Тихий городок

— Простите меня. Вы же торопитесь.

— Чего уж, лежи!

Пока добирались до фольварка, Йошка совсем ожил:

— Надо же так скрутить… А сейчас будто ничего и не было. Разрешите сесть за руль.

— Попробуй.

Йошка обошел машину. В багажнике должны лежать детали «фауста». Теперь надо их оттуда достать. Как? Перед фермой-лабораторией Айнбиндер его высадит и сам сядет за руль. А вдруг ему вздумается заглянуть в багажник? «А что, если?..» Как утопающий за соломинку Йошка ухватился за внезапно осенившую его мысль.

— Черт побери! Совсем забыл о просьбе моей хозяйки к вам, господин капитан, — проговорил он с огорчением.

— О чем просила фрау Виц?

— Она сегодня уезжает, хотела, чтобы я отвез на вокзал ее вещи.

— Куда же она едет?

— Меня не посвящают в свои планы. Но мне показалось, в Берлин к родственникам.

— Когда экспресс?

— Через три часа.

— Ладно. Услуга за услугу. Подожди, пока разгружусь, и поедем.

Больше получаса находился Йошка у ворот лаборатории, кусая в волнении губы. Наконец машина выехала, Айнбиндер распахнул дверцу:

— Отвези к Антье, отдохну.

Высадив капитана на Людендорфштрассе, 33, Йошка помчался к пансионату фрау Штефи. Поставив «опель» на площадке перед виллой, он открыл багажник и нащупал завернутые в мешковину железки. В саду за мольбертом, как всегда, сидел Франц Штефи. Йошка остановился у картины, польстил баталисту:

— Будь я богачом, господин Штефи, я бы никому не уступил вашей картины.

Франц узнал голос денщика, однако не обернулся: ему и самому казалось, что картина удалась, и работа шла к концу.

Когда Йошка положил груз в углу своей каморки, ноги уже не держали его. Павел и Нина с тревогой посмотрели на него. Глазами Йошка показал на мешковину. Павел разорвал бумажную бечеву и увидел промасленные детали «фауста»… Он поглядел на осунувшегося Йошку, поняв, каких нервов стоило ему добыть эти железки.

— Придется пожертвовать еще одним кольцом с бриллиантом, — проговорил Йошка, отдышавшись. — Мне нужно десять тысяч марок.

— Ты сегодня вымотался.

— Именно сегодня на двадцать седьмом километре шоссе в Мюнхен я должен оставить эти деньги. Когда отправляется берлинский экспресс?

— В двадцать тридцать.

— Нина, ты должна уехать именно с этим поездом.

Нина замотала головой, но Йошку поддержал Павел:

— Так надо. Все, что могла, ты выполнила. Остановишься в Дрездене, увезешь те сведения, что уже удалось добыть. Мы задержимся на день. Ты, Йошка, заканчивай все свои дела, я разберусь с «фаустом», зафиксирую на микропленку и провожу Нину на вокзал.

Йошка сел за руль.

Спустя минуту машина мчала его к скупщику Карлу Зейнштейну. Он встретил Йошку приветливо, но за кольцо и медальон дал всего 12 тысяч. Торговаться не было времени. В галантерейном магазине Йошка купил бумажник, вложил в него деньги, завернул в клеенку. У дорожного указателя 27-го километра он зарыл сверток, прикрыл прошлогодним сором.

В вечерние часы в предвкушении сытного ужина и неизменной кружки пива служащие бензоколонок становились добрее. Около одной из них Йошка заметил проворного малого с черной повязкой на глазу. Не вылезая из кабины, он проговорил:

— Послушай, землячок. Залей по горлышко. Плачу по таксе.

Парень огляделся — нет ли поблизости полицейских — и сунул пистолет шланга в бензобак.

В десять вечера, в глубоких сумерках, у столба с отметкой «27» Йошка заметил Ахима Фехнера. Тот «голосовал» у дороги. «Опель» встал.

— Порядок?

— Я не считал.

— Разверни и сосчитай.

— Я тебе верю. Не сегодня-завтра приезжает Маркус Хохмайстер.

— Не жди его. Увольняйся и уезжай в горы.

23

— Вы со своим здоровьем могли бы прожить сто лет. К несчастью, судьба нашла самое слабое в организме — глаза. Вы уже не сможете прочитать книгу, не увидите разнообразия красок. Все окружающее будете воспринимать через темно-зеленый цвет очков. Только они пощадят разрушающуюся сетчатку… — Боле не преувеличивал и не преуменьшал трагичности положения. За восемь месяцев лечения доктор успел подружиться с пациентом, убедился в силе духа бывшего олимпийского чемпиона.

— У меня не остается надежды? — спросил Маркус.

— Я не знаю светила, который бы вернул вам прежнее зрение, — ответил старый окулист. — Попробуйте увлечься другим делом, избавьтесь от волнений.

— Я умею делать лишь оружие.

— Неужели вы не испытывали угрызений совести, не задумывались над противоестественностью таких словосочетаний, как «красавец-бомбовоз» или «красавица-пушка»?

— Меня увлекал сам процесс творчества, поиск… Хотя вот Зигмунд Фрейд видел в военно-техническом прогрессе единственную возможность устранить войну. Он полагал, что страх перед всеубийственной войной будущего остановит человечество.

— Альфред Нобель тоже считал, что запатентованный им динамит обеспечит мир. Так же думал Генри Шрапнель и Хайрем Максим. Однако шрапнельные снаряды и пулеметы «максим» убили миллионы людей, а войны не прекратились. — Старик снял очки и старательно стал протирать стекла. — Тут поневоле станешь пацифистом, хотя такое слово у нас употребляют как ругательство.

Хохмайстер простился с Боле, вышел, ощупывая тростью дорогу. В канцелярии клиники он получил заключение о полной непригодности к военной службе, но с правом ношения мундира. Генерал Леш прислал за ним машину. С бьющимся сердцем он поднялся в кабинет своего начальника. Адъютант подхватил под локоть, подумав, что майор совсем слеп. Но Маркус узнал Леша, выкатившегося навстречу.

— Поздравляю! — жизнерадостно завизжал генерал, позволив себе дотянуться до плеча воспитанника и по-отечески потрепать по витым погонам.

— С тем, что я почти ослеп?

— Разве вас не наградили Крестом первой степени?

— Для меня важнее прочитать оригинал отчета о фронтовых испытаниях фаустпатрона.

— О, полковник Циглер настолько вдохновенно расписал боеспособность нового оружия и ваши геройские деяния, что командование сочло возможным высоко оценить вас.

— Вы докладывали рейхсминистру Шпееру об испытаниях в боевой обстановке?

Леш помялся:

— К сожалению, мы еще не получили ответа…

— Через восемь-то месяцев?!

— Возможно, рапорт задержался в какой-то инстанции и не попал на глаза рейхсминистру.

— А вы пробовали узнать?

— Было столько дел! — Леш всплеснул руками. — Теперь курс училища сокращен. Мы просто задыхаемся от перегрузки.

— Господин генерал, я никогда не считал вас поклонником «фауста», но вы же умный человек! И вы знаете, что он обладает большой мощью!