Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Тертуллиан, превосходный знаток римских законов и вообще человек известный, один из наиболее прославленных в Риме, в своей «Апологии христиан», написанной на латинском языке и переведённой на греческий, говорит дословно так:

«Поговорим о происхождении таких законов. По древнему декрету император не может ни одного бога признать таковым без предварительного рассмотрения сенатом. Марк Эмилий и поступил так с неким идолом Альвурном. Что у вас божественное достоинство даруется по человеческому решению — это в нашу пользу. Если бы не понравился человеку, он не станет богом; человеку, оказывается, следует быть милостивым к богу.

Когда Тиберию, при котором имя христиан вошло в мир, пришло известие из Палестины (Палестина его родина) об этом учении, он сообщил о нём сенату, дав понять, что это учение ему нравится. Сенат, однако, отверг его как не рассмотренное заранее. Тиберий остался при своём мнении и угрожал смертью тем, кто доносил на христиан. Небесный промысел заронил в него эту мысль с особой целью, чтобы Евангельское слово вначале беспрепятственно прошло по всей земле».^{603}

Близкие к этому сведения сообщает Павел Орозий в своей «Истории против язычников», написанной в 417 г. по просьбе Августина Блаженного:

«После же того, как претерпел страдания Господь Христос и воскрес из мёртвых и разослал учеников Своих для проповеди, Пилат, наместник провинции Палестины, сообщил Тиберию и сенату о страстях и воскрешении Христа и о произошедших чудесах, которые были явленны через Него самого, а также во имя Его совершены учениками Его, сообщил также о том, что уже многие уверовали в Него как в Бога. Тиберий обратился к сенату с мнением, полным благожелательности, о том, что Христа следует считать Богом. Сенат, придя в негодование от того, что ему не было сообщено об этом заранее, в результате чего Тиберий самостоятельно вынес решение о введение нового культа, отверг обожествление Христа и определил эдиктом, особенно Сеян тогда, префект Тиберия, весьма твёрдо выступал против введения этого религиозного почитания. Тиберий, однако, пригрозил в эдикте смертью обличителям христиан. И вот та достойная всяческих похвал умеренность Тиберия Цезаря обратилась в мщение вздумавшему перечить сенату».^{604}

В современной науке нет единого мнения о подлинности Acta Pilati (послания Пилата) и, соответственно, о связанных с ним событиях в Риме. Некоторые историки полагают, что никакого послания Пилата вообще не было. Текст Acta Pilati опубликован.^{605} Однако, по мнению специалистов, считается подделкой, относящейся к IV или V веку.^{606}

Действительно ли посылал Пилат послание об Иисусе Христе и его учениках Тиберию, правда ли то, что император благосклонно отнёсся к новому вероучению — всё это остается неизвестным.

Известно нам доподлинно то, что последние годы Тиберия были для него безрадостны. Старик всё более ощущал свое одиночество, в коем ему некого было винить кроме самого себя. Очередным ударом стала для него смерть ближайшего его друга Кокцея Нервы, неизменного приближенного и спутника на протяжении долгих лет. В том же изобилующем трагическими событиями 33 г. Нерва решил покончить с собой, умертвив себя голодом. Это было тем более поразительно, что ему не грозила никакая опала, не страдал он и телесными недугами. «Когда это стало известно Тиберию, он посетил его, стал доискиваться причин такого решения, уговаривать; наконец признался, что тяжелым бременем ляжет на его совесть и добрую славу, если его ближайший и лучший друг, у которого не было никаких видимых оснований торопить смерть, безвременно расстанется с жизнью. Уклонившись от объяснений, Нерва до конца упорно воздерживался от пищи. Знавшие его передавали, что, чем ближе он приглядывался к бедствиям Римского государства, тем сильнее негодование и тревога толкали его к решению обрести для себя, пока он невредим и его не тронули, достойный конец».^{607}

Одиночество престарелого принцепса усугубляла и не сулящая ничего хорошего для будущего империи династическая ситуация. После изобличения отравителей Друза Тиберий мог сомневаться даже в собственном внуке. А не сын ли он Сеяна, многолетнего любовника Ливиллы? Из потомства Германика он сам пощадил только младшего из сыновей, Гая. Юноша на Капрее держался замечательно осторожно, ничем не показывая своего отношения к погубителю своей матери и братьев. Но Тиберий оставался к нему недоверчив. Потому и не подпускал всерьез к делам государственным. В этом он радикально отличался от Августа. Тот готовил в преемники внуков, по смерти их посвятил в дела государства для обретения должного опыта Тиберия. Тиберий же ни Гая Цезаря, ни внука, тот, правда, был ещё слишком юн, не пожелал учить непростому искусству державного управления. Был еще один возможный преемник — брат покойного Германика Клавдий. Но Тиберий не жаловал племянника, имевшего расхожую репутацию безнадежного дурачка, даром что он уже перевалил на пятый десяток.

В 35 г. на семьдесят шестом году жизни Тиберий составил официальное завещание. Согласно ему он отказывал наследство в равной доле Гаю Цезарю, внучатому племяннику, и Тиберию Гемеллу, родному внуку. Оба они также назначались наследниками друг друга.^{608} Поскольку Гай был совершеннолетний, а Гемеллу не исполнилось и шестнадцати лет, то положение внука приемного явно было предпочтительней. Это обстоятельство замечательно почувствовал новый префект претория Макрон. Он не стремился быть при Тиберий вторым Сеяном, понимая, чем опасно такое положение. Добросовестно исполняя обязанности префекта претория, Макрон уверенно закрепился на новой должности, поскольку Тиберий не мог не отметить, что на большее он не претендует. Но, когда стало очевидным новое положения Гая Цезаря, Макрон стал все более и более его обхаживать. Тиберию далеко за семьдесят, а значит, ставку надо делать на первоочередного наследника. Префект пошёл даже на шаг беспрецедентный: его жена Энния стала любовницей Гая. Молодой человек как раз нуждался в женском утешении, потеряв после недолгого супружества свою жену Юнию Клавдиллу, скончавшуюся при неудачных родах. Вот Энния и утешала, как могла, несчастного вдовца, лишившегося внезапно и жены, и ожидаемого первенца. Ясное дело, так своеобразно Маркой и Энния старались обеспечить себе расположение будущего императора.

Дружбу Макрона с Калигулой Тиберий заметил и как-то с грустью сказал префекту, что тот отворачивается от заходящего солнца и устремляет свой взор на восток.^{609}

Иллюзий по поводу достоинств Гая Тиберий не испытывал. Он не раз говорил о нём открыто, не смущаясь присутствием окружающих, «что Гай живет на погибель себе и всем и что в нем он вскармливает ехидну для римского народа».^{610} Проницательность и знание людей всегда были сильной стороной Тиберия. Не ошибался он и на этот раз. Но, кто был повинен в том, что не было у принцепса лучшего наследника?

В 36 г. Тиберий очередной раз проявил заботу о жителях столицы, оказав щедрую помощь пострадавшим от пожара обитателям притибрского Авентинского холма. Сто миллионов сестерциев из казны возместили погорельцам все убытки до последнего медного асса! А сами убытки определяла высокородная комиссия из четырех знатных людей — Гнея Домиция, Кассия Лонгина, Марка Виниция и Рубеллия Плавта. Гней Домиций Агенобарб был мужем Агриппины, дочери Германика и Агриппины Старшей, сестры Калигулы, Луций Кассий Лонгин был супругом Друзиллы, другой сестры Гая, особо горячо им любимой, а мужем третьей дочери Германика и Агриппины, Юлии, был Марк Виниций. Рубеллий Плавт был женат на вдове погибшего на Понтии Нерона Юлии, дочери Друза и родной внучке Тиберия. К четырем зятьям императора добавили по назначению консулов Публия Петрония.^{611} Столь достойная комиссия и работу свою проделала достойно.

Это было последнее благодеяние Тиберия римлянам. Новый 37 г. стал последним годом его долгой жизни.

В начале марта император неожиданно собрался посетить Рим, но, доехав до седьмой мили от города, откуда уже были видны его стены, внезапно повернул обратно. Старика смутило недоброе знамение: издохла его любимая большая змея. Её нашли уже изъеденной муравьями. В этом Тиберий увидел знак того, что ему должно остерегаться черни. В Риме-то черни этой был очевидный избыток. Решено было вернуться в Кампанию, где Тиберий остановился на бывшей вилле знаменитого полководца и ещё более славного гастронома-гурмана Луция Лициния Лукулла. Здесь и настигла его смертельная болезнь. Тиберий от природы обладал железным здоровьем и никогда серьезно не болел, вообще обходясь без врачебной помощи. Но эта первая за десятилетия болезнь и оказалась последней. Светоний, ссылаясь на свидетельство Луция Аннея Сенеки, знаменитого философа, современника описываемых событий, так сообщает подробности последних минут Тиберия: «он, чувствуя приближение конца, сам снял свой перстень, как будто хотел его кому-то передать, подержал его немного, потом снова надел на палец и, стиснув руку, долго лежал неподвижно. Потом вдруг кликнул слуг, но не получил ответа; тогда он встал, но возле самой постели силы его оставили и он рухнул».^{612}

Иные версии смерти Тиберия Светоний приводит с разного рода оговорками и потому принимать их всерьез не должно. Так же маловероятна и версия Тацита об удушении умирающего императора Макроном.^{613}

Как же оценить правление Тиберия? Империя при нем не знала таких страшных мятежей и жестоких поражений, как при Августе. Внешняя политика была успешной, Рим не знал больших войн, а внутренние неурядицы и мятежи быстро и своевременно подавлялись. Экономическая политика была на редкость состоятельна. Казна империи была полна, а население не изнурялось налогами. Власть своевременно реагировала на стихийные бедствия, оказывая населению всемерную поддержку. Собственно, правление Тиберия — самое благополучное из всех правлений представителей династии Юлиев-Клавдиев. Система принципата, созданная Августом, при Тиберии доказала свою состоятельность. Только вот гармония взаимоотношений принцепса и сената, возлелеянная Августом и тщательно оберегаемая Тиберием в первое десятилетие правления, дальнейших испытаний не выдержала. Скрытая оппозиция сенаторов, неумная фронда Агриппины, мнительность и мстительность Тиберия положили ей конец.