Тесные врата

Не могу ни молиться, ни уснуть. Снова вышла в темный сад. Мне было страшно в моей комнате, во всем доме. В тоске я бросилась к той двери, за которой оставила его, распахнула эту дверь в отчаянной надежде — а вдруг он вернулся! Я звала, шла наощупь в темноте. Возвратилась, чтобы написать ему. Не могу смириться с тем, что потеряла его навсегда.

Что же произошло? Что я сказала ему? что сделала? И зачем я вновь и вновь преувеличиваю перед ним свою добродетель? Да велика ли цена добродетели, которую изо всех сил отвергает мое сердце? Я тайно переврала те слова, которые сам Господь вкладывал в мои уста… Ни звука не вырвалось из моего переполненного сердца. Жером, Жером, друг мой, боль моя! Ты, рядом с кем разрывается мое сердце и вдалеке от кого я умираю, из всего, что я тебе наговорила, не слушай ничего, кроме того, что сказала тебе моя любовь.

Порвала письмо; написала новое… Вот и рассвет — серый, омытый слезами, тоскливый, как мои мысли… Доносятся первые звуки с фермы; все уснувшее возвращается к жизни… «Вставайте же. Час пришел…»

Я не отправлю свое письмо.

5 октября

Боже завидущий, лишивший меня всего, забирай же мое сердце. Ничто больше не теплится в нем и ничто его больше не увлечет. Помоги мне только справиться с жалкими останками меня самой. Этот дом, этот сад придают моей любви новых сил, что недопустимо. Я хочу бежать в такое место, где буду видеть лишь Тебя.

Ты поможешь мне распорядиться в пользу твоих бедных тем имуществом, которым я владела; позволь только оставить Роберу Фонгезмар — я просто не смогу быстро продать его. Завещание я написала, но не уверена, что по форме; более или менее подробной беседы с нотариусом вчера не получилось, потому что я боялась, как бы он не заподозрил чего-нибудь неладного в моем решении и не дал знать Жюльетте или Роберу… Докончу все эти дела в Париже.

10 октября

Приехала сюда такой усталой, что два первых дня не вставала с постели. Врач, которого прислали помимо моей воли, долго говорил о том, что необходима какая-то операция. К чему было возражать? Все-таки мне не составило труда убедить его, что эта операция меня очень пугает и что я предпочла бы подождать, чтобы «немного прийти в себя».

И имя, и адрес мне удалось скрыть. При поступлении в эту лечебницу я внесла достаточную сумму, чтобы меня без особых трудностей приняли и держали здесь столько, сколько Господь сочтет еще необходимым.

Комната мне понравилась. Все очень скромно, но зато чистота безукоризненная. Я была немало удивлена, ощутив даже нечто вроде радости. Это значит, что от жизни я более не жду ничего. Отныне один Бог будет довлеть мне, а любовь его ни с чем не сравнима лишь тогда, когда заполняет нас целиком, без остатка.

Я не взяла с собой никаких книг, кроме Библии, но сегодня, громче даже, чем все, что я в ней читаю, эхом отзываются во мне исступленные рыдания Паскаля:

«Ничто, кроме Бога, не способно наполнить собой пустоту моего ожидания».

Слишком человеческой радости возжелало мое неосторожное сердце… Неужели, Господи, ты лишил меня всякой надежды затем только, чтобы добиться от меня этого признания?

12 октября

Да приидет царствие Твое! Да снизойдет оно на меня; чтобы Ты один царствовал надо мной, целиком и безраздельно. Я больше не хочу выторговывать у Тебя свое сердце.

Сама устала, словно глубокая старуха, а душа продолжает почему-то сохранять детские привычки. Я все та же маленькая девочка, какой была очень давно, — та, что не могла лечь спать, пока в комнате все не будет на своем месте, а на спинке кровати не будет висеть аккуратно сложенное платье…

Точно так же я хотела бы приготовиться к смерти.

13 октября

Прежде, чем сжечь дневник, перечитала его. «Великим сердцам не пристало делать свои треволнения достоянием других». Кажется, эти прекрасные слова принадлежат Клотильде де Во.

Уже собиралась бросить дневник в огонь, но что-то удержало мою руку в последний момент. Мне вдруг подумалось, что этот дневник больше мне не принадлежит; что я не вправе отбирать его у Жерома; что я и вела-то его только для него. все мои сомнения и тревоги кажутся мне сегодня просто смехотворными; я не придаю им значения и не думаю, чтобы они всерьез смутили Жерома. Господи, позволь мне донести до него неумелую исповедь сердца, забывшего обо всем на свете, кроме желания подтолкнуть его к вершине добродетели, коей сама я отчаялась достичь.

«Господи, помоги мне взойти на этот высокий утес, куда мне одному не подняться».

15 октября

«Радость, радость, радость, слезы радости…»

Выше любой человеческой радости, по ту сторону любых страданий — да, я предчувствую светлую эту радость. Тот утес, на который мне не подняться, я точно знаю теперь, что имя ему — счастье. Я поняла: напрасна вся моя жизнь, если в конце ее нет счастья… Но ведь ты обещал его, Господи, обещал душе самоотверженной и чистой. «Счастливы отныне, — сказано в святых наставлениях твоих, — счастливы отныне те, кто умирают в Господе». Значит, и мне нужно ждать смерти? Здесь-то и может пошатнуться моя вера. Господи! Взываю к тебе изо всех моих сил. Я во тьме ночи, я жду зарю. Взываю к Тебе из последних сил. Приди и утоли жажду моего сердца. Жажду немедленного счастья… Или я сама должна убедить себя в том, что уже достигла его? И словно нетерпеливая птица, подающая голос задолго до зари, не столько возвещая, сколько призывая наступление дня, должна ли я тоже, не дожидаясь, пока побледнеет ночная тьма, начать свою песнь?

16 октября

Жером, мне бы хотелось научить тебя высшей радости.

Сегодня утром — жесточайший приступ рвоты. Сразу же после него почувствовала такую слабость, что мелькнула надежда сейчас же и умереть. Но нет; сначала я всем существом своим ощутила какое-то великое спокойствие; затем и плоть, и душа точно затрепетали в невыразимой тоске, и вдруг вспышка — беспощадное прояснение всей моей жизни. Я как будто впервые увидела нестерпимо-голые стены моей комнаты. Мне стало страшно. Я и сейчас еще пишу только для того, чтобы прийти в себя, успокоиться. О господи! Только бы мне дойти до конца, избежав богохульства.

Все-таки смогла подняться. Встала на колени, как в детстве…

Я бы хотела умереть сейчас, как можно быстрее, чтобы не успеть вновь понять, как я одинока.

В прошлом году я виделся с Жюльеттой. Больше десяти лет прошло со времени ее последнего письма, в котором она сообщала мне о смерти Алисы. Поездка в Прованс предоставила мне удобный случай остановиться ненадолго в Ниме. Дом, в котором живут Тессьеры, довольно приятный на вид, находится в шумном центре города, на улице Фешер. Хотя я и предупредил в письме о том, что заеду, все же, переступая порог, я изрядно волновался.

Няня проводила меня в гостиную, куда очень вскоре поднялась и Жюльетта. Передо мной точно вновь возникла тетушка Плантье: та же походка, то же сложение, то же запыхавшееся радушие. Она тут же засыпала меня вопросами, не ожидая ответов: о моей карьере, о том, как я устроился в Париже, чем я занимаюсь, с кем поддерживаю отношения, что привело меня на Юг, почему я не собираюсь заехать в Эг-Вив, где меня так счастлив будет видеть Эдуар… Потом она сама рассказала мне обо всех: о своем муже, о детях, о своем брате, о последнем урожае, об ожидающихся убытках… Я узнал, что Робер продал Фонгезмар и переехал насовсем в Эг-Вив; он стал теперь компаньоном Эдуара, что позволяет тому больше ездить и заниматься главным образом коммерческой стороной дела, тогда как Робер остается при землях, улучшая и расширяя плантации.