Тевье-молочник. Повести и рассказы
Шрифт:
Хозяину и хозяйке эта похвала, видимо, очень по душе, оба умильно улыбаются, их так и распирает от гордости, аж пот прошибает от удовольствия. И Мордхе-Носн принимается убеждать гостя, что есть у евреев и лучшие яства, нежели рыба с хреном. Гость не хочет верить.
— А ну, к примеру?
— К примеру…
И Мордхе-Носн перебирает в уме еврейские блюда, ищет среди них нечто такое, что было бы лучше рыбы с хреном, и боится назвать. Цимес? А вдруг пристав останется ждать цимеса — на кой черт это ему нужно? Кугл? А вдруг он прикажет распечатать «чолнт{155}» ни с того ни с сего в пятницу вечером? Разве угадаешь наперед, какие неприятности подстерегают еврейский кугл?.. И Мордхе-Носн пробует отделаться мелким смешком: «Хе-хе!» На это гость ему отвечает: «Хе-хе-хе!» Мордхе-Носн рад, что тот смеется, и помогает
Вдруг гость спохватывается, встает, вытирает руки и рот краем белоснежной скатерти, застегивается на все пуговицы и произносит уже серьезно, без всякого признака шутливости:
— Пора на службу!..
И Мордхе-Носн с Теме-Бейлей встают в честь гостя, провожают к выходу, заглядывают ему в глаза с таким выражением, с каким собака глядит на своего хозяина, желая угадать, что у того на уме, угодливо кланяются и просят не забыть, упаси бог, прийти в следующую субботу…
— Чтоб тебе подохнуть! — благословляет хозяйка ушедшего гостя, едва закрыв за ним дверь. Теме-Бейля шипит, шипит, злится на мужа, который дни и ночи, даже в субботу, водится с начальством. Мордхе-Носн слушает и молчит, набрал воды в рот и молчит. Странный человек наш Мордхе-Носн. Автор настоящей истории не может удержаться, чтобы не набросать портрет этой четы и, таким образом, познакомить с нею весь мир.
Мордхе-Носн — высокий, сухой длиннорукий человек, у него широкие скулы, отчего его лицо, едва обросшее жидкой бороденкой, кажется четырехугольным, как у китайца. Лоб его покрыт множеством морщин, губы сжаты, рот несколько перекошен, кажется, будто он всегда хранит про себя какой-то секрет; говорит Мордхе-Носн, не повышая голоса, он всегда серьезен и на слова скуп. Зато в обществе начальства это совсем не тот Мордхе-Носн: морщины на лбу расходятся, исчезают, лицо светлеет, размыкаются губы, и Мордхе-Носн начинает говорить. Нет, положительно это не тот, это уже совсем другой Мордхе-Носн. И знаете, почему он столько якшается с начальством? Только из тщеславия, в погоне за почетом — неминуемо когда-нибудь кому-нибудь из касриловцев что-нибудь понадобится, и явится он к Мордхе-Носн у с поклоном: «Как же так, реб Мордхе-Носн, кто у нас еще так уважаем начальством, как вы?» Ради одного этого «уважаем» он готов платить собственным унижением, даже деньгами, — странный человек Мордхе-Носн!
Жена Мордхе-Носна, богачка Теме-Бейля — в отличие от мужа — низенькая и толстая, похожая на медную ступку или на пузатый самоварчик с маленьким остроконечным чайником на конфорке. Насколько она толста и кругла у основания, настолько мала и остроконечна ее головка. И вечно кипит он, этот пузатый самоварчик, кипит и шумит — Теме-Бейля зла на мужа, зла на прислугу, зла на касриловских коз, зла на касриловских женщин, зла на весь мир! Все счастье только в том, что и муж, и прислуга, и касриловские козы, и женщины, и весь мир обращают на нее внимания не больше, чем Аман на грохот трещоток{156}. Муж погружен в общественные дела, всегда с начальством; прислуга все делает ей назло — и подгорает каша, и сгорает картошка, и выкипает молоко в печи; касриловские козы отравляют ей жизнь — прыгают на крышу, выдергивают всю солому из стрехи; касриловские женщины ее до смерти изводят, обставляя на базаре при покупке рыбы, в мясной лавке — при покупке мяса, в синагоге — при чтении «Техинес{157}», и, да простится мне, что рядом помянул, даже в бане… Нет, мир не очень высоко ставит Теме-Бейлю! И, надо думать, не зря. Не сошел же целый мир с ума…
Теперь, довольно близко познакомившись с этой четой, мы, кажется, можем спокойно идти дальше, перейти к остальным персонажам, в кругу которых столь «уважаем» богач Мордхе-Носн.
Глава седьмая
«Важный господин» является в лавку
и в дом богача
Другой частый гость богача Мордхе-Носна это — наш знакомый Макар, Макар Павлович. Но он не домашний гость, а завсегдатай лавки — он часто навещает Мордхе-Носна в его мануфактурном магазине. Мануфактурный магазин Мордхе-Носна, надо вам знать, лучшее суконно-торговое заведение в Касриловке, где, кроме демикотона, репса, люстрина, парусины, ситца, мадаполама и миткаля, вы найдете также и драп, и трико, и шевиот, и бархат, и атлас, и сатин, и муслин, и все, что душе угодно, — «по последним образцам, которых не найти даже
в Егупце». Так говорит Мордхе-Носн, так говорит его жена Теме-Бейля, так говорят приказчики Мордхе-Носна, и подите рискните сказать им, что это не так! Все господа Касриловки и округи являются клиентами Мордхе-Носна и в большинстве своем верят ему на слово. Стоит Мордхе-Носну произнести только одно слово «бенэмонэс» [8] , и они тотчас перестают рядиться. Теме-Бейля может клясться всеми клятвами на свете; и все напрасно — ей веры нет, одно только слово Мордхе-Носна «бенэмонэс!» — это святая святых. Так обстоит дело, и задавать вопросы тут незачем.8
Честное слово (еврейск.).
И Макар принадлежит к числу тех клиентов Мордхе-Носна, которые ведут с ним дела на веру. Макар — его давнишний покупатель, еще с той поры, когда он был не Макаром Павловичем, а Макаркой, которому Мордхе-Носн, бывало, не хотел поверить и нитки в долг; он с ним не особенно церемонился и говорил просто:
— Дающий деньги берет хлеб — ваши гроши, наш товар. Позднее, когда Макар приобрел кое-какой вес в управе.
Мордхе-Носн открыл ему кредит, конечно, под расписку, под векселек, говоря при этом с улыбочкой и мешая русскую речь с древнееврейской:
— Не обижайтесь, панич, машкн [9] в кармане — шолом [10] в доме…
Еще позднее, когда у Макара появилась кокарда и пелерина, Мордхе-Носн открыл ему широкий кредит. И теперь, когда Макар Павлович входит в мануфактурный магазин, Мордхе-Носн пододвигает ему скамейку и наделяет его титулом «ваше высокоблагородие». Макар сидит, широко развалившись, заложив ногу на ногу, курит папиросу и беседует с Мордхе-Носном запросто, на «ты», но вполне дружелюбно:
9
Залог (еврейск.).
10
Мир (еврейск.).
— Эй, послушай, Мордхай-Нос!
А Мордхе-Носн стоит перед ним с притворным благодушием, с лицемерной почтительностью, в то же время думая про себя: «Большой господин», и откуда ты только взялся такой?» А этот «большой господин» заводит разговор о евреях, о еврейских махинациях, о шахер-махерстве, то и дело прерывая себя громким смехом, сопровождаемым каким-то странным кашлем, который отдается у Мордхе-Носна как удар железного аршина под самое седьмое ребро. Но внешне богач сдержан и улыбается поганой деланной улыбочкой, такой, что посмотри в эту минуту Мордхе-Носн в зеркало, — он стал бы сам себе противен.
Разговоры «большого господина» обычно вертятся вокруг таких вещей, которые занимают Мордхай-Носна, как прошлогодний снег, — в одно ухо вошло, в другое вышло; но понемногу Макар переводит разговор на такое, что Мордхе-Носну ужо и слушать невмоготу. Правда ли, спрашивает Макар, что евреи каждую субботу проклинают в синагоге все иные народы и призывают на них погибель, что они сплевывают, упоминая церковь, что по выходе христианина из еврейского дома за ним вслед выливают помои? Говорит он и всякий иной вздор, ни с чем не сообразные глупости.
Мордхе-Носн пытается уклониться от этих разговоров, перебивает Макара расспросами — об управе, о коробочном сборе, о свечном сборе. Какое там! Макар ни в какую не дает себя заговорить, хоть кол на голове теши! Он подступает к Мордхе-Носну — пусть раз навсегда скажет, пусть признается. Мордхе-Носн пробует отделаться шуткой и спрашивает: «Где это его высокоблагородие штудировал такие еврейские законы?» Макар глядит ему прямо в глаза и прибегает к уловке: задает вопрос вдруг, неожиданно, так сказать, припирает к стене:
— Ну, а кровь?
— Какая кровь?
— В пасху?.. На мацу?.. А?..
В ответ и Мордхе-Носн отыскивает верное средство — легонько трогает господина за плечо, гладит его пелерину и с гаденьким смешком заискивающе говорит: господин, мол, большой шутник, хе-хе-хе! И когда господин поднимается и уходит, Мордхе-Носн в похвалу ему высказывает соображение, что «важный господин» — трудный господин, то есть нельзя про него сказать, что он головорез, боже упаси! Он просто собака, собачий сын…