«The Coliseum» (Колизей). Часть 1

– ???

– Поставят, поставят! – Крамаренко опять прошелся взад и вперед. – Откуда знаю, спрашиваешь? А я в детстве любил передачу «Хочу всё знать», а не комиксы.

Председатель стоял напротив Андрея, покачиваясь на носках.

– В том и долг, напомню, настоящего верующего – молиться за врагов своих. А он, тиран-то, что ни на есть самый беспощадный враг. Значит, молиться о нем следует больше чем за простого грабителя. Да что там, больше, чем за близких! – Его палец уткнулся в сидящего. – Такой парадокс… н-да, – снова произнес он, – на самом деле вполне понятный. Это тебе не что есть, что пить и во что одеться. Это православие брат, азы! Труд. Подвиг! Так вот, как начнут – так и потянут из адова пламени. Кстати, отдаляя и себя от печки.

– Интересный у нас разговор получается. Прямо урок… в богословской академии, – Андрей был уже серьезен. – Только я не понял, как связано это со значением литературы? – он с интересом смотрел на учителя, хотя то многое, что и раньше брал от знакомого семьи, оставалось вне собственных убеждений.

Виктор Викторович окинул молодого человека пытливым взглядом, и, словно понимая это, уже без энтузиазма произнес:

– Что ж, к нашим баранам… – он присел, подтвердив тем самым обман с близостью финала: – то бишь, к тебе, – и кашлянул. – Ты написал книгу. С момента окончания, заметь, главное – не выхода в свет, а окончания – это твой след на земле. Видимый и вечный. До конца не понятое никем явление, которое будет работать за тебя и после смерти, и чего лишены другие. Нет, конечно след на земле оставляет каждый, в разных формах… хотя иным бы лучше не следить. Хотя бы в детях. Что воспитает, к чему вобьёт уважение, то и получит… там, – он снова кивнул наверх. – Ну и при жизни, само собой. Губить детей, кстати, проще. То есть, человек формирует некие последствия своей деятельности, поступков, влияющие на близкое окружение, с кем общался, жил. Но лишь художник оставляет наследство видимое массам, а не единицам! И влияет уже на мораль масс, а значит на пополнение общества добротой. Ну, или на убавление таковой… Даже думать о таких страшно. Ведь тебе, кроме общедоступного – разума, мысли там, движения, – Крамаренко вдруг хохотнул, будто речь шла о чем-то незначимом, – помнишь… «гнать, держать, смотреть и видеть, дышать, слышать, ненавидеть»? Или головой на уроках вертел? Слова-то, как подобраны – либо сами являют страсти, либо рождают. Прям, бесовщина какая-то! – и снова хохотнул. – Впрочем, отвлекся… так вот, кроме этого тебе… как художнику!., бог дал талант писать, сочинять, снимать. Влиять на судьбы. Впрочем, как и всякому боссу. Но и спрос установил иной. Если твое детище будет трогать сердца, помогать другим подниматься по лестнице к правде, которая есть любовь к человеку и ничего больше, ничего, повторю больше!., значит, и вспоминать тебя будут словом добрым. Века!.. – строки-то останутся на земле-матушке. Продолжат работу! Убивая или очищая. То и будет молитва за тебя. Ну, или проклятие. И какая, если молитва! Не записочка «за здравие»: на-те, прочтите, уж как-нибудь… а я по хозяйству тороплюсь – дел невпроворот. И ведь всерьез думают, что бумажка заменит. Обращение к кому подменяем? И чем?! А у художника во сто крат строже! Он сеятель по призванию. Не приведи бог сеять в творениях жестокосердие, прикрываясь борьбой со злом или лукавить с плотью, приговаривая: «это жизнь». Жизни «вообще» не бывает – она всегда чья-то. Тому и отвечать. Тебе же – за те зерна, что оставил в душе читателя. А может и жала. Вдруг, инфицировал? Как и собственной жизнью, между прочим… бытом, вызывая зависть, принимая успех как желаемый, красуясь и преподнося как образец, себя любимого.

– Причем здесь зависть? Пусть берут на себя те, кто озабочен ею!

– Десять появлений на экране, приравниваются к одному греху. Не слышал? Именно потому, что возбуждает зависть. И сразу у миллионов. А рядышком злоба и поступки. Угадай, чья доля вины в них точно есть? Так что, увлечение публичностью даром не проходит. Болеют они все. За улыбкой – несчастья. Удовлетворение от успеха – такой же порок. Тяжелейший, потому как неисправим. Но кто задумывается?

– Получается, нерелигиозной духовности не бывает? – с сарказмом заметил Андрей.

– В точку. В самую что ни на есть! А сарказм пройдет, – мужчина снова добродушно похлопал парня по плечу. – Главное – дошло!

– А как же все разговоры о ней? О духовности? Всеми и везде?

– Забудь.

Молодой человек как-то странно повернул голову в сторону, задумавшись. Крамаренко глянул туда же и потер подбородок.

– Н-да, – произнес он, видя, что внимание возвращается. – Доложу вам, даже просто рисовать насилие и кровь, распущенность, то бишь, свободу, не давая оценки – чревато. Тут жало уже в себя. Твердой, понятной оценки. У человека должно остаться не восхищение бабьими сиськами или блестящим описанием чего пониже. Таких «творцов» с засученными рукавами пруд пруди. То всё для денег, для любования известностью. Если творишь с целью, продать, получить, завоевать… а значит – отнять… Беда! Беда, – повторил он. – Ведь и понимают многие потом, да куда деть уже брошенное людям яблоко искуса? Не стереть, не вымарать, не сжечь. Уже не вылезти из кожи райского змия. Самоубийство! Серьезно предостерегаю. – Председатель вздохнул. – Между прочим, взяточник желает того же: продать, отхватить, получить. Только душу, деньги и место. Лучше было бы таким людям не родиться. Будущее – в помойке. Как и сейчас многих из прошлого. Помнишь? «О мертвых – только правду!» Рано или поздно взроет пласт обмана. И отомстит. Судьбою потомков, которою так был озабочен. Ведь отнимал. Для собственного благополучия. И заклинания типа: я желал всем добра – эхо в пустоту. «Не тот чист умом… кто не имеет в себе зла – ибо скотоподобен!» [1] Сегодня особый оттенок у слов великого подвижника – я рассказывал о нем на семинаре, помнишь?

1

Исаак Сирин. «Слова подвижнические».

Андрей кивнул.

– То, что на самом деле говорило в тебе, настигнет. Книга – это необоримый детектор лжи, рентген! Высвечивает все наклонности, слабости и скелеты. Не выскочишь! И что творил… или натворил, будет толкать вниз и вниз, пока не истлеют страницы, картины, память. Осторожно!.. – мужчина погрозил пальцем, – клади кистью мазки. Страшись великой силы слова! Если не душа рукою движет.

– Какие-то ужасные вещи говорите. Прямо как прокурор.

Крамаренко улыбнулся:

– Я просто цитирую одну книгу. Ведь можно хоть раз помыслить себя на другой кафедре? А? – он хлопнул по своим коленкам. – Так вот, резюме: пером-то, Андрюша, ты и пишешь смертный приговор… себе. Или молитву. За себя. Сорокоуст на века! Который и будет тащить за волосы из трясины. – И довольный впечатлением, «отпустив» собеседника, наслаждался замедленной реакцией.

Андрей кашлянул, снова отвел взгляд, будто обдумывая что-то, и спросил:

– С бессовестными художниками понятно… согласен… С пустыми… вроде, тоже… я имею в виду, тех, кто не даёт, как вы сказали, ясной оценки, а увлечены «известными» сторонами жизни. А как быть, если со страниц – правда, а сам ты другой?

– Обман читателя. Зрителя. Поклонника.

– Нет. И пишешь, и снимаешь искренне… даже играешь, и зовешь… Но сам не следуешь?

– Сложный случай. Не на раз…

– Но ведь это правило, среди настоящих-то. Ни одному человеку не удавалось стать праведником. Что тогда ему остается?

Крамаренко задумался. Он чуть наклонил голову, потрогал нос и внимательно посмотрел на молодого человека: – Вот, что я тебе скажу, Андрей… Я не знаю ответа. Но мне кажется… остается надежда. Если уж чему-то оставаться. А?! – И уже весело заключил: – Впрочем, может я всё зря. Ведь потомки всегда «надменны» по Лермонтову. И руководства к действию татарина Державина не читают.

– Какое руководство?.. – слегка спутавшись, но восхищаясь в душе умением председателя менять тему, спросил Андрей.

– А вот:

…Я не умру, но часть меня большая,От тлена убежав, по смерти будет жить,И слава возрастёт моя, не увядая,Доколь славянов род вселенна будет чтить.

– Хоть часть, да убежит!

– Татарина?

– Говорю, надменны, – Крамаренко снова расплылся в улыбке.

Андрею отчего-то подумалось, что сейчас… именно сейчас улыбка стала естественным состоянием лица. Какой и должна быть у всех людей. Всех, без исключения.

– И «Держава» – слово татарское, – заключил собеседник. – Мотай на ус. Татары и русские, обновляясь кровью, и рождали «пиитов Третий Рим». «Державу новую ваяли!». Так что, равнение на орду! На подарок свыше. Ибо она и есть причина русского величия! А ты? Уж, не на современников ли похожим хочешь быть?

Парень непонимающе посмотрел на него: – В каком смысле?

– В каком, спрашиваешь? Да всё в том же. Книга, – Крамаренко с силой сжал поднятый кулак, – книга – это твой нравственный и физический труд. Так вот, первого почти никогда не вложено. Вода в ступе. И людям передать нечего. Возьми серийные детективы – какие увлекательные произведения. Труд – колоссален. Глянь на тома. Но физический. А нравственного посыла, разговора души авторов – нет. И быть не может – не вынесет она такого количества страниц, картин, ролей – износится, изотрётся. Если отдавать в каждой! Да и человек не выдержит. Всему предел есть. После таких разборок отпускать надо себя, лечиться, отдыхать. И долго. Какое уж тут «многотомие»! Пьянство – тоже средство. Потому как это не просто разговор, а линчевание того, что в себе скрываешь… спрос! Второй по значимости… после бога. Один мой знакомый признавался – если закрыться в маленькой комнате в доме, и допросить себя с пристрастием, то услышишь: был ты в жизни и подл, и лгал, и предавал, и пользовался, и совращал. Но кто ж такое напишет?! Свой разговор-то с душой? Какую струну нужно найти?! Какого человека встретить?! В чем отчаяться?! А? Вдумайся. Не… лучше тома и деньги. Это цели попроще. И какую выжимку будешь являть собою через год, если все-таки посмеешь?! Посмеешь! Так что… берись-ка за детективы… иль коверкай историю бомбистов на свой лад, коли слаб. Завтра, глядишь, кто-нибудь возьмется и Карамзина затмить.

– История государства Российского?

– Ну, да.

– Так уже!

– Что ж, осталось только нашим сквернословцам замахнуться на «Толковый словарь» Даля.

Крамаренко развел руками и долгим, изучающим взглядом посмотрел на молодого человека.

– А вот книга твоя… настоящая, лишь тогда имеет право называться именно так, когда ты заговоришь! Полновесная книга – тяжелит и преследует тебя. Покоя не жди. То и есть щедрость мук. И другими с наскока не берется. Как и роль, и картина, и постановка. А власть!., после нее задумается о людях! – Вдруг заключил он и рубанул рукой воздух. – А ты… не печатают, пропал. Дурак. Разве ж это важно! – Мужчина удрученно покачал головой. – А вот попробуй-ка переживания героя выложить на страницы… да не в любовных интрижках… и притом изуверски пройдя это сам… измучь себя, примерь, проживи! А?! Сможешь? Да выуди их из поступков, с характером увяжи – чтоб читателя не горошить. Отчего, мол, вдруг честный, искренний и прямой, вдруг избивает женщину? Или коммунист, комдив – ворует «общак»? В фильмах, да книгах – обычный ляп… если принимать на грудь, за тем же столом, что и пишешь сценарий. Это тебе не цвет рубашки разный в кадрах. Саднит. Не могут они подвести, раскрыть, уловить. Соберется вот такой междусобойчик бездарностей, и крапают за государевы деньги сценарии – на телеканалах много платят. Но только своим – чужой не подступится. А в чужих-то и соль! Перепахивать вдоль и поперек, искать, никто не хочет. Оплыли. Одни и те же лица на сценах. Каждый день. Каждый год. Ты почитай, почитай современную литературу, да театралом заделайся. Осознай, как не надо писать да снимать. А вот потом приходи.

Мужчина поморщился и потер подбородок, что-то вспоминая.

– Да! – воскликнул он. – Думаю, что упустил? Преинтереснейший факт. В одном издательстве со смехом!., показывали письмо читателя, который возмущался, что автор два года как отошел в мир иной и не писал книг, выпущенных ими после.

– Нормально… Как вы говорите… всё идет по плану? И что ответили?

– Ему? Ничего. Они наняли студентов литинститута и те писали под чужим именем продолжения. Ты хочешь такого многотомия? Такой памяти? Да я редактору не позволял окончания менять! Если вкладывал смысл! Если переживал! А сейчас, ради домика в тиши, такие пузыри пускают – ведь плодовитость обеспечивают рабы. Литературные. Если труд свой ценишь в «бумажках» кошелька, то и душа у тебя бумажная, продырявить – пальцем ткнуть! И не заметишь, как хруст их перейдет в хруст твоих косточек – землица-то – оседает! А ты уже давно труп.