Тесей. Бык из моря

Они убежали, перекликаясь высокими голосами: все переспрашивали друг друга, что я сказал. Многие слышали только мой крик. Хриса исчезла, и шум терзал мои уши. Предупреждение, подобно прибою, вздымалось, рушилось и с гулом разбивалось в моей голове, удары сменялись роковым безмолвием, в котором угадывалась поступь бога. Ужас и трепет, подобающие человеку перед лицом бессмертных, гнали меня прочь, как мотылька, спасающего собственную жизнь. Я выстоял перед безумием, но, испепеленный им, не мог более сдержаться. Предупреждение рвалось наружу. Сбросив с себя руки Аминтора, я вскочил на стол посреди битых чаш и прокричал:

– Грядет Посейдон! Грядет Посейдон! Я говорю вам об этом, я, Тесей, сын могучего бога. Погиб священный бык, и земной бык проснулся! Крепость падет! Падет этот дворец!

Шум, поднявшийся вокруг, черными копьями разил мою голову. Вокруг суетились, звали любовников, призывали богов, хватали драгоценности – свои и чужие, – пытались бежать, останавливали бегущих, дрались и сцеплялись, упав. В них был неосознанный страх, не более, я же чувствовал поджидающие нас опасности. Набрав в грудь воздуха, чтобы вновь закричать, я вдруг услышал в разразившейся буре тоненький голос, словно натянутая струна пропевший во мне: «Помни себя и не роняй чести. Ты – муж. И ты – эллин».

Я замер, понимая, что бежавшие без оружия в панике заплутают в Лабиринте. Резко соскочив со стола, как на арене, я подлетел к ним, ругаясь и приказывая подождать. Появились наконец двое стражников: должно быть, громкие крики во дворе заставили их отойти от внутренних ворот, где они, по-видимому, выпивали по поводу праздника. Во дворе всегда было шумно, а в их обязанности входило только стеречь вход, потому они не торопились. И теперь просто застыли на месте: глазели, кричали и спрашивали, не сошли ли тут все с ума. Оба были в полном вооружении – щиты и копья в пять локтей.

При виде их я пришел в себя, хотя голова кружилась по-прежнему. Шагнув вперед, я услышал, как всегда, уверенный голос Теламона:

– Выпили ребята, кто-то дал им неразбавленного вина. Вот и ведут себя как жеребцы.

Один из стражей сказал другому:

– Пусть их успокаивает куратор. Отыщи его, должно быть, где-нибудь пляшет… – Но тут он прервался: – А это еще что?

Их накрыла волна гвалта: полуночный визг и шипение горных кошек. В зал неожиданно вломилась целая орава дев, вооруженных луками, кинжалами и укороченными копьями. Впереди всех, с обагренными кровью до локтей руками, неслись Ир в платке и юбке и нагая Фалестра – с луком в руках, колчаном за спиной и развевающимися волосами, словно черный дым пожарища. Девицы оделись как для арены, чтобы ничто не мешало движениям. Должно быть, в сумятице лопнуло слабое звено на поясе Фалестры, чего она не заметила – в бою амазонки обо всем забывают.

Бычий двор наполнился их воинственными воплями; стража, побросав щиты и мечи, ударилась в бегство. Но с тем же успехом можно было бежать от псов Артемиды. Быстрые ноги обогнали их, взмахнули стройные руки, блеснула яркая бронза. Когда на полу остались распростертые тела, не у одних амазонок груди были забрызганы кровью.

К ним подбежали юноши, они требовали оружия и с криками выхватывали его, попирая ногами трупы погибших. Той частью себя, которая еще покорялась мне, я бранил собственную оплошность, повергшую всех в панику. Я намечал выступить как на войне – скрытно, с холодной головой, во время, назначенное нашими друзьями снаружи. Но люди не боги, они неспособны прозревать будущее. Почти обезумев, я стоял перед своим взбесившимся войском, помня лишь о том, что гнев бога собирается тучей, сгущаясь, как перед грозою. И все же самая сердцевина моей души, свободная от безумия, нашептывала: «Ты – царь. Не забывай про свою мойру. И не теряй лица: ты – царь!»

Я прижал ладони к лицу и с закрытыми глазами вознес молитвы небесным богам, царю Зевсу и Аполлону-змееубийце, дабы бессмертные даровали мне ум и научили, как спасти свой народ. Потом я огляделся, однако легче мне не стало, но молитву мою услышали, потому что я понял, что делать дальше.

Стоя перед толпой, я крикнул, призывая к тишине, – голос теперь повиновался мне. Меня услышали, и те, кто был поспокойнее, принялись осаживать самых буйных. С северной террасы долетело пение флейт и бряцание струн: значит, после моего первого крика прошло совсем мало времени.

Я шел между ними, отбирая лишнее оружие и отдавая его невооруженным, обдумывая на ходу свои дальнейшие действия. Я знал все пути, ведущие из Бычьего двора в Лабиринт, но теперь они нам не годились: нужно было побыстрее оказаться за пределами стен – ведь голову мою все еще терзало бремя ужаса. Оставалось одно – штурмовать Великие ворота Бычьего двора, при нас никогда не открывавшиеся, – похоже, их заложили и заперли век тому назад. Никто не мог сказать, есть ли снаружи стена, стоит ли там стража, не было у нас и ключа. Ворота следовало сломать.

Я принялся разыскивать взглядом таран; столы и скамьи были слишком легкими для этого: ими пришлось бы долго бить, поднимая ужасный шум. Но времени не осталось: бог уже стоял рядом. И тут я увидел Дедалова быка – дубовую опору на крепких колесах и выкованные из бронзы рога.

Общими усилиями мы развернули его к двери. Затем, разом навалившись, сдвинули с места и покатили. Подножие ударило в двери; они затряслись, дрогнули и распахнулись. Следом за быком мы оказались между колонн портика, лунный свет освещал шелушащиеся фрески: некогда Бычий двор был воистину величественным, но было это в иной век жизни дворца. За воротами стражи не оказалось.

Миновав багряный священный столб, мы сбежали вниз по ступеням – прямо в заросший сад, среди которого вздымались черные кипарисы, за ними горели факелы, играла музыка. Здесь, под открытым небом, она звучала еще громче – грохот кимвалов просто оглушал. Вот почему никто, кроме стражников, не услышал поднятого нами шума. Пробежав по саду, мы остановились в трех-четырех бросках копья от стены. Я услыхал в голосах «журавлей» нотку облегчения. Но дух мой был напряжен сильнее струны лиры, потому что бог находился рядом.

Мы оглядывались, не выпуская оружие. Аминтор возле меня сказал:

– Где же все критяне? Когда это началось, во дворце еще оставались слуги.

– Я видел, как они бежали, – ответил кто-то. – А остальные, наверно, смотрят женскую пляску.

Я стукнул себя по голове. Воистину посланное богом безумие целиком поглотило меня. Все это время – с самого первого мгновения – я ни разу не подумал о ней.

От мохнатых кустов пахло весной. Позади нас высился Лабиринт, освещенный огнями, а на небе между редких облаков мчались звезды, вместе с корабликом луны убегая от ветра. Верхушки кипарисов заслоняли розово-красные огни факелов. Хлопали ладони, гремели кимвалы и барабаны, надрывались флейты, сопровождая хор тысячи голосов. Я был в ужасе: в чреве его находилась дочь Миноса, повелительница Лабиринта, крохотные ступни ее попирали гневную землю, уши внимали кимвалам и лирам, но не слышали голоса бога, снизошедшего до предсказания. Небо с этой плывущей луной и быстрыми звездами давило на мою голову тяжестью холма, насыпанного над царским погребением. Ужас исходил из земли под моими ногами, отдавался в животе и чреслах.

– Аминтор, Фалестра и Кас, – проговорил я, – проследите, чтобы все оставались здесь, в этой роще. Спрячьтесь в кустах и не шевелитесь – миг уже близок. Я скоро вернусь, молитесь богу и ждите.

Они принялись задавать вопросы, но времени у меня не было.

– Ждите, – повторил я и бросился к факелам.

Без всяких препон мне удалось обойти толпу. Высокие деревянные помосты охватывали площадку с трех сторон. Четвертая была открыта, но ее перекрывали собравшиеся мужи. Это были критяне-земледельцы; их оказалось немного – вообще критяне мне почти не попадались, но подумать об этом уже не было времени. Я только слышал, как взлетели дворцовые голуби, как тревожно переговаривались дневные птицы, поднимаясь из гнезд. Дыхание бога уже касалось моей шеи, оно было так близко, что я страшился лишь его одного – ни эллина, ни критянина, ни человека, ни зверя.