Тетрадь в сафьяновом переплете

Корсаков повел нас на верфи, где строятся могучие корабли. Мы видели два фрегата, один 60-ти, другой 90-пушечный. И здесь проявился инженерный разум Корсакова. Для спуска судов на воду он придумал особую платформу, на которой эти огромные корабли перевозят вниз по течению в море.

— Мало рабочей силы, — жаловался инженер, — употребляем в дело солдат, да от них мало толку. Я выписал из Риги опытных мастеров, они обучают солдат. Да вот каторжников еще пригнали.

Корсаков показал на людей в серой рваной одежде и кургузых шапочках; они таскали камень и бутили насыпь у верфи.

— А это что? — спросил Петр Иванович, указывая на вполне законченное судно.

Это была стройная двухмачтовая яхта саженей двадцать в длину. Борт ее был очень белый, поверху шла красная с золотым узором кайма, ближе к носу значилась надпись «Stella Maria».

— Игрушка, — Корсаков улыбнулся. — Любуюсь не налюбуюсь. Сам Витровиус строил.

— Кто таков? — спросил Петр Иванович.

— С ревельских верфей. Преотменнейший господин.

— А что значит Стелла Мария?

— Морская звезда. Точнее сказать, звезда надежды, которая в ненастье указывает путь морякам.

— Что ж, для государыни произвели? — спросил Петр Иванович.

— О нет! Для какой-то заграничной особы. Два года назад заказала, нынешним летом должна принять.

— Этот корабль и без платформы можно спускать, — предположил Петр Иванович.

— Да, — согласился Корсаков. — Осадка невелика. Быстрая птичка, но зубастая. На ней даже две малых пушки есть.

— С кем же эта госпожа собирается воевать? — спросил граф.

— Бог ее знает, — ответил Корсаков. — Причуды нынешних дам не всегда угадаешь.

— Уж не наша ли это «инкогнито»? — произнес Петр Иванович, взглянув на меня.

В это время каторжник, тащивший мимо короб с щебенкой, остановился, бросил короб и поклонился графу, сорвав с головы шапчонку:

— Здравия желаем, барин.

— Ты что, меня знаешь? — удивился граф.

— Как не знать, свистульки делал для вас да скворца, ежели помните, говорящего подарил.

— Матвей! — воскликнул Петр Иванович. — Неужели ты?

— Я сам, — отвечал Матвеи, берясь снова за короб.

— Постой, — остановил его Петр Иванович. — Как ты в каторгу угодил? Я ничего не знал.

— Откуда вам знать, — ответствовал Матвей. — Вы в корпусе обучались, а я, стало быть, за царем пошел.

— За царем? — удивился Осоргин.

— Ну да. Петром Федоровичем. А как сказали, что это не царь, а беглый казак, так меня и в каторгу. Спасибо на том. Другим ноздри рвали, кнутом насмерть секли.

— Пугачевец, — заметил Корсаков. — Здесь много таких. Да ты крепок, — обратился он к Матвею, — поди, уже десять лет в работе, а вижу, силен.

— Бог не обидел, — отвечал Матвей.

Был он и вправду могуч. Косая сажень в плечах, шея что столб, руки будто ковши, только в бороде вилась седина. Но карие глаза смотрели остро и живо.

— Очень смышленый работник, — сказал Корсаков Петру Ивановичу, — давно замечаю. Из ваших крепостных?

— Да, — отвечал сумрачно Петр Иванович.

— Ну, барин, счастливо быть, — сказал Матвей и легко подхватил короб.

Корсаков задумчиво смотрел ему вслед.

— Хорошо, камень в руках, — сказал он. — А глядишь, дубину возьмет, не одна голова затрещит.

— Ну, а как в губернии насчет возмущений? — спросил Петр Иванович.

— Да вроде не шумят. Ну прибили тут одного помещика, так он сам виноват, девку сенную замучил, а у нее жених.

— Знакомы ли вы со Струнским? — спросил Осоргин.

— Слыхал, — ответил Корсаков. — С такими особами я не знаюсь. Мое дело корабли, плотины, колодцы. Вот еще деревьев фруктовых навез, сады буду делать. Конечно, климат тут не самый благоприятный, солончаки. Оттуда малярия идет. Но будем осушать. Приезжайте в Херсон годков через пять, подивитесь.

— А имя госпожи Черногорской говорит ли вам что? — спросил Петр Иванович.

— Не имею чести, — ответил Корсаков. — А хотите, прелюбопытную покажу вам задачку по геометрии?

Петр Иванович неохотно согласился.

Корсаков тут же начертал на песке треугольники, окружности и увлеченно принялся излагать условия задачи. Петр Иванович грустно слушал его.

Старец Евгений

Перед отъездом из Херсона мы посетили местную знаменитость архиепископа Евгения Булгариса, удалившегося на покой, ибо было ему восемь десятков лет.

Этот седовласый почтенный старец когда-то преподавал в Афонской академии, однако за недостаточное послушание святой церкви и вольнодумство принужден был покинуть ее и отправился в Германию, где читал лекции в Лейпциге. Король Фридрих II благоволил к отцу Евгению и рекомендовал его государыне-императрице. Отец Евгений сначала получил место придворного библиотекаря, а затем был назначен архиепископом Словенской и Херсонской епархий. Тут он занимался многими трудами. Писал богословские работы, труды по философии, истории, переводил на греческий римских авторов. Он также по просьбе государыни-императрицы составил записки об упадке Оттоманской империи и богатом прошлом Тавриды.

Старец Евгений Булгарис живет очень скромно, однако у него много книг. Множество полок заставлено томами в кожаных переплетах. Он показал нам редкое издание Евстафия с 4-томным комментарием на поэмы Гомера. Были тут Монтескье, Гельвеций, Вергилий и множество прочих славных поэтов и философов.

— Крым следует называть Таврическим Херсонесом, или Таврикой, — говорил старец тихим, мягким голосом. — Но лучше всего, как и утвердилось, Тавридой. Полагаю, это происходит от греческого «тафрос», что означает ров, вырытый человеческой рукой. Это подтверждается тем, что возле Перекопа, к которому вы направляетесь, существовал греческий город Тафре. Ров — естественное укрепление, которое устроил бы любой владетель Крыма в узком его соединенье с большой землей.