Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)

— Жнаешь што? Хочешь на кокку ш моря пошмотреть? Крашиво! Грешть тебе, не могу…

Я сразу согласился. Дядя Ваня еще раз глянул на меня, будто рост смерил, решил:

— Жавтра к вечеру приходи к мошткам. Пойдем в море. Шайчаш мне на перевяжку. Пошли?

Мы вместе вышли на главное шоссе. Я рассказывал, что отец из плавания прислал велосипед и обещал еще шлюпку, настоящую морскую. Рыбаленция как всегда слушал молча, и вдруг… голова у него пригнулась, ноги зашаркали, палка застучала вовсю. Громко-громко забормотал:

— Рыбаленция! Рашкатушки! Першиада! Норд-вешт — тень-вешт! Буря!

Навстречу нам шел Фрол Петрович, урядник. Не здороваясь, строго посмотрел на Рыбаленцию и разминулся с нами, не сказав ни слова.

Дома мама посмотрела на подаренного мне медного человечка и сказала, что это Будда и что зачем я взял, может быть, вещь дорогая.

Опять урядник

Юрка целое утро растирал бутсы страшно вонючей и темной мазью. После завтрака убежал в Петровский хутор. Я решил посмотреть, как в Лоцманском готовят кокку. Не хотел с собой никого брать, прошел мимо наших бревен. Там никого не было. Заметил, что с шоссе в Большой дом идет урядник. Опять что-то случилось! Мигом обежал вокруг, на тропку под сиреневыми кустами и взгромоздился на приступку.

В кухне была одна тетя Зина. Открылась дверь, ввалился урядник и опрокинул ведро. Страшный получился грохот. Хорошо, что в ведре было мало воды. Урядник бормотал:

— Пардон! Пардон! Виноват! Ольгу бы Константиновну…

Тетя Зина бросила тряпку на лужу и ушла в комнаты.

Урядник плюхнулся на табуретку. Вид у него был унылый. Кончики усов свешивались, как сосульки. Бабушка появилась, как всегда, в двухэтажном платье и в наколке, только все светло-коричневое. Подошла к уряднику:

— Что ж ты, Фрол Петрович, с утра пораньше и в виде? Водки не дам…

— Ивана Купала большой праздник, сударыня, — урядник хотел перекреститься; получилось не очень: залез рукой выше красного погона. Хихикнул, икнул.

Бабушка продолжала выговаривать:

— Что люди скажут, — ладно еще, пусть. Гляди, Фрол, как бы начальство не заглянуло. Не за тридевять земель.

— Ольга Константиновна! Как в воду глядела. Беда, помогайте, становой завтра пожалует.

— Ну?

— С ревизией. Всюду нос сунет. Скажет, кони тощие…

— Не продавал бы овес на сторону. На одном сене…

— Помилуй бог, Ольга Константиновна, не продавал. Худокормные они…

— Врать-то в глаза. У кого Абрам Хенцу, риголовский мужик, десять мешков купил?

— Лошадки полдела. Подлецы кругом — люди, нашепчут: берет, порядка нет, кругом воровство. Ох, ославят ни за что!

— Сам виноват.

— Помилуйте, разве я… Посудите, с воришками. Одного, ради вас, отпустил, другой убежал…

— Как убежал?

— Из риги. Подрылся — и нет…

— Откупился, значит. Эх! Фрол Петрович, сам ты себе враг.

— И то ничего, сударыня, всего хуже голубки-листовки эти, с вашего чердака, — урядник провел ребром ладони над форменным воротником, — вот где! Егор-продавец, сволочь, извините, в Ораниенбауме стукнул.

Бабушка промолчала, переложила что-то на полке, поправила волосы.

Урядник тянул:

— Вот и получается, на моем участке с политикой неблагополучно, а тут еще довесочки. Считайте. Воришка живет? Живет. Непомнящий живет. Цыгане пришли — разрешил пожить. Полное притонодержательство!

— Что тебе цыгане? — спросила бабушка и притворно зевнула.

— Как что? Волхование запрещено [33] .

— И с этих взял.

Тетя Зина вошла с бутылкой водки и кусочком колбасы на тарелке.

Бабушка отмахнула ее рукой:

— Не надо, ему и так полно.

Тетя Зина поставила все на стол и вышла. Урядник долго молчал опустив голову.

Бабушка сказала: «Подожди, сейчас» и вышла. Фрол Петрович прямо прыгнул к столу, налил стопку водки, проглотил, не закусывая, и уселся на место. Еле успел. Бабушка вернулась и скучным голосом спросила:

33

Волхование — колдовство, гадание, знахарство были запрещены законом. Цыгане тогда этим занимались.

— Что тебе надо?

Урядник сложил ладони и таким сладким-сладким голосом:

— Ольга Константиновна! Матушка! Выручайте. Не уедет так становой. Не отдарить — съест, сожрет с потрохами. У меня ничего, ну, ничего…

— Врешь, поди…

Мне надоело слушать. Я запомнил некоторые новые слова, чтобы спросить у мамы. Хотя понял, что разговор о Непомнящем — это о Рыбаленции, что отпущенный воришка — это Ванька и что Чернобородый на свободе. А про лошадей, цыган и волхование — не понял.

Кокка

Кокка — это большой костер. Его у нас и на той стороне залива у финнов жгут в день Ивана Купала. Чем больше костер, тем лучше. Правда, наши дяди и их компания жгут против батареи не один, а два костра поменьше, чтобы удобнее было прыгать. Поодиночке или парами. Возьмутся за руки, разбегутся и прыгают прямо через пламя. Через большой нельзя.

Я пошел смотреть, как в Лоцманском готовят кокку.

В Лоцманское село ведут высокие железные ворота с красивой надписью. Одинаковые домики лоцманов стоят за старой речкой вдоль морского берега. Речка не течет, она бывшая. В ней удивительно прозрачная вода и белые лилии. Сережка говорит, что это не лилии, а кувшинки. Все равно очень красивые, особенно днем, когда полностью открываются — белоснежные лепестки и на середине чашечки желтая пупочка.

Я постоял на мосту через старую речку, посмотрел, как смешно бегают поверху водомерки и черные блестящие жуки-вертячки. Листья лилий, как большие зеленые тарелки, плавают на воде. Под ними, если присмотреться, можно заметить щурят. Похожие на зеленые палочки, они недвижно стоят в прозрачной воде, как полагается у больших щук — хвостики в тени под листьями, головы на солнце.

На песке у самого моря, подальше от домов, готовился большой костер, наверно, самый большой на всем побережье. Садовник и трое лоцманских учеников привезли бочку смолы. Здоровый конь еле протащил по песку, тужился и хрипел. Бочку сгрузили и поехали за дровами.

У бочки крутились лоцманские ребята и, хуже всего, барановские близнецы. Они сразу начали приставать ко мне, толкаться и дразниться. Я знал, что они перестали мучить Рыбаленцию, и не хотел связываться. Все-таки чуть не пришлось драться. Лоцманские сказали, что двоим на одного нечестно, и отогнали близнецов, даже раза два их стукнули.

С дровами приехали три подводы. Привезли всякие старые доски, обломки бревен, всякую деревянщину. Сложили такой кострище, что, когда зажгут, наверно, будет видно на том берегу. Мы смотрели, как садовник обвязал дрова проволокой, чтобы не развалились, и топором отколол кусок от бочки, чтобы смола немного вылилась и вечером было легче поджечь.