Теща

Меня отстраненно влекли не только признанные звезды; я согласился бы на внимание со стороны Зайнетдиновой, от которой всегда пахло пОтом, поскольку дезодорантов в те времена не существовало, а из слонихи можно было сделать двух Капитановых, а Минеевых – даже трех.

Честно говоря, и Линару Минееву – отставшую в физическом развитии настолько, что на физкультуре ей хватило бы одних трусиков – я бы тоже не отверг.

Но в своем классе, даже на своей параллели у меня шансов не было.

Ведь люди меняются, а сложившееся мнение остается на первоначальном уровне.

В первых классах я был тихим, скромным, молчаливым и невысоким. По совокупности факторов уже не помню кто обозвал меня «Лешей-галошей», кличка приклеилась намертво. Девчонки, которые обзаводились грудью, вступали в пору месячных, носили взрослые колготки из капрона – эти девчонки росли рядом и воспринимали меня таким, каким узнали 1 сентября 1966 года; даром, что тот день был не понедельником, а четвергом.

Хотя я не просто изменился внутренне: поумнел и увидел впереди свое истинное призвание – но и внешне стал другим.

С рождения до университета мать регулярно делала отметки моего роста на косяке той двери, что была снята в моей комнате. И за конец 1972-го – начало 1973-го, в течение седьмого класса, я вырос на 20 сантиметров, достиг роста в сто семьдесят восемь. Это определило меня на всю оставшуюся жизнь, потом я добавил лишь четыре сантиметра. Из малого задохлика я превратился в статного красавца, перегнал даже общего кумира Дербака.

Но девчонки остались дурами, для них я был все тот же «Леша-калоша», водиться с которым не позволяло достоинство.

Кроме того, я не участвовал во внеклассных тусовках.

Впрочем, тут я грешу против истины; слово «тусовка» пришло уже в университетские, даже не студенческие, а аспирантские времена. Как именовались в моем отрочестве посиделки в подъездах, где парни пили портвейн, бренчали на расстроенных гитарах и щупали девчонок, я не помню и даже не хочу вспоминать. Просто хочу сказать, что мне были чужды сборища черни.

Сейчас я понимаю это ясным зрелым умом, тогда просто ощущал подсознанием и планов на одноклассниц не строил.

По жизни я был хаусдорфов.

Пояснять понятие не вижу смысла, желающих отправляю к Пэ-Эс Александрову, к его введению в топологию. Просто «Александров» математики не говорят, поскольку был и А.Д. и кто-то еще.

Итак, в классе я был чужим среди своих.

Искать даму сердца в эпсилон-окрестности мне не приходилось, я нашел ее на параллельной плоскости.

Моя подружка училась в нашей школе и была двумя годами моложе.

Я появился около нее уже нынешним – высоким и умным. А калош она никогда не носила, видела лишь у Чуковского, даже я застал эти штуки только в первом классе, когда с ними обходились без сменной обуви.

Разница в курсах студентов неразличима, разница в классах школьников эквивалентна различиям поколений.

Эта девочка буквально смотрела мне в рот. Впрочем, я и в самом деле был умнее ее во всех отношениях. Кроме, пожалуй, житейского – но говорить о житейском относительно восьмиклассника и шестиклассницы смешно.

Но при всем том моя избранница физическим развитием опережала свой возраст столь сильно, что со стороны ее принимали за мою ровесницу.

Правда, развитие я обнаружил в процессе отношений. А познакомились мы зимой на улице – то есть в условиях, когда фигура пряталась шубой и ни на что не влияла.

Наш встреча оказалась не романтической. Я возвращался домой и при выходе со школьного двора наткнулся на девчонку, склонившуюся над рассыпанными тетрадками, учебниками, ручками, карандашами, открытками, платочками и прочей дрянью, какой всегда набиты портфели. До сих пор не могу понять, что заставило меня остановиться, подойти и спросить, что случилось и могу ли я помочь.

Она вскинула заплаканные голубые глаза и пробормотала, что ей кто-то нехороший порвал портфель, и теперь все выпало в снег, и она не знает, как донести барахло до дома.

Я был каким угодно, но не злым, девчонка вызвала жалость. И потому помог ей собрать вещи, запихал обратно, сунул себе подмышку безнадежно лопнувший портфель и пошел провожать владелицу домой, благо особых дел у меня не имелось.

Всю дорогу – неполных два квартала – девчонка благодарила меня, потом благодарности зазвучали из уст ее матери, открывшей дверь и предложившей зайти выпить чаю.

Мне стало неловко, я не видел особенного в пустяковом добром деле – покраснев и почти ничего не ответив, я ушел домой.

Однако добрая мать оценила все по-другому: на следующий день девчонка бог знает как разыскала меня в школе и вручила кулек с домашними пирожками. На этот раз она была без шубы, и я как-то ненарочно оценил ее выпуклости.

Надо сказать, что она сама демонстрировала все свои достоинства: и ослепительно круглые коленки, и подпирающие фартук млечные бугры – с такой утонченной целенаправленностью, что лишь полный дурак мог ее не рассмотреть.

В сравнении с этой девочкой рассыпались в прах мои одноклассницы; ничего не стоила даже Сафронова, которая своим ляжками заслонила и солнце и луну.

Впрочем, догадка относительно целенаправленности пришла ко мне голову много позже. В тот день я просто смотрел на неожиданную знакомую и понимал, что у нее есть все, чем гордятся одноклассницы, но – в отличие от последних – она не дерет нос.

И что-то говорило, что таким знакомством пренебрегать не следует.

И само собой получилось, что мы пошли в буфет, чтобы съесть пирожки вместе и запить их теплым какао. Что на следующий я сам -неизвестно зачем – разыскал ее в большую перемену, а еще через день, не уговариваясь, мы столкнулись после уроков в гардеробе и я пошел ее провожать.

А потом делал это уже каждый божий день.

И тоже сам не знал, почему.

Мы не спеша шагали к ее дому по заснеженным улицам и болтали о всякой чепухе, и мне казалось что девочка умна и непроста. Что я встречаюсь с ней не ради голубых взглядов снизу вверх, не из-за титек и коленок – которые на самом деле у нее были до такой степени хороши, что захватывало дух – а потому, что мне с нею интересно. Что мне есть о чем с ней поговорить, погрузиться в ее мир.

Сейчас, в нынешнем возрасте – а главное, в нынешнем состоянии – я понимаю, что с моей стороны не могло быть общих интересов; два года разницы в школьном возрасте стоят двадцати во взрослом.