Тигр в дыму (сборник)

— Что?

— Я только хотела сказать, что никогда не видела Мартина в штатском. Ну не совсем, конечно, просто мы могли видеться с ним только во время двух его коротких отпусков. Мы ведь поженились всего за пять месяцев до его гибели — если он в самом деле погиб.

Мужчина устремил взгляд в туман, разглядывая снующие в нем тени.

— А что, наш дорогой каноник Эйврил всерьез верит, будто майор действительно объявился, чтобы помешать тебе выйти за меня, через пять лет после справки из Министерства «Пропал без вести, предположительно — убит»?

— Нет, — запротестовала она. — Просто папа вечно боится, что люди могут неожиданно оказаться злодеями, или ненормальными, или неизлечимо больными. Такой вот недостаток. Пожалуй, это его единственная скверная черта. Папе говорят, когда неприятность уже действительно случилась. Представляю, каково ему теперь. Он опасается, что Мартин жив, но сошел с ума.

Джеффри медленно повернулся к ней и заговорил с нарочитой жесткостью, направленной, в первую очередь, на себя самого:

— А ты-то как, милочка? Ты-то сама на что надеешься?

Она вздохнула и откинулась назад, вытянув длинные стройные ноги и вонзив высоченный каблук в джутовый коврик. Ее глаза глядели на него абсолютно честно.

— Я знала, что придется все это тебе рассказывать, Джеф, так что я все продумала, — она говорила очень медленно, и оттого каждое слово звучало тяжко и убедительно. — Я тебя люблю. Это правда. Теперь, пережив эти пять лет, я стала совсем другая, и эта другая ужасно любит тебя и будет любить всегда, — по крайней мере, мне так кажется здесь и сейчас, в этом вот такси. Но когда мне было девятнадцать, я любила Мартина, и когда я узнала, то есть когда я стала считать его погибшим, я думала, что и сама умру! — она помолчала. — В каком-то смысле так и получилось. Твоя Мэг — уже совершенно другое существо.

Джеффри Ливетт почувствовал, что плачет. Во всяком случае, у него защипало в глазах и все как-то поплыло перед ними. Рука его сильнее сжала тоненькую руку в перчатке, приподняла ее и снова с нежностью положила на сиденье.

— Как глупо получилось, — произнес он. Мне не следовало задавать тебе подобных вопросов, моя дорогая, дорогая девочка. Слушай, я верю, мы с тобой все одолеем, все у нас будет по полной программе. И сбудется все, о чем мы с тобой мечтали — и малыши, и дом, и счастье, и даже шикарная свадьба. Все обойдется, клянусь тебе, Мэг. Наверняка все обойдется!

— Нет, — спокойно возразила спутница. Ей, как всем женщинам подобного типа, была свойствена мягкая настойчивость. — Я хочу рассказать тебе, Джеффри, ведь я все обдумала, и мне хочется, чтобы ты знал, чтобы ты хотя бы понимал мои поступки. Видишь ли, это письмо может означать ровно то, что оно значит, и возможно, уже через час я буду беседовать с Мартином. Я все думала, как это будет ужасно для него. Понимаешь, я забыла его. Единственное, что я помню и чего боюсь — это что мне придется сказать ему про собаку.

— Про собаку? — переспросил он недоуменно.

— Да. Старый добрый Эйнсворт. Он околел вскоре после того, как Мартин — по всей видимости — погиб. Мартин этого не вынесет. Он так любил пса. Они могли часами сидеть, не сводя друг с друга глаз. Ужасно, но мне и в самом деле чаще всего вспоминается именно это. Пижама Мартина и плотная коричневая шерсть Эйнсворта. Оба сидят, уставившись друг на дружку, и совершенно счастливы.

Свободной рукой она сделала неопределенный жест. Его мгновенная дуга выхватила из утраченного мира авиарейдов и завтраков на ходу в переполненных ресторанах, из мира гостиниц и вокзалов, из мира цвета хаки и солнца, из военного хаоса островки украденного покоя.

— Когда он воевал в Пустыне, он сочинил для Эйнсворта стихи, — для меня, знаешь ли, он ничего подобного никогда не писал, а для Эйнсворта одно все-таки сложил, — ее хрипловатый голос уже вернулся в этот нынешний, сырой и ненастный мир. — Я эти стихи всегда помнила. Он прислал их сюда, надо полагать, Эйнсворту лично. Ты ведь даже не представлял, чтобы Мартин писал стихи, правда? Там было так:

Где ты, мой пес, коричневый дворняга?

Где добрый карий взгляд и чинная повадка?

Ты вдумчиво, прилежно размышлял

о себе,

о пище, о сексе.

К тому же ты был плут,

но не зазнайка.

Иной раз даже штатским перепадало

твое угрюмое рукопожатье.

Теперь бы нам с тобой потолковать:

нам есть о чем солдату и собаке.

Она умолкла. Ливетт не шевелился. Ледяной туман, проникнув в машину, словно превратился в кого-то третьего. В конце концов, пришлось сделать усилие, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Странный парень, — пробормотал Джеффри.

— По-моему, нет, — было видно, что она изо всех сил старается вспомнить его. — Он ведь был тогда солдатом, понимаешь? Он был им все то время, что я его знала.

— Боже мой, ведь это верно! — он узнал, наконец, тень своей собственной юности в том причудливом военном прошлом, отступающую все дальше и дальше с каждым уходящим днем. — Ну да, конечно! Бедняга! Бедняга парень!

Мэг склонила голову, Она никогда не кивает, вдруг подметил ее спутник. Ее движения всегда плавны и грациозны, как у эдвардианской дамы, только более естественны.

— Я никогда не видела его вне войны, — произнесла она, как произносят «я никогда не видела его трезвым». — Мне кажется, я совсем его не знала, то есть не знаю.

Последние слова прозвучали как-то неразборчиво, и она растерянно замолчала. Такси тем временем, уловив момент, снова рванулось вперед и резко повернуло к вокзалу.

— Ты пойдешь со мной, Джефф?

— Нет, — отказ показался ему самому чересчур суровым, и он поспешил как-то смягчить его. — Мне, наверное, не стоит, верно? Я позвоню тебе часов в пять. Вы ведь без меня там справитесь, с Кэмпионом и его ищейкой, правда же? Думаю, без меня тебе будет проще. Разве нет?

В вопросе неожиданно прорвалась пронзительная нота внезапно вспыхнувшей надежды. Мэг расслышала ее и поняла, но раздумывала слишком долго.

— Я просто не знаю.

— Ступай одна, — он едва тронул ее губами и распахнул дверцу прежде, чем такси успело затормозить. Когда он помогал Мэг выйти, она вцепилась ему в рукав. Уличная толпа, огромная и бестолковая, снова притиснула их друг к другу. И снова Джеффри увидел Мэг, как видел с небольшими перерывами все сегодняшнее утро, но уже другими глазами и как бы впервые. Ее голос, долетая до него сквозь уличный грохот, звучал неуверенно и напряженно. Она пыталась объяснить ему: