду. Поносив бороду с полгода, он сбривает ее и некоторое время ходит с клоунским лицом: сверху оно загорелое, обветренное, цвета дубовой коры, снизу бело-розовое, как тельце молочного поросенка. Одевается Венка непритязательно, на голове — пожеванная теленком шляпа, неизменная кацавейка залоснилась так, что издали можно принять ее за кожаную куртку.

Но были времена, когда Венку уважительно называли Вениамином Алексеевичем. Тогда работал он инженером в солидном учреждении, занимавшемся автоматизацией нефтедобычи, и зарабатывал неплохо. К несчастью, жизнь — она ведь полосатая, у Вениамина Алексеевича светлая полоса сменилась темной. Нет, он не спился, как это у нас нередко случается, хмельным не злоупотреблял, а в последние года и вовсе ни капли в рот не берет. Просто не повезло человеку со здоровьем. Что-то стряслось у него с почками, и одну почку доктора вырезали. После операции стало пошаливать сердце, прописанные в связи с этим немецкие таблетки, оказалось, вымывают из организма кальций — начали крошиться зубы. Заодно грипп дал осложнение на уши.

С работы, связанной с командировками на нефтепромыслы, пришлось уволиться. Считалось — временно. Ради укрепления его здоровья на семейном совете решили перебраться в деревню, сохранив за собой и городскую квартиру. Перебрались в Дудкино вроде бы как на дачу. В это время и в стране все пошло наперекосяк: кризис, раздрай в экономике, безработица… Такое вот стечение обстоятельств лишило Вениамина Алексеевича возможности вернуться на прежнюю работу — и здоровые-то люди уныло толпились у офисов службы трудоустройства.

А жить как-то надо. Не оставалось ничего другого, кроме как заняться крестьянским хозяйствованием. Благо, усадьба, купленная ввиду поспешного отъезда прежних владельцев совсем недорого, предоставляла условия для этого. Дом, хоть и обветшавший, еще держал тепло, рядом — просторный сарай, хлевушка, где откармливали свиней, курятник, на задах — соток восемь огорода. Правда, власти покупку не узаконили, но и жить здесь не запретили.

И стал Вениамин Алексеевич Венкой. Семь ли тебе лет, семьдесят ли — по стародавней традиции в деревне ты Ванька, Санька, Венка… Вместо отчества получил он прозвище — Бамбук.