«The Coliseum» (Колизей). Часть 1

Князь Андрей, услыхав слова Ростовой, закрыл глаза и отвернул голову, едва заметно махнув рукою в сторону двери. Все затихли и по очереди вышли. Остались лекарь и Наташа.

Первый долго вертел в руках странную упаковку, что-то бормоча, затем пластинку с пилюлями и, наконец, разобравшись, извлек две первых:

– Выпейте сударь.

Наташа протянула стакан. Болконский отрицательно покачал головой. Губы зашевелились. Ростова быстро наклонилась.

– Не сейчас, оставьте… я сам. Ступайте.

Когда все ушли, князь Андрей взял пилюли, и рука медленно опустилась под одеяло, в карман пижамы.

Через четыре дня их там было восемь.

На пятый дверь заскрипела по-другому… Чужой, холодный голос, пробиваясь сквозь мессу Баха «си минор», склонился над ним:

– Ты сам выбрал…

Воздух, потяжелев, тронул волосы и лоб, и оттиск того завершенного пути, который, не тая своего конца, заставляет каждого следовать им, будто некая маска-результат накрыла лицо, напоминая миру еще об одной неудаче.

Болконский сглотнул.

– Я готов… но почему… Бах?

– Неужели здесь хуже? – печаль не слышала вопроса.

– Я не хочу больше оставаться… – князь с отчаянием посмотрел в ночное небо.

Звезды, медленно мерцая, росли, увеличивались и, будто сожалея, заполняли черноту, как и что-то внутри умирающего замещалось и вытесняло прожитое, заявляя страшные права на человека…

– Но отчего же… не Рахманинов?.. – прошептал Болконский.

– Что ж, воля твоя. Пошли… – мир уже был глух к нему.

И, следуя единственно общему, одинаковому и неизбежному, они тронулись дальше, уходя и ширя объятия сознания, захватывая всё больше и больше того, чего так не достает людям на земле. И что можно получить, лишь сменив попутчиков.

На следующий день, среди горя и плача, никто не заметил исчезновения Пьера. Никто не видел кареты, не слышал слов прощания, не нашлось и человека, которому он оставил бы распоряжение или записку.

В то же самое время другой мужчина, тоже Андрей, испытывал совершенно другие эмоции. Но это не стало ни шансом, ни преимуществом, как у первого, а только началом пути к тому самому дорогому неизведанному.

Не наяву, а уже в памяти, тусклые огни вокзала, безмолвие платформ и даже потрясение от увиденного растаяли, ушли. Остались по ту сторону чувств, былой жизни и забот. Уже беззвездные сумерки, в отличие от Болконского, окутали мужчину, не давая понять, где он, словно колеблясь пускать ли его дальше или отказать. Событие на перроне разорвало и унесло возможности решать, следовать логике и поступать как прежде. Всё, что происходило дальше, он не помнил, зато странное чувство «незнакомости» себе мешало думать, делать усилия и просто вспоминать. Будто все годы юности, учебы и работы стали чужими, ненужными. Он ничего не мог взять у них, обрадоваться или пожалеть… не мог понять. Как любой человек, кто с интересом, а кто и без, слушая рассказ попутчика в поезде, забывает о нем завтра, оставляя в себе легкий дискомфорт от неприятия чужих проблем, не задумываясь – лишним было «постороннее» или нет. Всё, что унеслось, «застряло» там, было не его, Андрея, и происходило вовсе не с ним, а с другим, незнакомым человеком. Но попутчиком. Мужчина это чувствовал и понимал. Он даже попытался ощупать себя, потрогать, что лишь подтвердило опасения и добавило дискомфорта. Однако готовность отстаивать новое «я» не приходила. И мешала не «чужая» память, а уже то, что оставила в нем своя – не годы или события, а отголоски стремления к чему-то хорошему, доброму, от поступков… которые неизбежно откладывается в человеке, помогая и работая на него спустя годы; но и досаду от ускользнувшего, потерянного. Но отголоски те не превратились еще в звуки и плоды для «нового» Андрея. А лишь определяли смысл прибытия сюда, причину.

«Другой» же или «другие», которыми только собирался, требовал стать, прожить их эмоции, потрясения, старались задвинуть тот смысл внутрь, приглушить и поменять цели. Чему и сопротивлялся наш герой, снова и снова делая попытки «узнать» себя. Но усилия были тщетны. Ужас овладевал им. Мужчина не знал, чего хотел минуту назад, принимая чужие, как казалось, мысли, путая со своими и удивляясь. Вновь и вновь трогая в растерянности на себе одежду. Будто не «что-то» менялось в нем, а сам Андрей, по собственной воле, переставал чувствовать себя прежним, с той фамилией, теми людьми, книгами и судьбой. Той «правильностью» и недоразумениями от нее. Что было только следствием, а не событием, платой, а не наградой. Невероятным, не оставившим о себе память событием. Платой же за выкрик в небо, вызов и отчаяние, обнажившие в нем человека. Со всеми гранями и зеркалами, восхитительным блеском, но и тьмой, поглощающей блеск в закоулках души, в ее темных переходах. С любовью и надеждой, без которых нет жизни у самого пропащего грешника. И с тупиками, и эшафотами лжи и предательства… и, конечно, со слезами на ссохшихся листиках души.

Вдруг сумерки задрожали, множась струйками воздуха, стали растворяться, поднимаясь и светлея, словно утренняя прохлада, которая знакомо тая и нагреваясь, уступала место свету и теплу. Андрей понял, что стоит на ногах. Как обычно. Как положено. Как всегда. Крупица сохраненного спокойствия удержалась в нем.

Мужчина огляделся. Странный пейзаж – бесконечная пустыня с барханами, зноем и одиночеством уходила во все стороны. Пространство до самого горизонта, до несбыточной черты, где сходились не только небо и земля, но как и в людях, парящих между ними, соединялось «высокое» с обыденным, низкое с благородным, а подлое с прощаемым – вся эта пустошь рябила от темных точек, напоминая крапленую ткань.

Разве мог наш герой знать, что куда бы и когда бы ни бросал взгляд человек, он всегда мог увидеть ту границу, на которой отголоски темноты земных недр, как и в душе его, оставляя темноту внутри, время от времени выступали на поверхность, совершая преступления и принося боль. Но сама тьма оставалась жить, не покидая места и предназначения. Великого и такого нужного людям.

Неожиданно пейзаж начал меняться, точки зашевелились и задвигались – пустыня, к изумлению молодого человека, превратилась в усеянный тысячами цилиндров, шляп и котелков песчаный ковер. Покатываясь и колыхаясь, одни увлекали за собой повязанные ленточки, другие, будто стараясь показать только нужную сторону, сопротивлялись порывам ветра, изворачивались и принимали прежнее положение. Черные и белые, голубые и коричневые, они причудливо украшали барханы, дополняя впечатление по-разному, по-своему. Будто тысячи людей, в истории человеческой, сбрасывали их на песок в этом месте, становясь невидимыми, не принадлежащими этому миру. Но и продолжая цепляться, притягивать и направлять, напоминая о себе странным пейзажем.

Вдруг, где-то вдалеке, в полукилометре от него к небу взметнулись облака пыли, земля дрогнула и начала опускаться, оставляя небольшой круг, на котором и стоял «потерянный во времени». Замерев, он старался не поддаться оптическому обману, сохранить равновесие, в чем не было нужды: кусочек «суши», сберегая «нетронутость», спокойно опускался следом, туда, куда рухнули барханы и пески, посыпались шляпы и цилиндры, всё, что разделяло с ним оцепенение прежде. Сквозь оседающую пыль мужчина увидел сначала выпирающие обрывы, которые, продолжая осыпаться, успокаивались. Вздымаясь всё выше и выше, они будто цеплялись за оставленную землю, не желая разделить с ним тени и глубины недр.

Андрей поднял голову и с удивлением заметил, как обрывы стали обретать знакомые очертания: вдоль гигантского полукруга рисовался карниз, подпирая который обнажились колонны с каменными скамьями меж ними. Вот уже новый карниз, под гранитной балюстрадой первого, сужая круг и придвигаясь к Андрею, выступал из пыли и потоков песка, гаснущих по мере обнажения следующего. Третий, седьмой… балюстрады «всплывали» совсем близко, наконец, последняя замерла вровень с ним, оставляя арену и нетронутый круг. Мужчина поднял голову и, боясь пошевелиться, медленно осмотрел амфитеатр. «Колодец» впечатлял.

Прошла минута.

– Эй! – попытался крикнуть он и не узнал собственный голос. – Э-э-э-й! Где я?!

Вдруг кольца трибун пришли в движение. Вращаясь каждое в своем направлении с разной скоростью и осыпая крошку, они создавали глухой грохочущий фон, будто устрашая человека, не желая его слушать.

«Молчу!!!» – понял мужчина.

Движение прекратилось, но шум, утихая, перешел в звук, напоминавший дыхание. Тяжело и сипло неведомый хозяин, недовольный и потревоженный, собирался отомстить. Такая мысль повергла Андрея в ступор. Но времени подумать ему не дали.