Тибет: сияние пустоты

Такова была школа, в которой никогда не начинали с анализа или, как это принято у нас, всесторонней критики разбираемых учений, но шли от тщательного изучения текста, от полного и безоговорочного вживания в него, от попытки понять и усвоить множество его смысловых значений. Ученики навсегда сохранили преданность Учителю и восхищение им, но, будучи людьми весьма ироничными, всячески пытались не допустить его культа. Так, когда мне рассказывали о Юрии Николаевиче, не удерживаясь от превосходных степеней, его образ тут же «снижали», сообщая, что он очень серьезно относился к деньгам, оговаривал причитающиеся ему суммы, – для нас же тогда был совершенно невозможным всякий разговор о деньгах, он считался неприличным, только теперь мы с трудом учимся этому необходимому искусству. Других недостатков у Ю.Н. Рериха, по всей видимости, не было.

Очень много труда вложил Юрий Николаевич в издательскую деятельность. Так, под его редакцией в серии «Библиотека Буддика» в 1962 году, уже после его смерти, вышел фундаментальный труд репрессированного и погибшего тибетолога А.И. Вострикова «Тибетская историческая литература». Работавшая под руководством Ю.Н. Рериха целая комиссия по проверке перевода философских мест из древнеиндийской эпической поэмы Махабхарата, сделанного ашхабадским академиком Б.Л. Смирновым, ранее высланным из Ленинграда, дала высочайшую оценку его поистине непревзойденному переводу древнеиндийской поэмы Бхагавадгита, раскрывающей все глубины индийской духовности. Только благодаря усилиям Юрия Николаевича издание этого текста стало возможным. Ведь поэма была религиозная, а религия в то время была всего лишь опиумом для народа, с распространением которого следовало всячески бороться.

Увы, в Индии и в Тибете в древности и в средневековье не было нерелигиозных текстов. И вот под ответственным редакторством Ю.Н. Рериха и при его рецензировании в той же серии «Библиотека Буддика» вышла чудесная Дхаммапада в переводе В.Н. Топорова, с комментариями и вступительной статьей переводчика. Рериха немедленно обвинили в пропаганде буддистских религиозных текстов. Заседала по этому поводу очень высокая комиссия, на ней присутствовали Ю.Н. Рерих и директор тогдашнего Института востоковедения Б.Г. Гафуров, Топорова же не было. В постановлении, очень характерном для тех времен, отмечалось с явным неодобрением, что предисловие и комментарии носят объективистский характер, сиречь не разоблачают чуждую нам идеологию. Далее, требовалось указать издательству «Восточная литература» на необходимость более тщательно решать вопрос о публикациях памятников литературы и философской мысли Востока на русском языке. Ну и конечно, требовалось принять меры к лицам, допустившим подобные недостатки. Абсурдность такого подхода была невыносима для действительно знающих специалистов, но она являлась нормой жизни для многочисленных псевдоученых, многие из которых донесли такой подход в целости и сохранности до наших дней. В первую очередь сей идиотизм был направлен лично против Юрия Николаевича Рериха.

Заседание комиссии, принявшей чисто идеологическое, не имеющее никакого отношения к востоковедению решение, состоялось 10 мая 1960 года, а 21 мая 1960 года Юрий Николаевич внезапно и необъяснимо ушел из жизни.

Ю.Н. Рерих проработал в Институте востоковедения АН СССР немногим более двух с половиной лет, так что сбылось пророчество его матери, посылавшей сына в Россию всего на три года. Выдающийся ученый, Юрий Николаевич не был удостоен ни титулов, ни званий; более того, он даже ни разу не получил ни одной денежной премии. Он словно показал образец своим ученикам, которые тоже не стяжали ни почета, ни денег, более того, сочли бы зазорным палец о палец ударить ради столь эфемерных ценностей, ибо они жили иначе, всегда идя против течения.

И вот одним из таких учеников как раз и был Александр Моисеевич Пятигорский, который в 1963 году целый год читал курс индийской философии студентам философского факультета МГУ. В то время, к счастью, еще не было моды на экзотические восточные страны и на их столь же экзотические учения, чуждые нашему российскому менталитету. А потому на лекции собралось вначале человек десять, из которых половина скоро отсеялась, обретя более соответствующие своему типу личности занятия, ибо всякое знание полезно лишь применительно к личности ученика. Нас же осталось человек пять, из которых, кажется, я одна стала специализироваться по этому предмету.

Лекциями в собственном смысле этого слова наше обучение назвать было трудно, поскольку происходило чудо доверительного раскрытия глубин совершенно иной культуры, с ошеломляющей скоростью разбивавшее наши стереотипы. Собственно, это и являлось одной из целей Александра Моисеевича, который, будучи психологом и в теории, и на практике, прекрасно знал, что нельзя открыть человеку нечто принципиально новое, не разрушив предварительно закостеневшие штампы его мышления. Постепенно нам открывался новый и чудный мир.

Занятия проходили также в совершенно необычной для нас форме. Для начала Пятигорский всегда опаздывал, причем кардинально, минут на двадцать. Все правильно: если человек опаздывает минут на десять, то ожидающие чувствуют по этому поводу глухое раздражение. А вот если он приходит через двадцать минут, когда остается мало надежды вообще его в этот день увидеть, то аудитория уже радуется его приходу, пусть и с опозданием. Затем наш Учитель садился за стол и раскрывал текст бессмертной древнеиндийской поэмы Бхагавадгита, что означает Божественная Песнь, переведенной тем самым академиком Смирновым, который, будучи прикован тяжелой болезнью к постели, искал и нашел способ передать в своем переводе глубины и тонкие нюансы индийской духовности. Начиналось чтение и комментирование текста Учителем. Именно такой метод обучения применяли знаменитые Учителя древности, разбиравшие с учеником текст и дававшие свои пояснения, раскрывая то, что лишь в неявной форме заключено в этом тексте. Именно такой метод обучения привез в Москву Юрий Николаевич Рерих, и именно им пользовались его любимые ученики.

Очень скоро Пятигорский увлекался, вставал и начинал расхаживать по небольшой аудитории, заряжаясь энергией бессмертной Бхагавадгиты, поучения которой предназначены для всякого человека в любом месте и в любое время, ибо поэма учит правильно относиться к жизни, правильно понимать ее смысл и предоставленные жизнью уникальные возможности, а значит, правильно жить. Учитель уже не столько читал текст, сколько давал свои пояснения по поводу него, размышляя и вспоминая по ходу дела, зримо отдавая свою энергию слушателям. Нас было очень мало, и потому процесс общения носил интимный характер, каждый мог в любом месте разговора – ибо это был именно разговор – задать возникший у него вопрос и тут же получить ответ, всегда неожиданный и парадоксальный, расширяющий горизонты нашего закованного сознания. В конце занятия мы дружно спрашивали, что нужно сделать к следующему уроку. И всегда получали ответ: «Читать Бхагавадгиту». Мы настаивали: «Сколько? До какого места?». И опять получали ответ: «Столько, сколько сможете». Нам, привыкшим со школы к жестким рамкам домашних заданий, давалась полная свобода, ибо только она может научить человека летать, испытывать радость полета.

Ровно год читали мы таким образом Бхагавадгиту, но отнюдь не исчерпали ее глубин. Да их и нельзя исчерпать, потому что всякий гениальный текст несет в себе множество явных и скрытых слоев, открывающихся в зависимости от уровня личности и состояния ее сознания, а это величины, как известно, переменные.

Далее Пятигорский долго не появлялся на факультете, так как обладал удивительным и редкостным даром всегда оказываться персоной нон грата для всевозможного официоза. Я же писала курсовые и диплом по индийской философии, испытывая в связи с этим массу передряг, так как тема никак не стыковалась с официальной идеологией. Но это было абсолютно нормальным. Конечно, прав был Панцхава, все это сильно портило жизнь, но гораздо хуже было бы, если бы избранный путь оказался гладким и легким: это значило бы, что путь выбран неверно. Все, кем мы в то время, да и сейчас тоже, восхищались, всегда шли тернистыми путями. И прав был Фокион, который сказал, что если множество людей соглашается с тобой или выносит тебе одобрение, то ты должен тотчас остановиться и подумать, в чем ты ошибся или согрешил.

А еще я брала в университете уроки санскрита, подобные урокам английского, которому нас учат всю жизнь без всякого толку, а научаемся мы языку лишь встретив неординарного Учителя. Такая встреча выпала мне уже в аспирантуре.

Надо было наконец научиться языку, а не бесконечно изучать его. И я отправилась в Институт востоковедения и встретила там очень серьезную и совершенно неприступную Татьяну Яковлевну Елизаренкову, которая и отправила меня к ученице Ю.Н. Рериха и доброму другу Пятигорского Октябрине Федоровне Волковой. Телефона у нее не было, пришлось просто ехать. Только потом, когда Волковым поставили телефон, мы с друзьями поняли, какое это было благо – не иметь телефона, а уж тем более телевизора.

Итак, я пришла в дом неподалеку от Ленинского проспекта и позвонила в дверь квартиры на первом этаже. Открыла мне сестра Октябрины Федоровны, Инна Федоровна Волкова, с милой застенчивой улыбкой державшая за ошейники двух роскошных колли – Ильену и Зедю. Октябрины Федоровны не было дома, зато мы сразу же подружились с собаками, мягкими, нежными и ласковыми. Ну а люди, любящие животных, быстро находят общий язык.

В следующий раз дверь мне открыла уже Октябрина Федоровна. Памятуя о том, что именно она перевела Гирлянду джатак Арья Шуры, я ожидала встретить крупную, дородную, величественную матрону с короной из кос вокруг головы. Но на пороге стояла, опираясь на палку, хрупкая миниатюрная женщина с короткой стрижкой и милой улыбкой, державшая двух собак; теперь уже собаки с радостным визгом ринулись ко мне. Так мы все и познакомились.