Тезка

Мистер Давенпорт спрашивает Гоголя, готов ли он, простыня тихо опускается, и они выходят из комнаты. К Гоголю подходит врач, объясняет в подробностях, как именно протекал инфаркт и почему они не смогли спасти жизнь его отца. Ему выдают одежду, в которой отец пришел в больницу: темно-синие брюки, белую рубашку в бежевую полоску, серую безрукавку, подарок Гоголя и Сони, коричневые носки, коричневые ботинки. Очки. Теплое пальто и шарф. Вещи упакованы в огромный бумажный мешок. В кармане пальто Гоголь обнаруживает книгу — потертый экземпляр Комедиантов» Грэма Грина с пожелтевшими страницами и мелким шрифтом. Наверное, отец купил его в «Старой книге». В отдельном мешочке лежит отцовский бумажник, там же ключи от машины. Деревянным голосом Гоголь извещает служителей морга, что они не будут заказывать религиозных обрядов, на это ему говорят, что урна с пеплом будет готова через несколько дней. Намерен ли он забрать ее сам в местном крематории? Нет? Тогда они доставят ее на Пембертон-роуд вместе со свидетельством о смерти. Обыденность этой процедуры ужасает Гоголя. Он вдруг осознает, что его мать так и не увидит лица отца, что он был последним, кто взглянул на его отросшие усы. Перед тем как уйти, Гоголь просит санитара провести его в палату, где умер отец. Сверив с медицинской картой номер палаты, санитар ведет его по коридорам. На отцовской койке лежит веселый молодой человек со сломанной рукой, он разговаривает по мобильному телефону. Над кроватью — занавеска, которую задернули после того, как дух отца покинул его тело. Она серо-зеленого цвета в цветочек, сверху надставлена мелкой белой сеткой и подвешена на изогнутом дугой карнизе.

Машина отца, которую ему по телефону описала мать, все еще находится на стоянке для посетителей. Он поворачивает ключ в зажигании, и машина наполняется звуками: дворники скребут по стеклу, радио начинает передавать новости. Это его удивляет — отец всегда выключал и радио и дворники перед тем, как выйти из машины. Вообще в машине нет никаких следов пребывания отца — ни мелочи в углублении между сиденьями, ни карты города, ни старых чеков, ни пустых бумажных чашек из-под кофе. В бардачке он находит только свидетельство о регистрации машины и инструкцию по эксплуатации. Какое-то время Гоголь читает инструкцию, чтобы понять, какие кнопки и рычаги за что отвечают: приборная панель в этой машине совсем не такая, как в его собственной. Освоив поворотники и включение фар, Гоголь выключает радио и медленно выворачивает с парковки на улицу. День стоит блеклый, пасмурный, в траурном молчании Гоголь проезжает по улицам города, в который никогда больше не вернется. Медсестра в больнице объяснила ему, как добраться до квартиры, которую снимал отец, и Гоголь вдруг понимает, что сейчас он проезжает по тем же улицам, по которым вчера ехал его баба, уже смертельно больной. По дороге ему попадается несколько ресторанов, он пропускает их, каждый раз собираясь остановиться у следующего, но вдруг рестораны заканчиваются, и он въезжает в спальный район, застроенный небольшими домами в викторианском стиле, возвышающимися посреди заснеженных лужаек. Мороз покрыл тротуары кружевом тонкого льда.

Квартира отца расположена в жилом комплексе, именуемом «Графский двор». За воротами — ряды огромных металлических почтовых ящиков, способных вместить месячный запас корреспонденции. Человек у входа в первое здание, украшенного табличкой «Аренда квартир», машет ему рукой, должно быть, узнал машину. «Неужели он принял меня за отца?» — думает Гоголь, почему-то польщенный. Все здания выглядят одинаково — трехэтажные, они расположены параллельно друг другу по обе стороны слегка изгибающейся дороги. Фасады в стиле тюдор, крошечные балконы с металлической оградой, древесные опилки под лестницами. Эта безжалостная монотонность внезапно расстраивает Гоголя, впервые он чувствует, как к горлу подступают рыдания. Неужели отцу пришлось жить здесь одному целых шесть месяцев? Но в глубине души Гоголь понимает, что отца вовсе не угнетали такие условия жизни, скорее всего, он их просто не замечал. Гоголь паркует машину перед третьим по счету зданием, какое-то время сидит, положив руки на руль. Дверь распахивается, на улицу выходит пожилая пара, они двигаются пружинистой походкой, в руках теннисные ракетки. Отец рассказывал, что среди его соседей в основном пенсионеры и разведенные. Удобное место, говорил он, есть дорожки для бега трусцой, тренажерный зал и даже небольшой пруд, обсаженный развесистыми деревьями.

Квартира отца на втором этаже. Гоголь открывает дверь, снимает ботинки, оставляет их на резиновом коврике, который отец, видимо, постелил, чтобы не пачкать пушистый серовато-белый ковер во всю ширину комнаты. На полке в прихожей стоят отцовские кроссовки и его домашние шлепанцы. Гоголь проходит в просторную гостиную, слева дверь в спальню, справа — кухня. Стена между кухней и гостиной низкая, это мечта его матери, — она всегда хотела иметь возможность готовить и одновременно разговаривать с гостями. На холодильнике магнитом прикреплена семейная фотография: Гоголь и Соня с матерью на фоне Фатехпур-Сикри, «мертвого» города, — ноги у них обвязаны холщовыми мешками, чтобы защитить подошвы от раскаленной каменной мостовой. Он тогда еще учился в школе, а Соне было лет десять. Мать одета в шальвар-камиз, хотя обычно она стеснялась носить такой костюм при родственниках, которые привыкли видеть ее в сари. Один за другим Гоголь открывает ящики кухонных столов — они в большинстве своем оказываются пустыми. Он находит четыре тарелки, две чашки, четыре бокала, нож и две вилки, явно привезенные из дома. В кухонном шкафу обнаруживается лишь небольшой мешочек сухого гороха, немного печенья, пачка чая, пятифунтовый мешок сахара с дыркой наверху и жестянка со сгущенным молоком. Внизу громоздится здоровый мешок белого риса. На столе притулился тостер, рядом — электрическая рисоварка, несколько баночек со специями, надписанных рукой матери. Под раковиной — жидкость для мытья посуды, рулон мешков для мусора, единственная мочалка.

Гоголь проходит по квартире, глядя на последние предметы, которыми пользовался его отец. За гостиной располагается маленькая спальня, в ней помещается только кровать, узкая дверь ведет в ванную без окна, где на полке под зеркалом — одинокая банка крема «Пондз», который отец всегда использовал вместо крема после бритья. Гоголь сгребает все, что видит, в мешок для мусора — и крем, и специи, и вчерашний номер «Таймс». «Не привози ничего назад, — сказала ему мать глухим от выплаканных слез голосом. — Это не в наших обычаях». Вещи ему выбрасывать легко, но, когда дело доходит до продуктов, он останавливается — как же можно выкидывать рис и печенье? Отец никогда бы не допустил этого, он был настолько экономен, что делал матери замечание, если та наливала в чайник больше, чем нужно, воды. Но не привозить же продукты домой!

Спустившись в подвал к мусорным бакам, Гоголь видит стол, на котором жильцы оставляют ненужные им, но еще хорошие вещи. Там уже лежит несколько книг и видеокассет, белая эмалированная кастрюля с прозрачной крышкой. Какое облегчение, вот и решение его проблемы! Гоголь добавляет туда пылесос, рисоварку, магнитофон, телевизор, занавески с приделанными к ним крючками, отцовскую одежду. Из всего наследия он сохраняет только бумажник с сорока долларами, их с Соней детскими фотографиями и тремя банковскими картами, а также фотографию с холодильника.

Вроде и работы было не так уж много, но, когда Гоголь оглядывается по сторонам, он понимает, что близится вечер. Удивительно, сколько мешков ему пришлось снести вниз, сколько раз спуститься и подняться по лестнице. Гоголь смотрит на список телефонных номеров — ему еще надо сделать несколько звонков, пока рабочий день не закончился. Позвонить в прокат машин. Позвонить в университет. Позвонить управляющему домами, сказать, что квартира освободилась. «Какой ужас! — слышит он восклицания незнакомых ему коллег отца по университету. — Мы же расстались с ним в пятницу, он был в полном порядке!», «Нам так жаль…», «Какой, должно быть, это шок для вас…». Не волнуйтесь, говорит ему управляющий, мы пришлем людей, все сделаем, не проблема. Затем он отгоняет машину в прокат, возвращается назад на такси. В фойе объявление: «Доставка пиццы на дом». Гоголь заказывает себе пиццу, пока ждет доставки, звонит домой. Номер все время занят, лишь где-то через час трубку поднимает незнакомый мужчина. Голос с бенгальским акцентом объясняет ему, что его мать и Соня сейчас отдыхают, лучше их не будить. На другом конце провода голоса, шум, скрип дверей и звяканье посуды. Это еще больше подчеркивает абсолютную тишину отцовской квартиры. Гоголь думает, не принести ли назад телевизор, но потом решает позвонить Максин. Он не может поверить, что еще сегодня утром он проснулся в ее объятиях, что она провожала его до стоянки такси.

— Бедняжка, — говорит Максин, — мне надо было поехать с тобой. Слушай, я еще успею приехать к утру, если выскочу из дома прямо сейчас.

— Да я уже все здесь закончил. Больше здесь нечего делать. Я улетаю завтра первым же рейсом.

— Но ты не останешься там, Ник, правда?

— А что мне делать? Других рейсов нет.

— Я имею в виду, не останешься на ночь в этой квартире?

Почему-то он чувствует себя обиженным за отцовскую квартиру, за эти три пустые комнаты.

— Я здесь никого не знаю.

— Ник, умоляю тебя, поезжай в гостиницу, не оставайся там один всю ночь.

— Ладно. — Он вспоминает, что последний раз видел своего отца почти полгода назад, они с Макс тогда заехали к родителям по дороге в Нью-Гэмшпир. А когда он последний раз разговаривал с отцом? Три недели назад? Четыре? В отличие от матери его отец не часто звонил ему просто так, без дела.

— Ты была со мной, — говорит он Максин.

— Что?

— Ты была со мной, когда я последний раз видел отца.

— Я знаю. Я так сочувствую тебе, Ник! Обещай мне, что заночуешь в гостинице.

— Да, обещаю.

Он снова поднимает телефонную трубку и набирает номер справочной гостиниц. Прослушивает список отелей, просит соединить его с одним из них. Однако когда портье в гостинице поднимает трубку с вопросом «Чем могу помочь, сэр?», Гоголь кладет трубку на рычаг. Он не хочет уезжать из этого места, где еще витает дух его отца, не хочет проводить ночь в безликом номере. До тех пор пока он здесь, квартира не останется пустой. Гоголь ложится на диван, прикрывшись курткой, но сон не идет: всю ночь он проводит, то впадая в полудрему, то просыпаясь вновь, балансируя на грани сна. Он думает о своем отце: что он делал вчера, когда почувствовал первый укол боли? Готовил себе чай? Сидел на диване, на котором Гоголь сейчас лежит? Он представляет, как его отец, посеревший от боли, нагибается, чтобы в последний раз натянуть на ноги кроссовки, как едет в больницу, не подозревая, что видит этот город в последний раз. Вот он останавливается на красный свет, слушает прогноз погоды, думает о том, как проведет Рождество. В окно медленно вползает синий рассвет, и Гоголь вдруг чувствует прилив бодрости, как будто ждет, что отец каким-то чудесным образом материализуется в сероватой утренней дымке. С этой мыслью он засыпает, так глубоко и крепко, что не слышит звонка будильника.

Он просыпается около десяти утра, неяркий свет заливает комнату. У него раскалывается голова, такая неприятная, тягучая боль, идущая откуда-то из затылка. В комнате душно, Гоголь открывает балконную дверь и выходит на свежий воздух. Глаза режет от недосыпа и усталости. Он смотрит на пруд с рядом заснеженных скамеек, о котором рассказывал ему отец: каждый день до ужина он обходил его двадцать раз — получалось около двух миль. Сейчас внизу появляются первые жильцы, спускают с поводков собак, здороваются, несколько человек с флисовыми повязками на головах синхронно делают утреннюю зарядку. Гоголь натягивает свою куртку, выходит на улицу. Поначалу ему нравится бодрящее ощущение холода на лице, но очень скоро он понимает, что на улице оченьхолодно: мороз безжалостно кусает его за пальцы, треплет брюки, режет уши, забивается в нос. Гоголь быстро поворачивает назад, в спасительное тепло квартиры. Он принимает душ, одевается во вчерашнюю одежду, вызывает такси. В последний раз спускается в подвал и выбрасывает полотенце, которым он только что вытерся, и серый телефонный аппарат. В аэропорту он поднимается на борт самолета, следующего прямым рейсом в Бостон. Мать и сестра будут встречать его в аэропорту, наверняка с оравой гостей, приехавших на поминки. Гоголь страшится встречи с матерью даже больше, чем страшился опознания в морге. Теперь он знает, какое чувство стыда и горечи испытывали его родители, получая вести о смерти близких по телефону, а ведь они даже не могли сразу приехать на родину и вынуждены были горевать в одиночестве, на чужбине.