Тигр в колодце
Шрифт:
Голдберг поднял бокал:
— Пусть наших врагов постигнет неудача. Салли сделала глоток. Вино было густым и сладким.
Потом они оба заговорили одновременно, улыбнулись, и она позволила ему говорить первым.
— Ребенок в безопасности?
— Да. Но… как вы обо мне узнали? И наши враги, вы говорите… Пэрриш и ваш враг тоже? Ради всего святого, мистер Голдберг, что происходит?
— Пэрриш преступник. Я расследую одно дело — целый заговор против еврейских иммигрантов. Кто-то обманывает их, продавая фальшивые билеты на пароходы, заставляя отдавать деньги курьерам, которые так и не появляются, принуждая платить несуществующие налоги, платить за транспортные издержки и бог еще знает за что. Хотя нет, Бог не знает. Я знаю. Это как сотни
Я видел его, но не знаю имени. Его называют Цадик, на идише это значит «благочестивый», «святой». Иронично, правда? У Цадика агенты по всей Европе, не сомневаюсь, что и в Америке тоже. А в Лондоне его агент — мистер Пэрриш.
У Салли перехватило дыхание.
— Продолжайте, — попросила она.
— Он идеально устроился. Комиссионер — это ведь такое расплывчатое понятие, у людей его профессии весьма широкое поле деятельности, правда? Деньги приходят и уходят, доказать, что он делает что-то незаконно, практически невозможно. Но он занимается незаконными делами. Например, когда иммигранты приезжают в Лондон, некоторым из них есть куда пойти — к кузену, брату, еще к кому-то. Но многим пойти некуда. У Пэрриша в доках есть свои люди, которые отводят прибывших, не бесплатно, конечно, к домовладельцу, тот сдает им комнату за большие деньги и плату взимает за месяц вперед. На следующей неделе или на следующий день эти люди выясняют от соседей или родственников, что платят непозволительно много, но уже поздно, деньги свои назад они не получат. А когда через месяц они съезжают — бац! прибывает новый пароход с иммигрантами. Пэрриш занимается обманом и вымогательствами и пока даже не принимался за предприятия с потогонной системой, хотя собирается. Но кроме евреев у него есть еще одна курица, несущая золотые яйца. В Вест-Энде есть шесть домов, которые раз в неделю платят ему около шестидесяти-семидесяти фунтов каждый. Знаете, сколько стоит снять такой дом? Две гинеи? Три? Но он берет шестьдесят-семьдесят фунтов в неделю. Конечно, это азартные игры. Проституция. Я все это знаю, потому что пару недель назад организовал ограбление его помощника, собирающего деньги.
Голдберг заметил, как изменилось выражение лица Салли, и поспешил сообщить:
— Да, помимо журналистики, я занимаюсь и криминальным бизнесом. Правда, я еще никого не убивал, но не хочу зарекаться. Тогда эти деньги я отдал в еврейский приют в Уоппинге. Вот что мне нужно было забрать у его помощника — записки.
Он открыл ящик и вынул маленькую замызганную книжку, которую Билл отнял у мистера Табба. Салли бегло просмотрела ее: детали различных сделок, перевод денег, адреса… Она была поражена.
— Но ведь он у нас в руках! Располагая такими сведениями, я могу… Если он преступник, ему никогда не получить опеку над Харриет! И ему придется вернуть мои деньги…
— Вы дадите показания против него?
— Конечно, с этой книжкой!
— Подумайте хорошенько. В глазах суда вы замужем за ним.
— О… — Она поняла, к чему клонит Голдберг. — Жена не может давать показания против мужа. Но несомненно…
Он взял у нее записную книжку.
— Я надежно храню ее. Мы обязательно используем ее, но не сейчас.
— Как… Почему вы заинтересовались мной и моей… ситуацией? — спросила Салли. — Я не имею отношения к еврейской иммиграции.
— Мне интересно все, что касается Пэрриша. Когда я услышал, что он подает на развод и хочет получить опеку над ребенком, естественно, я заинтересовался почему. И чем больше думал об этом, тем безумнее мне все это казалось.
— Это и есть безумие, — ответила Салли. — Мне кажется, я схожу с ума. Почему я? Почему Харриет? Этому не
было объяснения, пока… Не знаю, пока все это вдруг не стало правдой… Люди часто забывают самые удивительные вещи; но чтобы забыть такое, нужно быть сумасшедшей, и иногда мне казалось, что так оно и есть… Но нет. Харриет не его ребенок. Ее отец умер. В любом случае…— В любом случае, такая женщина, как вы, никогда не вышла бы замуж за такого, как он, — перебил ее журналист. Его голос был тверд. — Конечно же, нет. Это просто бессмысленно.
— А что не бессмысленно?
— Все происходящее с вами. Эта затея — идея не Пэрриша. За ним кто-то стоит, кто-то хочет наказать вас, забрав у вас ребенка. Пэрриш делает это ради денег, он никто, он пешка. На его месте мог быть любой. Забудьте о Пэррише. За всем этим стоит Цадик.
Салли безмолвно внимала. Она думала об этом сотню раз, только не знала, кто именно действует руками Пэрриша, и все ее идеи казались ей фантастичными, бессмысленными и безосновательными. Слова Голдберга убедили ее в собственной правоте, это значило, что она не сумасшедшая. Это значило, что у нее есть союзник.
— Теперь вы понимаете, почему я захотел найти вас? — продолжал он. — Потому что хочу выяснить, кто такой этот Цадик. Известно мне немногое. Но если это один из тех, кто вас ненавидит, и вы сможете догадаться, кто именно — отлично! Он у нас в руках. И вы будете свободны, потому что тогда можно будет снова идти в суд. Кстати, в следующий раз я бы выбрал адвоката получше. Этого я видел в суде — редкостный придурок.
— Хорошо. Мистер Голдберг, это самая хорошая новость, что я слышу за последние несколько недель. Но этот человек — как его? Цадик? Что еще вы о нем знаете?
Журналист рассказал про случай в Амстердаме. Салли внимательно слушала. Ее глаза расширялись по мере того, как она узнавала про парализованного толстяка, про скачущую тень обезьянки, про визжащую девушку в повозке, которая предпочла утонуть, чем… чем что? У Салли мороз пробежал по коже. И этот человек хотел заполучить Харриет? Но кто он?
— Думаю, он сейчас в Лондоне, — сказал Голдберг. — Я не уверен. Но один мой знакомый видел, как пару дней назад в доках с корабля выгружали большую черную повозку. К тому же он должен был прибыть сюда к концу судебных слушаний, ведь так? Думаю, они в ярости, ведь вы скрылись.
— Они чуть не схватили меня вчера, — сказала Салли. — Мне пришлось… В общем…
Она достала пистолет. Он присвистнул:
— Тяжелый. Вы стреляли из него?
— Чуть было не пришлось вчера. — Салли рассказала все, что произошло с того момента, как ей принесли повестку в суд тем солнечным утром, и до того вечера, как она встретила Катца на скамейке у церкви. Голдберг прервал ее всего один раз, когда она упомянула о парне, остановившем ее у Мидл-Темпл-лейн.
— Это был Билл, — вмешался он. — Мой протеже. Он рассказал мне, как вы выглядели. Сказал, что были свирепы, парень подумал, что вы запросто убьете его. Что вы были похожи на тигрицу. Мне захотелось самому взглянуть на вас, и вот такая возможность представилась. Пожалуйста, продолжайте.
Они мгновение пристально смотрели друг на друга, потом Салли опустила глаза и продолжила. Когда она закончила, Голдберг несколько секунд сидел неподвижно, потом оперся руками о стол и резко встал.
— Что ж, — начал он, — вы заслужили еще немного вина.
Он взял у нее бокал и наполнил его.
— «Токай», — сказал он. — С моей родины.
— Вы венгр?
— Был когда-то. Теперь я… Здесь я живу, здесь я работаю. Я пишу по-английски. Поэтому, наверное, уже стал англичанином. Что ж, за низвержение Цадика!
Они выпили. Салли вдруг почувствовала, будто лишилась дара речи. Она словно обрела некое успокоение, облегчение, найдя союзника; но главное заключалось в том, что это был за союзник — он притягивал к себе, как магнит, притягивала его энергия. Было такое чувство, словно вокруг него незримо бушуют электрические бури. Он просто делал свою работу, но вкладывал в нее всю свою душу и энергию, а это Салли любила в людях; она чувствовала себя как девчонка и не знала что сказать.
«Но ты не девочка, — попеняла она себе. — Ты взрослый человек. Скажи что-нибудь».