Тиберий. Преемник Августа

Единственным выходом было (как это часто бывает) обратиться к мнению народа. Было проведено шествие, во время которого рискнули пронести изображения Нерона и Агриппины, и это дало возможность спикеру заявить, что послание Цезаря было подложным. Влиятельные сенаторы стали распространять постановления с резолюциями, направленные против Сеяна. Результат этого опроса народного мнения, очевидно, оказался разочаровывающим. Обращение к общественному мнению и в самом деле было пустой затеей. Люди, мнение которых имело значение, состояли в рядах армии Цезаря, а с теми, кто был недосягаем на Рейне и Дунае, нельзя было связаться из Рима. Цезарь хранил молчание, Сеян разжигал страсти. Он убеждал Тиберия в том, что его сетования остаются без внимания, и грозил, что на улицах Рима во главе толпы вскоре появятся не изображения, а их реальные прототипы. Тиберий, похоже, соглашался, он направил сенату второе послание, где потребовал, чтобы сенат, если не способен действовать, передал дело на его рассмотрение.

Когда дело приняло такой оборот, стало ясно, что положение Агриппины и ее сторонников пошатнулось. Сенат сдался и униженно отвечал, что Тиберий может предпринимать любые шаги, какие сочтет нужными.

Соответственно Агриппину и Нерона судили перед самим Цезарем, и, поскольку сохранились лишь некоторые детали этого суда, он, вероятно, был закрытым. Среди обвинений, выдвигавшихся против Агриппины, было ее намерение (которое, естественно, отрицалось) бежать и найти пристанище в армии. К показаниям был привлечен командир рейнской армии Гней Лентул Гетулик. Он избежал обвинения, мужественно и смело ответив на вопросы, что понравилось Тиберию, он сказал, что ничего не предпринимал против Цезаря, но, если бы его собственная жизнь была в опасности, он полагает, что смог бы пойти на многое. Против Лентула не было принято никаких действий; и после такого его признания Тиберий пожелал остаться один.

Агриппина долго вила свою веревочку, но теперь, похоже, настал ее конец. Ни один королевский указ об изгнании никогда еще не сметал с пути опасных заговорщиков так решительно, как суд Цезаря над Агриппиной и Нероном. Они были сосланы. Она на Пандатарию, а он на Понтию в кандалах и закрытых носилках. Стража не позволяла встречным даже остановиться, чтобы взглянуть на них. В Пандатарии, где отбывала заключение ее мать, разъяренная Агриппина дала волю своим чувствам. Она высказала все, что думает о Тиберии. Но здесь было не место. Здесь слово Цезаря было законом. В драке с охранником она потеряла один глаз. [49] Когда она объявила голодовку, ее кормили насильно. Общее мнение было, что голос мог принадлежать и Цезарю, а вот руки Сеяну.

49

Что произошло на самом деле, слишком неясно для того, чтобы сказать об этом более обстоятельно. Светоний пишет, что по приказу Тиберия внучку Августа били плетьми до тех пор, пока она не потеряла один глаз, но это слишком сенсационное заявление, чтобы о нем лишь упомянуть мимоходом. Если бы он утверждал, что она потеряла глаз в схватке с охранником, в это можно было легко поверить.

Оставались еще два сына Германика: Друз и Гай, обоих Тиберий держал при себе на Капри. Гай — неуравновешенный, дегенеративный, с лицом младенца — оказался слишком хитер для Сеяна, он выжил и стал императором Калигулой. Однако Друз, после того как его использовали в качестве ловушки для Нерона, следующим попал в расставленные этруском сети. Сеян соблазнил жену Друза Лепиду, как в свое время Ливиллу. На основе ее показаний Друз был отослан назад в Рим. Сеяну этого было мало. По его указанию консул Кассий Лонгин арестовал и взял Друза под стражу, теперь и второе имя попало в синодик этруска. Тиберий уберег молодого Гая. Сохранилось его пророческое высказывание о нем: «Он живет на погибель себе и другим».

Препятствия на пути Сеяна быстро исчезали. Если так пойдет и дальше, они вскоре исчезнут вовсе. Однако это была лишь передышка. Еще был жив брат Германика Клавдий, хотя его считали весьма недалеким и, во всяком случае, его кандидатура в качестве преемника принцепса не рассматривалась. В сочинениях историков ему будут посвящены многие тома. Этруск уже готовился стать единственным человеком, способным надеть мантию Цезаря, и решил, что время это настало.

Какие же мысли и намерения витали в голове Тиберия на Капри? Работа этруска была закончена — дети Юлии, которые дважды пытались вырвать принципат из его рук, ушли, сенатская партия, возлагавшая на них свои надежды, была парализована. Теперь не торопясь он мог обратить свой взор на этруска и внимательно рассмотреть эту примечательную фигуру с заслуживающим того интересом.

Сеян был с Тиберием в отношениях, подобных тем, что были у Тиберия с Августом. Однако было и различие. Сеян не представил Тиберию тех гарантий верности, которые последний предъявил Августу. Он никогда не забывал о себе и не испытывал давления, какое в свое время испытывал Тиберий, он никогда не удалялся в добровольное изгнание на Родос, никогда не обходил собственного сына, чтобы усыновить и сделать наследниками Германика и Агриппину. С возрастом Тиберий становился холоднее, и чем старше он становился, тем менее охотно он воспринимал подобострастие этруска. Сеян же расцвел, подобно тропической орхидее. Это был человек, неспособный оставаться в тени.

Лояльность этруска лишь однажды выдержала испытание. Проезжая Кампанию на пути к Капри, спутники Цезаря устроили пикник в пещере. Место было небезопасным, и во время трапезы произошел вызвавший панику обвал. Сеян прикрыл Тиберия и принял на себя камень, который мог бы убить господина. Такое доказательство преданности было отмечено, но было ли оно истинным? Это могло означать, что жизнь Тиберия была нужна этруску, пока наследники еще живы.

Общественное мнение Рима пролило свет на ситуацию. Не вызывало сомнений, кто из них главный. Тиберия считали удалившимся на Капри, чтобы скрываться там в компании астрологов и проводить время в бесчисленных оргиях, [50] человеком же, ухватившим судьбу за хвост и пользующимся наибольшим влиянием, был Сеян. День его рождения праздновался публично, ему посвящались храмы и совершались возлияния, люди клялись судьбой Сеяна, так же как и судьбой Тиберия, он был в дружбе с сенатом и народом. Старик на Капри мог поздравить себя с тем, что с дальнего расстояния он может видеть перспективу, которой не имел в Риме. Самое отсутствие Тиберия ясно свидетельствовало о фактах, которые в противном случае могли быть незамеченными.

50

С этого момента начинаются слухи о безобразных оргиях на Капри. Сомнения, высказанные на этот счет некоторыми учеными, небезосновательны. Не следует думать, что Тиберий превосходил нравственными качествами свое время; однако те слухи, которые приводит Светоний, не должны нас сбить с толку. Это, скорее всего, были те обвинения, за которые Агриппину сослали в Пандатарию.

Были и другие тревожные приметы. Преторианцы находились всецело в распоряжении своего начальника. Хуже всего было то, что его влияние распространялось и на личное окружение Цезаря. Всякие действия и высказывания Цезаря тотчас доносились этруску, а у Тиберия не было возможности получать информацию об этруске. Агриппина содержалась на Пандатарии, Нерон — в Понтии, и, если бы слабый ручеек общения с внешним миром истощился, Тиберий мог бы стать таким же пленником, как и они.

Теперь задачей Сеяна стало разными способами — то ли дружеским отношением, то ли запугиванием — собрать вокруг себя партию, которая поддерживала Агриппину. Следующим шагом, если бы он успел это сделать, было бы переложить на Тиберия ответственность за действия против Агриппины и таким образом стать во главе коалиции партий, перед которыми Тиберий оказался бы в одиночестве.

Постороннему наблюдателю вполне могло показаться, что положение Тиберия слабее и опаснее, чем когда бы то ни было. Однако старик знал, что ему следует предпринять. И на Капри царили полные покой и тишина.

Выбор времени и удобного момента зависел от определенных событий. Критический момент мог наступить со смертью Агриппины и ее сыновей. Сам Тиберий стал заложником их жизни, ибо Сеян никогда не осмелился бы прямо выступить против него, если Тиберий мог вернуть их на свое место. Поэтому у Тиберия были все причины, чтобы не допустить самоубийства Агриппины.

Когда на Понтии скончался Нерон, начался первый этап опасной игры. Тиберий несколько издевательски предложил Сеяну взять в жены вдову Нерона. Она была его внучкой — дочерью его сына Друза. Тиберий решил оказать Сеяну честь и предложил консульскую должность в своей компании. Таким образом, Сеяна отослали в Рим, чтобы он занял должность от имени их обоих. Его влияние к этому времени было безгранично. Двери его дома осаждали просители, жаждавшие отметиться на стороне победителя. Он испытывал тот восторг всесилья, незнакомый Тиберию и к которому тот никогда не стремился. Люди обращались к нему как к коллеге Тиберия, и не только потому, что он был консулом. Один из способов уничтожить кота — перекормить его сметаной.

На Капри — тишина.

Однако там ум более великий, холодный и расчетливый, чем у этруска, словно вычислительная машина, уже начал свою сложную и тонкую работу. Тиберий на Капри раздумывал. Однако машина ни звуком не выдавала своей работы. В суетливом и говорливом Риме присутствовали надежда и страх, сомнения и уверенность, бешеная энергия и осторожные предположения, но над озаренными солнцем скалами и бирюзовыми водами Капри простерлась мертвая тишина.

События развивались неспешно. Следующий шаг, видимо, был сделан, когда через пять месяцев Тиберий отказался от консульской должности. Сеян вынужден был последовать за ним, и два суффекта стали их заместителями. Старик выдержал свой замысел до конца. Это должно было заронить в душу Сеяна хоть робкий проблеск сомнения, который вынуждает людей торопиться и выдать свои замыслы. В июле суффектом стал Луций Фульциний Трион, принадлежавший к партии Сеяна. В глазах других Тиберий мог быть безответственным и капризным, однако Сеян, кажется, был информирован лучше. Появились знамения, некоторые из которых, если это действительно так, могли быть подкинуты самим Тиберием. Тиберий, конечно, был мастером играть на нервах, что всегда было высшим искусством в Риме.