Тесей. Бык из моря

А когда обряд совершился и мы спустились по длинной лестнице вниз, я вспомнил о гостившем в Трезене кифареде, том, что придал новый облик элевсинской мистерии. Повернувшись к жрецу, шествовавшему возле меня, я спросил, не возвращался ли тот на Делос.

Жрец отвечал мне, что в святилище пришло известие о смерти певца. Он погиб в своей родной Фракии, где служил алтарю Аполлона. Старая вера весьма крепка в тех краях, и в молодости он сам пел, совершая ее древние обряды: жрицы были в большом гневе, когда аэд поставил святилище змееубийце на вершине горы. Но, вернувшись из Элевсина, облеченный великой славой, он то ли впал в гордыню, то ли получил истинное видение от бога и направился на север, чтобы во время зимнего праздника преградить дорогу менадам и песней погасить их буйство. Все знают, чем это закончилось.

Теперь же, после смерти, продолжал жрец, вокруг имени его собираются сказания и песни: о том, как огромные камни, повинуясь его слову, сами собой вставали, чтобы лечь в ворота и стены, как змей Аполлона лизнул его в ухо, научив понимать птичий язык.

– Говорят, что, когда он был молодым, Мать тьмы полюбила его и, запечатав уста юноши печатью, показала ему свои подземные тайны. Он пересек реку крови и реку плача, но не отпил из реки Леты, [107] и семь лет пролетели над ним как один день. В назначенное время, когда богиня обещала вернуть его назад к свету и воздуху, она принялась искушать его, еще находящегося в ее власти, добиваясь, чтобы он заговорил. Он же не нарушил обет молчания, не стал есть ее яблок и гранат, которые навсегда связывают мужа, потому что посвятил себя Аполлону и светлым богам. Поэтому богине пришлось отпустить его. И пока он шел к выходу из ее мрачного подземелья, она следовала за ним, внимая пению его и звукам кифары, и молила: «Оглянись! Оглянись!» Но он не обернулся, пока не вышел на солнечный свет. И она ушла в царство Аида, оплакивая погибшую любовь и утраченные секреты. Так говорят люди.

107

Лета – подземная река, из которой все усопшие должны были испить, чтобы забыть прошлое.

Он закончил речь, и я спросил:

– Мне не доводилось слышать от него об этом. Есть ли правда в этой повести?

– Правда бывает разной, – ответил мне делосский жрец. – В известной мере так оно и было.

Спустившись по склону в рощу, мы принесли жертвы на алтаре из сплетенных рогов. Поглядев на обступивших меня «журавлей», я подумал, что скоро все мы разойдемся по нашим домам, исчезнет связь между нами; никогда не бывать нам теперь единым телом, каким были мы на арене. Не подобало отдавать столь близкую дружбу на волю времени, и окончание ее следовало посвятить богу.

Я сказал им:

– Прежде чем уходить, спляшем перед лицом бога.

Кликнули музыкантов, и мы исполнили перед ним «танец журавлей», некогда связавший нас в единое целое. Жрецы начали было корить нас, заметив, что девицы стали вместе с юношами, но, когда я объяснил причины, отметили, что нет ничего постыдного в том, что благословили боги. Снова мы танцевали; над головами, вспыхивая, перекликались чайки, и море вокруг смеялось многоголосьем. Только вместо палубы была лужайка у озера, а мачту заменяла священная пальма, за которую держалась Лето, [108] в тягости рождавшая бога. Вереница наша разделялась и переплеталась возле сверкающей воды, и нам вспомнилось то, что было совершено нами силой взаимного доверия.

108

Лето – или Диана – дочь Зевса и Латоны, сестра Аполлона, вначале богиня луны, позднее – охоты, а также ночных чар (под именем Геката) и родовспоможения (Лунина); соответствует греческой Артемиде (отсюда ее тройственный характер – луна на небе, Диана на земле и Геката в подземном мире).

Когда пляска закончилась, многие моргали, пытаясь отогнать слезы. Лишь Хриса и Аминтор сияли ярче солнца, что стояло над Делосом, у них не было ни потери, ни горя, и весь собранный урожай они везли с собою домой.

На следующий день, когда мы выгребли из пролива, нас подхватил попутный ветер, доставивший прямо до Кеоса. В ясном закатном свете над горизонтом поднялось серое облачко – вершины гор Аттики.

Мы не стали заходить в гавань – на следующий день это прибавило бы лишних стадий к нашему пути, а отыскали уютную бухту на южной стороне острова и там расположились на ночлег. Нас стало меньше, танцоры расходились по своим домам на всех Кикладах, мы высаживали их, проходя возле островов. Ир сказал, что «журавли» теперь как старые друзья, задержавшиеся на пиру за беседой, когда все уже разошлись.

Мы поели, и посреди ночи, когда наш костер начал рассыпаться в угли, Аминтор указал на море:

– Тесей! Погляди!

Далеко на севере, в мрачном уголке, где встречаются небо и море, мерцал огонек, слишком низкий и красный для звезды.

– Первый родной огонек, – проговорил Теламон.

– Сигнальный огонь, значит это мыс Соуний, – добавил Менесфей.

Показав его друг другу, мы подняли руки к небу в благодарной молитве. Потом все легли спать. Ночь выдалась спокойной, лишь волны лениво плескали о гальку и пронзительно звенели цикады. Впервые я ощутил, что Крит остался далеко позади. Я уже видел себя в Афинах, ездил по тамошним холмам и равнинам, разговаривал с людьми, сражался бок о бок с воинами города, ходил по его скалам.

Глядя в густо усеянное звездами небо, я думал о грядущих временах.

Я думал о флоте – его следует собрать побыстрее, чтобы Крит не превратился в новый Истм. Потом прикинул, сколько кораблей мог соорудить отец, если брат Гелики донес свою весть. Если прочие эллинские цари не торопились выступать против Крита, пока Минос властвовал над островами, я не мог их в этом винить; я стал раздумывать, как поступил бы сам на их месте.

«Построил бы собственные корабли, – решил я, – и ждал от богов предзнаменований удачи. Еще послал бы в Трезен, не сомневаюсь, что нам помогли бы. Но я молод, а долгие войны и беды успели утомить отца. И научили его осторожности». Потом я подумал об Аттике, о раздорах между ее селениями и племенами и о том, сумею ли уговорить его воссоединить три сословия.

Встав, я остановился у края воды, глядя на север. Костер все еще горел, он стал ярче, чем прежде, должно быть, дозорный подкормил пламя. Тут я понял, что это маяк зажжен по воле отца. Быть может, он горел тут каждую ночь после моего отплытия, или же с Крита успели дойти какие-нибудь вести. Я представил себе, как, стоя на цитадели, он вглядывается в этот самый огонь, и сердце мое заныло, как было в день пира, когда он подарил мне колесницу.

Я вспомнил наше прощание, когда мне предстояла дорога на Крит. Рука его будто легла на мое плечо. В ушах зазвучали прощальные слова:

«Если придет тот день, пусть будет белым твой парус. Это послужит мне вестью от бога».

«Что он хотел этим сказать? – думал я. – Да, он постарел раньше срока. И говорит перед людьми меньше, чем мог бы сказать. „Вестью“, говорил он, „вестью от бога“. Значит, он решил увидеть в этом свой знак. Конечно же, если я выбелю парус, то уже не увижу его живым».

Сердце мое забилось, я испугался. Трудно было понять, что задумал отец, да и станет ли он теперь исполнять задуманное? Усталость уже одолевала царя. Как можно догадаться, что у него на уме?

На траве у берега похрапывали и вздыхали во сне мои спутники; перешептывались влюбленные пары. Хотел бы я не спать лишь по этой причине. Тяжесть такого выбора трудно взвалить на свои плечи.

Я прижал ладони к лицу, и красно-зеленые цветы вспыхнули перед моими глазами. Потом снова поглядел на далекий костер. Тут меня осенило. Раздевшись, я вошел в прохладное весеннее море и направился вплавь от берега.

– Отец Посейдон! – воззвал я. – Ты никогда не желал мне плохого, когда я находился в твоих руках. Пошли мне теперь знак, научи, плыть ли нам под своим темным парусом или нет. Если ты промолчишь, я выполню его просьбу.

Небо оставалось ясным, легкий ветерок теребил воду. Как только я выплыл на открытое ветру место, короткие волны принялись качать меня, иногда невысокий гребешок захлестывал голову. Я повернулся лицом вверх, чтобы отдохнуть на воде, но высокая волна захлестнула лицо. Я забарахтался и ушел под воду, море сомкнулось надо мной. И вдруг я отчетливо ощутил в ушах знак бога.

Я перестал сопротивляться, и вода вынесла меня наверх. Умиротворенный, я направился к берегу; я отдал право решения богу, и он ответил мне, избавив от всяких сомнений. Угрызения совести оставили меня.