Тёщи нет

– Хороший денек, – сказал Гюнтер. – А на прошлой неделе, дождь лил как из ведра. Ехал я домой и думал, что все это придется под дождиком делать.

– Это ее слезы были, – мрачно сказал Мюллер, кивнув головой в сторону валяющейся пластом старухи.

– Да нет, она думала, что я сдох от лихорадки в Такеме год назад, – усмехнувшись, сказал сержант.

– А чего это вы? – осторожно поинтересовался я, показав глазами на избитую женщину, которая ожила настолько, что делала неуклюжие попытки сесть.

– Теща, – равнодушно сказал страж порядка.

– Теща?! – по моему лицу пробежала целая гамма чувств, закончившись улыбкой из-за осознания всей нелепости такой вот ситуации в моем мире.- Как я мечтал свою прогулять таким вот образом…

– Ну и чего? – с живейшим интересом спросил Гюнтер.

Я не знал, что ответить, не знал обычаев этого весьма странного мира, поэтому решил сказать правду, а там будь что будет.

– Она меня не дождалась. В бане сгорела. Неосторожное обращение с огнем.

– Вот сука, – покивал головой Штоль.

– Я представляю, как ты был разочарован.

– Да…

– Я тебя понимаю, комрад. Подождите, сейчас вернусь.

Детина подошел к теще, пнул по ребрам, пресекая попытки встать, потом расстегнул штаны и помочился ей на голову, очевидно для того, чтобы привести в чувство. Затем, отставной сержант подошел к ослику, помыл руки водой из фляги, вытер руки одноразовой салфеткой, погладил животное, говоря что-то ласковое, вытащил из баула упаковку пива и беззаботно-радостно насвистывая, вернулся, неся бутылки с янтарным напитком.

– "Будвайзер", комрады. Пейте за мое возвращение, пейте за мою удачу, пейте за то, чтобы все получилось.

– Прозит, – сказал Фридрих, поднимая бутылку.

– Прозит, – произнес я. Мы чокнулись бутылями и выпили.

Очень скоро Гюнтер напился и стал невнятно рассказывать о войне, поминутно вставляя "доннер-веттер", "хурен" и "ферфлюхтен швайн", махая руками и имитируя звук взрывов.

– Я говорю ему, не высовывайся, доннер-веттер, а он говорит "нет, я хочу посмотреть, откуда пулеметчик садит". Вот и досмотрелся второй номер. Каска в одну сторону, голова в другую. А потом налетели зуловские глайдеры, и тут уж всем нам жарко пришлось. Дружка моего убили. Его буквально пополам разорвало зарядом. Он еще жил несколько секунд, успел только сказать: – "мама", а потом – "хурен".

– Вот именно, что это слово, – в сердцах произнес Мюллер. – Растят пацанов, а потом, как стукнет 18, – дадут пару белья, скажут – "Вот Бог, а вот порог". И шагай, горемычный, куда хочешь. На квалифицированную работу не берут, обучение стоит бешеных денег. Квартира – когда она будет. Гражданство – и то надо заработать… – А природа своего требует… Но с нашими фрейлен… А уж попал, то держись. Свои фатер муттер жмоты, скопидомы последние, а уж чужие точно не пожалеют. Помыкается парень, помыкается, – и одна дорога, в Легион.

– Верно говоришь, Фридрих, – произнес Гюнтер. – Три года, три года в пустыне. Днем жара, ночью холод до костей, лихорадка, скорпионы размером с крысу. Стреляешь в этих несчастных зулов, а перед глазами фрау Велта с ее презрительно поджатыми губами. Комрады, что-то я сс*ть захотел. Составите мне компанию?

– Вообще-то не положено, но для друга чего не сделаешь? – хмыкнул Мюллер.

– Пошли, отольём, а то карга пить, наверное, хочет.

Мы направились к сжавшейся в ожидании очередной экзекуции старухе и от души, с удовольствием, в три струи, не жалея, полили тещу Гюнтера желтой, соленой влагой, стараясь, чтобы как можно более «золотого дождя» пришлось на рот, глаза и ноздри.

– Чтобы вас так дети ваши мучили, проклятые изверги, – выкрикнула старуха. Голос был на удивление молодым и звонким.

Гюнтер наподдал ей по ребрам, плюнул и смачно выругался:

– Все ведь удовольствие испортит, с*ка.

Мы вернулись на место.

– Нет, будь моя воля, я бы ее мучил бы, пока она сама не сдохнет, задумчиво произнес Гюнтер.

– А вот тут мимо, – ответил ему Фридрих. Только до утра она в твоей власти. И то, без всяких там кольев в зад, анального секса и прочих извращений.

– А потом? – поинтересовался я.

– Духу не хватит пришить, – лицензия изымается и все, пусть живет, – ответил Мюллер. – Я свою вообще не мучил. Встретил на улице, отвел в сторонку… И шлепнул. Ребята приехали, поверили разрешение, карточку порвали. Штраф еще помню, выписали. За стрельбу в городе. Поговорили, посмеялись, пива выпили. И все равно погано было на душе. Месяца 2 жена не разговаривала, сам места себе не находил. Сынишка спрашивал, куда бабушка делась.

– У тебя сын? – спросил Гюнтер. – Да, – ответил Фридрих кивая. – Счастливый, – в раздумье сказал бывший сержант. – А у меня дочь. Если в монашки не пойдет, то может и мне так придется…

– Да, – без улыбки сказал Мюллер, – лучший подарок, который может сделать дочь родителям, – остаться незамужней.

– Ну ведь неправильно это все, – вздохнул Гюнтер. – растишь ребенка, растишь… Потом приходит молодец и тащит тебя на Тещин остров. Не меня, так мою Марту.

– Неправильно это… – совсем мрачно сказал Штоль. – Замочил бы этого субчика, заел бы, запилил, чтоб и думать, не смел об этом.

– Вот и она, наверное, так думала, – вставил я.

– А куда денешься. Люди мы бедные, откупиться от молодых нечем будет.

– Да ладно, – не поверил я.

– Правда, – мрачно сказал Гюнтер. – Вот все мое добро. Он извлек из кармана золотые часы-луковицу. – На обзаведение хозяйством хватит, – сказал он. – А дальше – вертись как хочешь. И то ведь с мертвого зульского офицера снял. Так бы и этого не было.

– А хочешь, я тебе «машинку» подарю? Не простую, с секретом. Я извлек из кобуры «Валькирию».

– Ох, ты, – удивился Гюнтер. – Что это?

– Импульсный плазмоизлучатель. Броню линкора с 400 метров прожигает. Держи. К подарку я добавил стрельбовый кроссполяризатор и пару батарей.

– Как это работает? – поинтересовался бывший сержант, осторожно беря пистолет.

– Одень очки, сними вот здесь с предохранителя, нажми на гашетку. Будешь стрелять – скажи, мы глаза закроем. И поставь на минимум.