Тиберий Гракх

Увидев входящую в гавань гаулу с луной и звездой – знаками Танит, город ликовал. «Боги, вняв молитвам, приняли наши жертвы», – говорили жрецы. Купцы, не пожалев драгоценных мидийских ковров, расстелили их на всем пути от мола до храма Мелькарта. Однако Ганнибалу, сыну Ганнибала, не пришлось ощутить пятками мягкость ворса. Ремесленники, собравшиеся в гавани, подхватили его, когда он был на сходнях, и с криком: «Да здравствует Ганнибал», – понесли к храму Мелькарта. В толпе, заполнившей улицы, было немало тех, кто некогда видел Ганнибала, сына Гамилькара. Они размазывали слезы по щекам, уверяя, что Ганнибал и его отец все равно что две капли молока.

После принесения Мелькарту запоздалых даров, Ганнибала провели в пристройку храма, где он встретился со столетним старцем, главным жрецом. Выслушав посла, жрец показал на свитки в настенных шкафах.

– Здесь, – сказал он, – все, что происходило в нашем городе за две тысячи лет. Цари сменяли друг друга. Что тебе скажут их имена: Абабал, Хирам, Балбазер, Абдастарт, Филлет? Все они правили до Пигмалиона, сестра которого Иллиса основала Картхадашт. А какие бедствия испытал наш Тир! Его осаждали ассирийцы. Царь македонян Александр засыпал камнями пролив, отделяющий наш остров от моря, полностью разрушил город. Это было всего шесть поколений назад. Где же следы разрушений? Ты их не увидишь. Тир стал еще прекрасней, еще богаче, чем раньше. Нашему Мель – карту приносят жертвы города – дочери Берит [4] , Китион, Картхадашт, Утика.

4

Б е р и т – древний финикийский город к северу от Тира, ныне – Бейрут.

– Трусливая, презренная Утика! – перебил Ганнибал. – Это ей мы обязаны нашими бедами. Она без боя открыла свои ворота, подставила нас под удар.

– Было и это, – бесстрастно подтвердил жрец. – Когда Тир осаждали ассирийцы, им дал свои корабли Библ [5] . Но и наши цари не помогли Сидону, когда он поднял восстание против ассирийцев. Поэтому Ассар – гад, царь ассирийцев, передал нам земли Сидона.

– Зачем ты мне все говоришь! – вспылил Ганнибал. – Я не хочу слышать о каких-то древних царях. Чем они могут помочь моему Карфагену? Я тороплюсь к Деметрию в Антиохию.

5

Б и б л – древний финикийский город, ведший торговлю папирусами. От его названия произошли слова «Библия», «библиотека».

– Не гневайся, сын мой! – печально проговорил жрец. – Я не отнимал твоего времени пустой болтовней. Примерами прошлого я хотел тебя утешить. Не торопись в Антиохию. Там уже полгода как не правит Деметрий, сын Селевка. Престол Антиохии захватил самозванец Александр Балас, поддержанный римлянами.

Решение

На заре стратег Ахейского союза Диэй проснулся от стука и, с трудом преодолевая сон, поспешил к двери. То, что он увидел, можно было принять за продолжение сна. Перед ним стоял Коман, ушедший вместе с Критолаем на помощь восставшей Македонии. Нет, не тень брата, а сам он, как всегда веселый, хотя и страшно худой.

– Коман! – вскричал Диэй, с трудом освобождаясь от братских объятий. – Я верю, что ты и теперь можешь отправиться в Олимпию и принести Коринфу еще одну оливковую ветвь. А я ведь уже воздвиг тебе кенотаф!

– Ты поторопился, брат, – сказал Коман, широко улыбаясь, – Харон не захотел меня принять, посчитав, что от живого ему будет больше пользы. И не ошибся, старикан! Придя в себя и выбравшись из-под груды трупов, я отправил к нему вместо себя троих ромеев. Так как я был безоружен, их пришлось задушить. Меммий не досчитался троих.

– Почему Меммий? – удивился Диэй. – Ведь легионами командует Метелл.

– Потому что Меммий сменил Метелла. Я узнал об этом от тех же троих, когда, притаившись, слушал их болтовню о консуле.

– Вот оно что! – протянул Диэй. – Теперь понятно, почему Метелл в своем послании предлагал нам не только жизнь, но свободу и имущество, которое мы могли бы унести на плечах. Он не хотел оставлять славу Меммию.

– Меммий оставит нам только жизнь – я это понял из разговора той же тройки, делившей наше добро.

– Что же делать, брат? Что можешь посоветовать ты, уже общавшийся с богами?

– Я думаю так: если нас уже числят рабами, то мы ничего не потеряем, если освободим и вооружим наших рабов.

Тотчас Диэй послал за советниками. Оставаясь в перистиле, Коман был свидетелем разгоревшегося спора.

– Нашему Коринфу восемьсот лет! – вопил Пифодор.

– Тысяча восемьсот, – поправил Диэй. – Ведь до того, как называться Коринфом, он носил имя Эфира.

– Не перебивай меня! Сколько раз враги осаждали наш Коринф? Припомни, был ли случай, чтобы в крайних обстоятельствах наши предки освобождали рабов и давали им – оружие? Ромеи мудрее нас. У них есть поговорка: «Сколько рабов, столько врагов». Я хочу сказать, что лучше открыть ворота ромеям, чем вооружать наших смертельных врагов.

– В одном ты прав, – сказал Диэй. – Наши предки действительно не вооружали рабов. Но ведь им не угрожали ромеи. Ни тебе объяснять, как поступают ромеи со своими недругами. Вспомни семьдесят городов Эпира, разрушенных Эмилием Павлом, несмотря на то, что их обитатели только готовились поддержать Персея. А мы войну с ромеями уже начали. На что же ты рассчитываешь?

– А на что рассчитываешь ты? Знаешь ли ты рабов, как их знаю я?!

– Где уж мне! У нас с братом только пять рабов, а у тебя, Пифодор, их пять тысяч. Разумеется, у тебя есть основания опасаться своих рабов. Но не забывай, они понимают, что не получат от ромеев свободы. Им известно, как ромеи обращаются с рабами. Что и говорить, ты заплатил за рабов немалые деньги и не хочешь дарить их городу. Но мы оплатим из господской казны твои убытки. Более того, мы приобретаем у тебя оружие для воинов.

– Хорошо! – взвизгнул Пифодор. – Пусть берут копья и мечи из моих складов за полцены.

– Благодарю тебя! – торжественно произнес стратег. – Перед лицом смертельного врага мы должны быть едины.

В доме с колоннами

Яркая зелень пробилась из-под земли. В заброшенном саду за некрополем цвели яблони. Стаи птиц, зимовавших в скалах Тунисского залива, с гортанным, радостным криком летели на север. Воины провожали их взглядом, завидуя, что они скоро будут в Италии.

Шла третья весна осады Карфагена. С вала были видны улицы, покрытые трупами умерших от голода. Перебежчики уверяли, что многие, не выдержав мучений, умертвили себя и детей. Началось людоедство. За зиму население города убавилось втрое. Но и теперь в нем оставалось не менее ста тысяч жителей.

На заре мартовских календ призывно запели трубы, и легионы пошли на приступ. Заработали катапульты. В защитников города полетели тучи стрел. Ослабевшие от голода пуны недолго сопротивлялись бешеному напору римлян. Через час после начала штурма римляне вышли на набережную. Заняв ее, они проникли через мраморные ворота на площадь, окруженную великолепными зданиями.

И вот они у дома из серого камня с колоннадой. Вблизи стало видно, что колонны с ребристой поверхностью завершились капителями в виде цветков лотоса. От этого здание казалось легким и воздушным. Перед ним на постаменте возвышалась огромная металлическая фигура мужчины, напоминавшего телосложением греческого Апполона.

У статуи возились два легионера. Вскарабкавшись на постамент, один из них, помоложе, пытался отрубить у статуи палец. Металл не поддавался, но легионер упрямо колотил мечом.