Тигр. Тигр!
Шрифт:
И когда люди стояли на коленях и молились, Маарт воззвал к ним: «Встаньте, о чада Иалдабаофа, и воззрите своими глазами!»
Тогда они встали и содрогнулись от ужаса, ибо из завесы огня вышел зверь, от одного вида которого сердца всех похолодели. Он возвышался на восемь локтей, а шкура его была розовая с белым. Шерсть на его голове была длинная и желтая, а туловище — длинное и с изгибами, словно некое поганое дерево. И все оно было покрыто свободно висящими складками странного белого меха.
Боже Всемилостивый! Так это и есть реальность, меня призвавшая? Реальность, которой я нужна?
Это солнце… такое высокое… его яркий голубоватый глаз, как на картине у итальянского художника… горные вершины. Они выг ладят
И эти отвратительные существа… они толпятся вокруг… словно гориллы, измазанные дегтем. Не животные — и не люди. Словно люди, не очень успешно переделанные в зверей, — или звери, совсем уже плохо переделанные в людей. Они мне что-то напоминают. И пейзаж тоже какой-то знакомый. Где-то я все это уже видела. Не знаю как, но я бывала здесь прежде. Возможно, в мечтах о смерти… возможно.
Так это реальность смерти, и она меня призвала? И я ей нужна?
И снова народ вскричал: «Слава Иалдабаофу!» И при звуках священного имени зверь повернулся к огненной завесе, из коей пришел он, и завеса тут же исчезла.
Нет отступления?
Нет выхода?
Нет возвращения в нормальный, разумный мир?
Но она же была здесь секунду назад, эта завеса. Выхода нет. Только послушать эти звуки, которые они издают. Визжат, словно свиньи. Неужели они считают, что поклоняются мне? Нет. Это не может быть реальным. Никакая реальность не может быть столь ужасна. Некий грязный трюк… Вроде того, что мы сыграл и с леди Саттон. Я нахожусь в бомбоубежище. Боб Пил сыграл очередную шуточку и подсунул нам некий новый наркотик. Потихоньку, так, чтобы мы и не знали. Я лежу на диване и вскрикиваю во сне. Но скоро проснусь. Или верный Диг меня растолкает… до того как эти страшилища подойдут совсем близко.
Я должна проснуться!
С громким криком зверь огня пробежал сквозь толпу и помчался вниз по горному склону. И звук его голоса вселял в сердца страх, подобный страху, какой бывает, когда колотят в медные щиты.
И когда он пробегал под низко нависшими ветвями горных деревьев, дети Иалдабаофа снова тревожно вскричали, ибо зверь устрашающим образом скидывал по пути свою белую шерстистую шкуру. И клочки этой шкуры так и остались висеть на деревьях. А зверь все бежал и бежал, словно ужасное белое с розовым предупреждение всем, кто грешит и не следует путям праведным.
Быстрее! Быстрее! Пробежать через их толпу, прежде чем они коснутся меня своими мерзкими лапами. Если это кошмарный сон, бег может меня разбудить. Если это реально… нет, такого не может быть. Чтобы со мной приключился весь этот ужас?!! Нет, не может быть. Неужели боги взревновали к моей красоте? Нет, боги никогда не ревнуют. Это люди.
Мое прекрасное платье…
Одернулось по пути.
Возвращаться за ним уже некогда. Побегу голая. Как исступленно они кричат — жаждут меня. Вниз! Вниз! Быстрее, как только возможно, со склона этой горы. Эта здешняя гнилая земля. Ноги липнут. Вязнут.
О Господи! Они бегут за мной.
Не за тем, чтобы поклоняться.
Ну почему я не могу проснуться?
В моих легких словно сотня ножей.
Они уже близко. Слышу их топот. Все ближе и ближе!
НУ ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ ПРОСНУТЬСЯ?
И тогда Маарт громко вскричал: «Предложите этого зверя Господу нашему Иалдабаофу в жертву!»
По этому зову люди воспрянули духом и препоясали свои чресла. С палками и камнями в руках они преследовали зверя по склону горы Синар, и многие из числа их боялись, но все они выкликали Имя Господа.
Уже на равнине ловко брошенный кем-то камень заставил зверя упасть на колени, и вскричал он голосом ужасным для слуха. А затем отважные воины ударяли его крепкими палками, и в конце концов крики его утихли, и он остался лежать без движения. Из мерзкого его тела выступила ядовитая красная вода, от которой тошнило всех, ее видевших.
Когда же принесли зверя в верховный храм Иалдабаофа и заключили в поставленную пред жертвенником клетку, крики его зазвучали вновь, оскверняя священный храм. И верховные жрецы преисполнились тревогой, говоря: «Подобает ли предлагать столь мерзостную жертву Иалдабаофу, Господу богов?»
Боль.
Нестерпимая жгучая боль.
Не могу пошевелиться.
Не бывает снов настолько длинных… настолько реальных. Так что ж, все это реально? Реально. А я? Тоже реальная. Посторонняя в некой реальности мерзости и терзаний. Но почему? Почему? Почему?
В моей голове все перепугалось, смешалось в какую-то кашу.
Это терзание… где-то… в каком-то месте… я уже слышала это слово. Терзание. Приятно звучит. Муки? Нет, терзание лучше. Звучит как нечто из мадригала. Название корабля. Княжеский титул. Принц Терзание. Красавица и принц.
Все перемешалось в голове. Мощный свет и ослепительные звуки накатываются и пропадают и не имеют значения.
Жила была красавица, терзавшая одного человека. Вот так говорят. Говорили.
Как его звали?
Принц Терзание? Нет. Финчли. Да. Дигби Финчли.
Говорят — говорили, — Дигби Финчли любил ледяную богиню, которую звали Фиона Дюбеда. Розовая ледяная богиня. Где-то она сейчас?
И пока этот зверь изрыгая с жертвенника угрозы и богохульства, собрался верховный синедрион, и пришел на него Маарт и сказал: «О вы, жрецы Иаядабаофа, возвысьте свой голос во славу Господа, ибо был Он во гневе, и отвернул Он лицо Свое от нас. И вот дана была нам жертва, дабы принял Он и заключили с Ним мир».
Но тут заговорил верховный жрец и сказал: «Что мы слышим, Маарт? Говоришь ли ты, что это жертва Господу нашему?»
И сказал Маарт: «Да. Ибо это есть зверь из огня, и священным огнем Иалдабаофа он будет возвращен, откуда он вышел».
И спросил тогда верховный жрец: «Но достойна ли эта жертва глаз нашего Господа?»
И ответил Маарт: «Все вещи от Господа, а потому любая вещь достойна глаз Его. Возможно, через эту жертву Иалдабаоф ниспошлет нам знамение, чтобы народ Его не погиб с лица земли. Так принесем зверя в жертву».
И тогда синедрион согласился, потому что жрецы боялись, что детей Господа больше не будет.
Как танцуют эти глупые обезьяны.
Вокруг, и вокруг, и вокруг.
И рычат при этом.
Словно говорят.
Словно…
Нужно прекратить этот звон в голове. Этот «диги-дон, диги-дон». Словно в те дни, когда Диг напряженно работал и я принимала эти хребтоломательные позы и стояла так час за часом, лишь изредка делая пятиминутные перерывы, и у меня закружилась голова, и я потеряла сознание и упала с помоста, а Диг уронил палитру и бросился ко мне, и его большие серьезные глаза были готовы заплакать.
Мужчины не должны плакать, но это, я знаю, потому, что он любил меня, и я тоже хотела любить или его, или кого-нибудь другого, но он мне был не нужен. Мне ничего не было нужно, только найти самое себя. Все равно что поиск сокровища. И теперь я найдена. Вот это — я. Теперь у меня нужда, и боль, и одиночество, и тоска по Дигу с его большими серьезными глазами. Видеть эти глаза, и страх перед моими обмороками, и как он танцует около меня с чашкой чая.
Танцуют. Танцуют. Танцуют.
И гулко стучат себя в грудь, и хрюкают, и стучат.
И когда они злобно рычат, с их желтых клыков стекает слюна. И эти шестеро, чьи груди завернуты в гнилые обрывки какой-то ткани, шествуют вокруг почти как царственные особы, почти как люди.
Как танцуют эти глупые обезьяны.
Они танцуют вокруг, и вокруг, и вокруг, и…
И было так, что приближался великий праздник Иалдабаофа. И когда этот день наступил, синедрион распахнул двери храма и вошли в храм великие толпы детей Иалдабаофа. И вытащили жрецы зверя из клетки, и возложили его на жертвенник. Каждый из четырех жрецов держал зверя за одну из лап, и раскинули они его на жертвенном камне, и зверь издавал богомерзкие звуки.
И вскричал тогда пророк Маарт: «Разорвите зверя на куски, дабы вонь его смерти вознеслась к небесам и стала для Иалдабаофа знаком, что принесли мы Ему жертву».
И четыре жреца, сильных и непорочных, держали зверя за лапы, и чудно было видеть его мерзкие корчи, и греховный свет его кошмарной шкуры повергал всех, кто видел, в ужас.
И когда Маарт возжег жертвенные огни, твердь с грохотом содрогнулась.