Тихие игры
Шрифт:
– Мать Великая, земля сырая, прими его кровь горячую на щедрое поле, отец, Гром Небесный, прибери его тело молодое, дай ему свои стрелы… Сестрица-Луна, омой ему лицо, заплети ему кудри, братец вольный Ветер, унеси его на светлую реку, и все вы, что в ночи гуляете, огнем и водой, землей и воздухом вас прошу, примите его, как брата родного…
Слова еще отзвучать не успели, и тело Янки холодеть не начало, а Ката поняла вдруг, что не одна она тут. Подняла глаза – и точно: стоит тот самый, в волчьей шкуре, стоит и на нее смотрит, и лицо печальное, строгое, а рядом с ним – высокая женщина в белом платье, в венке.
Мужчина заговорил наконец – негромко и грустно, обращаясь не к Кате, а к своей спутнице:
– Девочка все же смогла… Ты думаешь, это к лучшему?
– Так надо. Для нее это неизбежно. Если б она испугалась, было бы хуже.
– Ты считаешь, будет лучше? То, что есть у нее, счастья никому не принесет – и ей тоже.
– Так надо, - негромко повторила женщина. И снова Ката одна осталась. И еще одинокий светляк на мокром стебле и вытянувшийся в траве Янка – серый, чужой. И небо над лесом светлеть начало.
А татка, похоже, ждал ее – у самой деревни из-за дерева вышагнул, руку тяжелую на плечо опустил. Ката, сжавшись, снизу вверх на него глянула – поняла: знает. Брови сошлись, складка между ними, усы обвисли… Постоял, не убирая руку, пробормотал почти про себя:
– Значит, кровь ты прошла… Верил я, что без этого… Видно, ты в самом деле Прирожденная, теперь учить тебя придется. Ох, боюсь я, и от тебя много зла будет, и тебе…
Тетка Грипа рассказывала потом, будто Витко-колдун напился в ту ночь пьяным, ушел куда-то на болота, и уж что там творилось, никто не скажет: будто бы и гром гремел, и огни сверкали… Грипа, конечно, и соврать могла, только люди с тех пор это болото Пьяной Марой прозвали и обходят подальше: нечего там крещеному человеку делать, да и некрещеному забредать не стоит – мало ли чего…
– Да-а, христовы гвозди… Петра убили Радимова, Йошковых ребят помяли, сено все спалили, да Марыську сожгли – а так, можно сказать, обошлось… – мельник пьяно помотал головой. – И байстрюк Марыськин пропал. Оно, конечно, чего пащенка жалеть, пропал – туда и дорога, нечистый его забери. А только люди болтают, нечистое тут дело…
– Пусть болтают, - колдун угрюмо дергал себя за ус. Патер на него только поглядывал – обеспокоено, но и с надеждой. Мается человек, мается – а вдруг ему в голову раскаяться взбредет?..
– Не-ет, Витко, - мельник потряс коротким пальцем перед лицом колдуна. – Нечистое тут дело. Да ты и сам, небось, знаешь: видели твою дочку с байстрюком… Может, ты сам его, чтоб греха не вышло, а? Кто вас, колдунов, отродье сатанинское, поймет… – расхохотался было мельник, но тут же смех оборвал – стальные пальцы колдуна у него на запястье сомкнулись:
– Забыл, с кем разговариваешь, Лешко? – и колдун улыбнулся. От такой улыбки мельник даже протрезвел:
– Ты чего, Витко? Да ей-богу… Чего ты? Пошутить уж нельзя, святая колбаса…
– Не божись, Лешко, - привычно промямлил патер Николаус. Мельник размял освобожденную кисть, с опаской глядя на колдуна:
– Экий ты, Витко… Уж и пошутить, в самом деле, нельзя, христовы гвозди… Пойду я, пожалуй.
Поднялся, заторопился прочь, часто оглядываясь. А колдун со священником сидеть остались. Колдун голову руками подпер, в стол
глядя. А патер Николаус – он же добрый. Ему утешить человека надо:– Брось, Витко, нет такого прегрешения, которое бы не отпустил отец наш небесный. Только покайся…
– Перед кем же каяться, святой отец?
– Ах, Витко, гордыня твоя станинская в геену огненную приведет тебя, прямо в адову пасть…
Поднял голову колдун, на патера тяжелым взглядом уставился:
– В ад, отец Николаус? Это ты верно сказал, только нет в вашем аду для меня теплого места, а свой ад я с собой ношу. Холодно там, отец Николаус, ох, как холодно…
Солнце уже за самый лес уползло, но припекает все равно, и Ката забралась в самую гущу ивняка, сидит, травинку жует. Недалеко тут неделю назад Петра зарыли, служку, которого Мечиславовы зарубили. Патер Николаус еще важный такой был, читал что-то нараспев… Только неправильно он читает, нет у него в голосе настоящей силы. Но правильно или нет, а Петр спокойно лежит, из-под земли не лезет, как некоторые…
– Хей-я! Сестренка!
Обернулась Ката – а Юркая Тень уже тут как тут, и Янка с ним. Оба чумазые, рты до ушей:
– Угадай, где мы были!
– На Пасеках?
– Ну-у, сестренка…
– Да рассказывайте уж!
– А мы к Диким забрались!
– И что?
– А в нас молнией шарахнули! – довольно сообщил Янка.
– И что, попали?
– Куда им, стареньким, - Юркая Тень рукой махнул. – Убегать вот долго пришлось – они, Дикие, теперь шуток не понимают. Кстати о шутках: а где это наш воин небесный запропал?
– Опять его не пускают…
– Ладно, так и быть, слетаю поглядеть, как он там. Авось, вытащу, - Юркая Тень – он такой. Ни минуты на месте не сидит. Вот и сейчас – только что тут был, и пропал… А Янка напротив Каты на землю уселся – прямо как живой:
– А там, у Диких, интересного столько…
Но Ката – она и сама знает, сколько у Диких интересного, поэтому она на Янку посмотрела внимательно:
– Слушай, а ты на меня не сердишься? Ну, что я тогда…
Янка, похоже, смутился даже:
– Ты чего это вдруг?
– Нет, не сердишься?
– Да не сержусь я! Я ж тогда понял, что ты делать будешь… А потом кто приходил?
– Потом? – Ката о тех, о мужчине в волчьей шкуре и женщине в венке, даже Янке рассказывать не захотела, произнесла невпопад:
– Лето скоро кончится…
– Ну и что?
– Что-что… Зимой-то я сюда приходить не смогу.
– Так потом-то опять лето будет. Да и сейчас не кончилось.
– Будет, будет… Зима-то длинная.
Янка на нее смотрел – не поймешь, то ли серьезно, то ли посмеиваясь:
– А давай тем летом с тобой поженимся?
– Дурак!
– Сама такая. Весело ж будет, все подарки нам дарить будут, Лесного Рогача попросим, чтоб музыкантов прислал…
– А пиво для него ты где возьмешь? Лесной Рогач за так ничего не делает… Ладно, меня татка зовет. Ночью-то тут будешь?
– Понятно, тут.
– Увидимся.
Ката не спеша шла по тропинке, почти незаметной, нагретая за день трава щекотала подошвы. Поженимся… Шутник этот Янка. Впереди-то еще зима, да потом весна, много всякого случиться может. А потом… потом снова лето, и Юркая Тень, и Белянчик, и Янка.