Теща

Точнее, тетку весьма преклонного, как мне показалось, возраста.

С мелкой химической завивкой. С лицом неумным, ничего не выражающим, недобрым – пожалуй, даже злым; такие обычно бывают у учительниц младших классов.

Сейчас я бы сказал, что такие героини в советское время заполняли художественные фильмы про каких-нибудь доблестных трактористок или девушек Метростроя.

Тетка стояла перед расплывшейся в нерезком фокусе линейкой пионеров. В черном – так вышло на черно-белом снимке – галстуке и светлой рубашке, готовой порваться на груди. Темная форменная юбка, как у всех пионерок, начиналась у пояса и почти сразу заканчивалась. Белые мощные бедра лоснились от гладкости, круглые коленки блестели. Но самым главным ощущением, пронзившим меня от снимка было острейшее сознание того, что всем этим богатством владел мой школьный друг Костя.

–…Сосок у нее левый стоит, видишь? – тихо отметил он.

Приглядевшись, я увидел, что на левой стороне груди белая ткань выперта шишечкой. Правая была плохо видна: тетка чуть повернулась к воспитанникам, готовясь отдать какую-то команду.

Костя покраснел, и я уже не сомневался, что теперь эта карточка служит ему так же, как мне – фотопортрет безымянной матери новосибирского приятеля Валерки.

– Слушай, а как это все вообще? – наконец спросил я.

– Что «вообще»?

– Ну… секс. Это в самом деле очень приятно?

Я имел в виду, насколько приятней ощущать все реально, чем играть с самим собой. Костя, как всегда, меня понял.

– Знаешь… – он ответил не сразу. – Тут сложно. Когда еще только готовишься, одна мысль уже приятна. Когда она разденется…

При этих словах он покраснел еще сильнее.

–…И ты тоже, но еще не начинаешь, то вот этот момент вообще самый приятный и есть. Когда ее грудь потрогаешь или еще что-нибудь, тут уже дуреешь на сто процентов. А когда начнешь… Этого словами не описать. Космос. Словно летишь и тебя нет самого и уже не будет. И это продолжается…

– А сколько продолжается?

– Не знаю. Минуту. Может две. А может, полминуты.

– А дальше?

– Дальше чем дальше, тем лучше. Но потом…

Костя на секунду замолчал.

–…Потом становится так противно, что еще не все, а уже хочется убежать и отмыться.

Такого конца я не ожидал.

– Неужели так в самом деле? – осторожно уточнил я.

Мои представления о взрослой жизни как хрустальном замке удовольствий рушились.

– Ну не знаю. Может, не всегда и не у всех. Меня-то она заставляла непрерывно сношаться…

Я молчал, понимая новое для нашего лексикона слово.

–…Нет, она неплохая женщина была и вообще… Но постоянно напоминала: если я хоть одну ночь пропущу, напишет отцу на завод, что я совершал развратные действия в отношении малолетних.

Костя четко выдал формулировку, угроза запала ему в память.

Я не мог этого понять.

Я не мог осознать, как можно принуждать к сексу, если я думаю об этом процессе и день и ночь.

И если бы я, если бы мне…

– А я ни одну ночь не спал, – уловив мои мысли, продолжал Костя. – Это поначалу кажется, что все хорошо без всяких «но», я тоже раньше так думал. Но ты знаешь, понял: любая вещь, пусть даже самая приятная, превращаясь в принуждение, становится каторгой.

Я молчал.

Мне было трудно понять проблемы разом повзрослевшего одноклассника.

–…И еще прикинь. Это такие усилия. Я словно каждую ночь перепиливал бревно, во-от такое.

Костя развел длинные худые руки, помолчал и добавил:

– И не пилой, а лобзиком.

Я ничего не ответил.

Образ был страшноватым.

Отвратительно загремел звонок.

Махорка бросил недокуренную папиросу и заиграл вальс «Амурские волны»; нас шумно и бестолково повели по классам.

Доведенный почти до безумия Костиными рассказами, за партой я сразу же схватил Танину коленку.

Успев ощутить, что капрон ее колготок шершав, я тут же получил кулаком в лоб. Но Таня била несильно и даже улыбнулась: судя по всему, она решила, что я просто соскучился по ней за лето.

6

Дальше все пошло совсем не так, как мы рассчитывали.

На первый урок к нам явилась Нинель в привычном зеленом платье и объявила, что решила переформировать нашу параллель, отделить лучших учеников школы в особый класс.

Мой класс «А» остался неизменным, в него добавили всех «хорошистов» и потенциальных отличников из других, а разгильдяев – первым из которых был Дербак – отсеяли в другие.

Моя соседка по парте училась неплохо, лишь чуть хуже меня – шарообразного отличника, ее никуда не перевели, мы остались сидеть на старом месте. Это меня радовало: за лето Танина грудь существенно подросла и я заглядывался на нее не меньше, чем на золотистые коленки.

Мой лучший друг учебой не блистал; сферой его интересов оставались рисование и женщины, он ушел в полностью отстойный «Г» – который позже, после окончания восьмого, упразднили, разогнав всех по ПТУ.

Переформирование началось сразу же и продолжалось весь день.

Четыре класса заполошно шатались по школе, шарахались из кабинета в кабинет, искали и переносили свои вещи, припрятанные с прошлого года по шкафам. Потом неизвестно сколько времени заняло заполнение новых классных журналов, затем началась жестокая борьба за места: ученикам хотелось рассесться с новыми соседями совсем не так, как того желали классные руководители.

Когда все это закончилось, я чувствовал себя выжатым, как лимон, Костя тоже не искрился бодростью, нескромные рисунки отложились на другой день.

Но другой как-то сразу пошел не так, ведь мы оказались в разных классах, у нас шли разные уроки на разных этажах.

И, не успев вновь сойтись после не в меру радикального лета, мы почти разошлись.

Наше общение сократилось до минимума.

Костя сильно изменился, стал нелюдимым, мало радовался общению.

В мальчишеской среде, подогреваемые иносказательными классными часами на «особую» тему, бродили страшные слухи о неизлечимых венерических болезнях. В определенный момент я подумал, что Костя подхватил от своей избранницы нечто нехорошее и теперь готовится к медленной, мучительной смерти.

Хотя, конечно, такой вариант полностью исключался. В детские лагеря советских времен даже дворником принимали при наличии свежей справки из кожвендиспансера, и при факте свальных оргий, которые устраивали пионервожатые, заразиться от них было в принципе невозможно.

Постепенно Костя слегка оттаял, но наши прежние отношения были разрушены.

Полагаю, что он не мог жить, как раньше, поскольку претерпел чудовищную ломку личности, из безобидного грешника – какими были все мы – превратился в мужчину, причем раньше времени.