Теща-привидение

Самые мрачные политические прогнозы после отречения от престола Николая Второго не могли даже отдаленно предвидеть того ада, в который в скором времени будет ввергнута огромная и процветающая держава. Заводы, капиталы, земли и дома казались незыблемыми ценностями. Пусть даже партия власти и сменится, но богатые люди в стране всегда будут жить хорошо.

Так думало подавляющее большинство россиян. Но вот Петр Горышкин – старший в роду Горышкиных – был не из их числа. Он устал от революционных настроений в России и мечтал о тихой жизни где-нибудь у подножия Альп. Поэтому он озаботился тем, чтобы втайне, не афишируя своего поступка ни перед кем, перевести почти все свои капиталы в заграничные банки. Земли Горышкиных были отданы им в долгосрочную аренду, доходные дома либо проданы, либо также сданы в долгосрочную аренду. На родине Петра Горышкина, казалось, не держало больше ничего.

Его младший брат эмигрировал во Францию в самом начале Гражданской войны. В России оставалась лишь его дочь – племянница Петра Горышкина – Евдокия. Однако родственники друг с другом почти не общались. И причиной тому были деньги. В роду Горышкиных все имущество доставалось старшему сыну. Младший не получал ничего. Это делалось, чтобы не дробить состояние. Но было в высшей степени несправедливо в отношении младших детей.

И была еще одна причина, по какой Петр Горышкин и его жена старались не общаться с племянницей. Превыше денег Горышкиными чтилась чистота рода, чистота их крови. А Евдокия отступила от общего правила. Она выбрала себе в мужья не просто человека бедного, но еще и совершенно не родовитого. И вот этого Петр никак не мог простить своей племяннице.

– Итак, Петр Горышкин был очень богат и собирался встретить свою старость в роскоши. Но вот беда, супруга Петра совершенно не разделяла взглядов мужа. Она была патриоткой до мозга костей. И ее перспектива скончаться на чужбине не устраивала. Женщина оставалась в России вплоть до того момента, когда эмиграция была уже невозможна, даже если кто-то и пожелал бы уехать. Железный занавес опустился над страной, совершенно отделив ее от всего другого мира.

Обожающий свою жену Петр оставался вместе с ней. Детей у них так и не появилось. Пара жила друг для друга. Петр с болью наблюдал за катастрофическими изменениями к худшему, происходящими в стране. Одно его радовало: почти ничего из накопленного им самим и его предками большевикам не досталось. Деньги лежали под надежной защитой швейцарских банкиров. И никто, кроме самого Петра Горышкина или его потомков, не мог прикоснуться к этим деньгам.

Ключом к получению денег должны были стать две вещи – медальон с вложенной в него бумажкой с номером счета, а также печатка, которая должна была открыть банковское хранилище с драгоценностями рода Горышкиных.

– С тех пор как Петр Горышкин открыл счет в швейцарском банке, минуло уже больше ста лет. Представляете, какие проценты должны уплатить швейцарские банкиры за пользование деньгами Горышкина? – вдохновенно произнес Григорий, глядя на Маришу каким-то болезненным, лихорадочным взглядом. – Да там сейчас хранятся миллиарды! И все они до последнего сантима, цента, песо или пенса будут моими!

– С какой это стати твоими? – обозлилась Мариша. – Есть и другие Горышкины!

– Кто?

– Тамара Никитична! Ее дети! Муж!

Про пса Шарика она тоже хотела упомянуть, но вовремя остановилась.

– Муж не в счет, – отмахнулся Григорий. – Он совсем не Горышкин. А Тамара…

– Ну да, я знаю, она вам тоже неопасна. Ваш помощник «убил» ее. Вздумается банкирам проверить ваши слова, сунутся они в компьютерные базы, а там и нет ни одного Горышкина, кроме вас. Умно!

Но Григорий выслушал ее похвалу с поджатыми губами и спросил:

– Надеюсь, ты ничего не говорила Тамаре о том, что узнала от Хана?

– Ну…

– Что же, тем хуже для тебя и для нее, – снова поджал губы Григорий. – Мне придется ее убить. Это все ты виновата!

– Почему это я?

– Ты и твой длинный язык! – настаивал Григорий. – Так бы женщина могла жить не тужить до глубокой старости. Но раз уж она станет мне поперек дороги, то придется отправить ее следом за остальными.

– Остальными! – ахнула Мариша, чувствуя, как подкашиваются у нее ноги. – Так это ты… ты всех их убил?

Григорий самодовольно ухмыльнулся.

– Конечно, я!

А Мариша почувствовала, что ей совсем худо. Одно дело – подозревать человека в убийствах или догадываться, что он подлец и мерзавец, и совсем другое – точно знать, что это так. Да еще услышать его откровенное и нахальное признание, в котором не звучит ни капли раскаяния, а только одно невероятное, просто-таки маниакальное самолюбование.

Глава 18

Мариша взглянула на Григория и воскликнула:

– Я тебя презираю! Не боюсь, а именно презираю! Ты просто жалкое ничтожество! Стоишь тут и пыжишься от гордости. Вот, мол, посмотрите, какой я негодяй! Бойтесь меня! Я все могу! Я всех убью!

– А что? Разве это не так? Я не могу внушить страх?

– Омерзение! Вот что ты можешь внушить в первую очередь!

– Вот все мои женщины твердили это! – внезапно опечалившись, сообщил ей зачем-то Григорий. – Вечно слышал от них одни и те же упреки в бедности, в нищете, в никчемности. Им, видите ли, не нравилась моя худосочная фигура, они смеялись над моими очками, а мое слабое зрение приравнивалось ими чуть ли не к смертному греху.

Но тут же мужчина вновь улыбнулся и воскликнул:

– Но ничего! Уверен, когда миллиарды Горышкиных будут у меня, я буду внушать вам всем куда более теплые чувства.

– Ты навсегда останешься мерзавцем и самозванцем! Неужели ты в самом деле думаешь, что тебе удастся завладеть сокровищами Горышкиных?

– Запросто! Я уже купил билет в Швейцарию, – похвастался Григорий. – Я знаю название банка и номер счета, на котором лежат деньги. У меня есть доказательство того, что я Горышкин и прямой потомок того Горышкина, который открыл счет в швейцарском банке. Да этого и не надо. Счет открыт на предъявителя. Достаточно знать код доступа, который одновременно является и номером счета.

– А хранилище с драгоценностями?

– И его я не обойду своим вниманием. Драгоценности, пролежав сто лет в неприкосновенности, только прибавили в цене. Говорят, там имелось несколько драгоценностей работы самого Фаберже. Горышкины дерьма не приобретали. Им подавай все только самое лучшее!

– Странно, а у меня сведения, что Горышкины перед революцией совсем обнищали.

– Эти слухи поддерживал сам Петр Горышкин! – радостно закивал головой Григорий. – Он хотел, чтобы все вокруг него думали, будто бы он разорился и обеднел. Помимо того, что он надеялся таким образом выманить из России свою супругу, которой должно было рано или поздно надоесть жить в бедности, Петр был еще и человеком очень скрытным. И он совершенно не собирался делиться с окружающими информацией о том, где на самом деле находятся его деньги. Об этом даже не знала его родная племянница. Лишь умирая, Петр Горышкин передал Евдокии перстень с печаткой.

– Почему ей? Он же ее недолюбливал за неравный брак с простолюдином.

– Ну, во-первых, долгая эпоха советской власти заставила Петра во многом по-новому взглянуть на вещи. Во-вторых, племянница к тому времени уже овдовела. А в-третьих… И это самое главное, у самого Петра детей не было. А тут все-таки родная кровь. Кому же и отдать деньги, как не ей? А жена Петра отдала девушке те немногие драгоценности, которые она носила, – серьги, кольца, цепочки.

Супруга Горышкина из страны уехать все же отказалась. Она гордо несла свой крест, но эмигрировать не хотела. Впрочем, бедность в понимании Горышкиных заключалась в том, что теперь у них была не многочисленная челядь, а всего лишь одна домработница и конюх, который также выполнял обязанности истопника и личного камергера Петра Горышкина.